Орлы императрицы - Лев Полушкин

В апреле князь отправился в Гатчину, где по просьбе императрицы должен был встретить ландграфиню Дармштадскую, одна из дочерей которой предназначалась в невесты Павлу Петровичу. Вслед за ним в Царское Село направляется и Екатерина со своей интимной подругой П. А. Брюс (родной сестрой фельдмаршала П. А. Румянцева), по дороге они навещают «Гатчинского помещика», обедают у него, а затем все вместе едут в Царское Село. А на свадьбе Павла Петровича с принцессой Вильгельминой, состоявшейся осенью 1776 г. Григорий Орлов и И. Бецкий держали венцы над головами молодых! Наблюдавший эту процедуру Корберон записал: «Оба супруга приблизились к аналою, возле которого совершалось богослужение. Князь Орлов держал венец над великим князем, а Бецкой над великой княжною. В таком положении молодые трижды обошли вокруг аналоя в сопровождении Орлова и Бецкого, которых эта процедура должна была сильно утомить. Князь часто менял руку, старец Бецкой держал венец все время одною, но она дрожала как лист».

В конце ноября, когда двор вернулся в Петербург из Царского Села на бракосочетание Павла и принцессы Дармштадской, получившей при обряде крещения имя Натальи Алексеевны, князь Григорий также участвовал в маскараде, на котором мужчины наряжались женщинами, а женщины — мужчинами; государыня угадывала под масками кто есть кто.

Лишь к концу зимы следующего года обнаружились первые признаки восхождения нового фаворита. О скрытности интимных отношений Екатерины с прибывшим в Петербург Г. А. Потемкиным свидетельствуют ее письма. 27 февраля 1774 г. она просит его соблюдать осторожность: «Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанья готовят» [20, 11]. 1 марта государыня рассказывает Потемкину о следующем эпизоде: «Часто забываю тебе сказать, что надобно и чего старалась говорить, ибо как увижу, ты весь смысл занимаешь, и для того пишу. Ал[ексей] Гр[игорьевич] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: „Да или нет“. На что я ответствовала: „Об чем?“ На что он сказал: „По материи любви?“ Мой ответ был: „Я солгать не умею“. Он паки вопрошал: „Да или нет?“. Я сказала „Да“. Чего выслушав, расхохотался и молвил: „А видитеся в мыленке?“ Я спросила: „Почему он сие думает?“

Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного. Потом прибавил: „Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо“» [20, 13].

Из камер-фурьерского журнала (далее — КФЖ) следует, что Потемкин был представлен Екатерине 4 февраля 1774 г., а затем 9-го. Алексей Орлов в это время находился в Москве. Но его разведка работала не только у берегов Италии. Извещенный о новом фаворите, Алексей поспешил в Северную столицу, его прибытие и присутствие на обеде в Зимнем дворце отмечено в КФЖ 27 февраля. 1 марта Алексей вместе с Григорием приглашен к царскому столу снова. В этот день состоялся его разговор с Екатериной о тайной связи с Потемкиным, резко изменившей ситуацию при дворе. После 1 марта в КФЖ отмечено почти ежедневное присутствие при императрице Г. Потемкина и эпизодические приглашения в Зимний дворец братьев Орловых. Несмотря на эти кратковременные внутренние противоречия, Орловы вплоть до конца 1776 г. стояли при дворе на высшей ступени. Об этом говорят наблюдения иностранцев, улавливавших в дворцовом водовороте любые перемены.

В целом фаворитизм, носивший при императрицах Анне и Елизавете на политической сцене двора декоративный, фоновый характер, во времена Екатерины обрел форму нештатного, уродливого органа государственного управления, поскольку в большинстве своем фавориты были весьма далеки от профессионализма в решении вопросов государственного масштаба. К тому же орган этот дорого обходился государственной казне.

Григорий по-прежнему ездит на дежурства в Царское Село из Гатчины. Наведывается туда и Владимир на пару с вернувшимся из Италии Федором. Владимир скучает по Ивану: «Папинька Сударушко здравствуй… Слышали, что ты выехал во вторник в Москву… Григорий вчерась с дежурства сменился… Ты в моем доме большую пустоту сделал своим отсутствием… Федя же, повеса, ни за что не принимается, только что летает» [44/1]. Федор, соскучившийся на войне по столичным развлечениям и любовным приключениям, чувствовал себя самым беззаботным из всех братьев. Весельчак и балагур, всеобщий любимец, он вообще придерживался принципа «лови минуту», а по поводу ветрености в своих любовных делах говаривал: «Человек, верный одной красавице, жесток для всех прочих». Но были у него и довольно стойкие увлечения. Владимир в ноябре 1773 г. пишет Ивану: «Федор влюблен очень и всякий день от пяти часов до перваго не бывает дома; да часа два еще к тому употребляет на переписки, только что глаза продерет, то письмо в руки, и только что встанет, то за перо отвечать. Скоро его предмет на несколько месяцев удалится и так он придет в порядок».

Последние годы при дворе

Успехи Е. Пугачева вынудили Г. Орлова снова взяться за государственные дела с новой энергией. Генерал-фельдцейхмейстер занимается вопросами оснащения войск орудиями, снарядами, пополнения подготовленными артиллеристами. На заседании Совета при обсуждении вопроса об учреждении в населенных пунктах застав для задержания всех подозрительных лиц, Григорий, используя опыт, приобретенный во время чумной эпидемии, указал на невозможность выполнения этого предприятия из-за недостаточности средств, заметив при этом, что «всякое узаконение тщетно, когда исполнительною властью не будет поддержано». Кто-то нашептал государыне, что пугачевцы побывали в принадлежавшем Орловым Усолье на Волге, этим сообщением она встревожила Владимира.

В это время все Орловы, кроме Ивана, съехались в Петербург, куда доходили все более тревожные слухи о продвижении пугачевских войск. Владимир пишет Ивану: «Мне кажется, ты слишком сердишься на Фоку. Он может быть не столько виноват: а с голыми руками право нечего делать, когда бы Пугачев был так близко к Москве, то бы может быть многие из нее убрались. Может статься, чтобы и старик уплелся, а то хорошо дурить и шуметь как римлянин, когда предмет страха далеко». Как видим, Ф. Мещеринов (Фока) из-за опасения попасть в руки Пугачева, вешавшего всех попавшихся ему помещиков, перебрался с Волги в Москву.

Екатерина не забывает побаловать «пряниками» братьев: 30 золотых, украшенных резьбой и чеканкой, табакерок с изображением женской головы в шлеме, олицетворявшей Россию, предназначались главным участникам дворцового переворота 1762 г., и в первую очередь троим Орловым.

В 20-х числах августа Григорий и Федор находились в Гатчине, где их навестил и провел вместе с ними целый день Павел Петрович с молодой супругой. Григорий побывал в Лигове (будущей даче своего адъютанта Буксгевдена, женатого на его побочной дочери) «на новой охоте, бил острогой рыбу, что ему очень понравилось». Кстати, и в прудах Гатчины в то время вода была идеальной, хрустальной чистоты.

Пугачевские войска были далеки от Петербурга, двор жил своей обычной жизнью. Владимир описывает Ивану очередной маскарад в Царском Селе: «…женщины перерядились в мущины, а мущины в женщины, все это учреждено было потихоньку от Государыни. Собрались все в передней великого Князя, где и их Высочества были также наряжены, и в этом уборе дождались выхода Государыни. Тогда музыка загремела, пошли но польски танцовать перед Государыней в масках. Потом стали вокруг Государыни и она изволила узнавать, человек с десять совсем узнать не могла» [44/1]. Видимо, на маскараде том были трое Орловых, кроме Ивана (за отсутствием в столице) да, пожалуй, и Алексея, уж больно трудно представить его в женском платье и чепчике.

После Нового года Г. Орлов, получив отпуск при оставлении на всех занимаемых им должностях, на некоторое время перебирается в Ревель (ныне — Таллин). Здесь он купил для своих незаконных дочерей, носящих фамилию Алексеевых, замок Лоде, но останавливается не в замке, а у старой графини Мантейфель. Григорий и здесь своей неизменной вежливостью и приветливостью завоевал признание и любовь всего местного общества, а на прощание отблагодарил гостеприимную графиню табакеркой в 20 тысяч рублей.

Наконец, в конце августа, Григорий получил увольнение на 2 года (именной указ был оформлен). Братья вызвали из Москвы Ивана «устроить домашние дела Григория, особенно в разсуждении долгов, чтобы после прорехи не вышло». Иван приехал в Петербург, поселился в доме Григория, думал, что не надолго, но пришлось задержаться до конца ноября из-за болезни Григория, выражавшейся в сильнейшей бессоннице («в постели не лежит уже недели с полторы»). «Старик» ворчал в Гатчине, что «устал, как собака, от занятий делами брата, принужден всюду платить по княжески, а мошна у него дворянская», сокрушался, что приходится раскошеливаться: «25 рублей обед из 6 блюд на двоих или троих».