Порт-Артур. Том 1 - Александр Степанов

– Андрюша, друг сердечный, – обратился к нему Малеев. – Не гоже имя царское трепать в кабаках. Предоставь такие тосты произносить нашим генералам и адмиралам на парадах.

Мичман обиделся и, сильно покраснев, замолчал.

Общая беседа распалась. На разных концах стола завязались громкие споры, и только время от времени Борейко, перекрывая общий шум своим громким голосом, предлагал выпить за здоровье того или другого из присутствующих, после чего все чокались и вновь усаживались на свои места.

– Что ни говорите, «Енисей» погиб геройски, как и «Варяг», а «Боярин» позорно, – громко говорил Малеев своему соседу лейтенанту с «Баяна» Сойманову.

– Ничего геройского не вижу в том, что Степанов посадил свой минный транспорт на свою же мину, – возражал Сойманов. – Что, он не знал, куда направлено течение в Талиенванском заливе в это время года?

– Признаю, что это ошибка Степанова. Но он сам погиб геройской смертью, отказавшись покинуть свой тонущий корабль. Так, по-моему, должен поступить каждый уважающий себя командир, – возражал Малеев.

– И опять, по-моему, здесь больше глупости, чем геройства. Степанов один из лучших наших моряков, академик, каких у нас раз-два и обчелся, и вдруг ради старого предрассудка добровольно гибнет со своим кораблем, вместо того чтобы дальше воевать с японцами. Он был нам нужен в Артуре, а сейчас он пользу принесет разве только рыбам. Нет, нам надо решительно бороться с этими традициями седой старины, – горячился Сойманов.

– Что же ты тогда скажешь о гибели «Боярина»? – переходя на ты, спросил Малеев.

– Скажу, что Сарычев подлый трус. Бросил крейсер при незначительной пробоине. Ведь «Боярин» еще трое суток держался на воде после того, как команда покинула его. Погода была на редкость тихая, японцев не было, его можно было спасти. Сарычев пойдет под суд, туда ему и дорога.

– Сарычева, к сожалению, не отдают под суд, а всего лишь отставили от командования…

– …потонувшим крейсером, – усмехнулся Сойманов. – Жаль, что среди нас нет ни одного человека с «Боярина», а то я поговорил бы с ним по душам.

– Навряд ли ты скоро и в Артуре найдешь кого-либо с «Боярина». Сарычев уезжает в Кронштадт, остальные тоже переводятся – кто в Балтику, кто в Черное море, кто во Владивосток…

– …за отменную храбрость, проявленную при потоплении собственного крейсера, – не унимался Сойманов. – Не наградили их за это еще орденами?

– К их несчастью, ни одного японца даже поблизости не было, – улыбнулся Малеев.

– Старка все же убирают, хотя наместник и взял его под свою защиту.

– Трудновато его защищать. Прошло два дня войны, а мы потеряли: потопленными – четыре корабля, подорванными – три и поврежденными артиллерией – четыре, а всего – одиннадцать боевых единиц. А кто же на место Старка?

– Макаров из Кронштадта. Говорят, большой умница, ученый человек, весьма энергичен. Быть может, с ним наша эскадра оживет.

– Поживем – увидим. Макаров прежде всего известный боевой командир, и я уверен, что он будет настоящим командующим флотом, – горячо проговорил Малеев.

– Кто будет рад приезду Макарова, так это наш Юрасовский, – вмешался в разговор Акинфиев. – Они старые знакомые, авось и ему теперь по службе повезет.

– Да, больше двадцати лет проплавать, чтобы получить в командование миноносец! Его сверстники давно крейсерами командуют.

– Почему же затирают Юрасовского? – спросил Сойманов.

– Дело тут старое. В молодости вздумалось ему поиграть в политику. Ну вот, до сих пор забыть ему этого не могут. Чуть ли не за революционера считают, – пояснил Малеев.

– Разве он такой? – удивился Андрюша.

– Конечно, нет. Просто человек справедливый, матросов не бьет, не обкрадывает, начальству спуску Не дает. Его и затирают, чтобы глаза начальству не мозолил.

– Нет, наш Вирен черен, как ворон, – вставил Сойманов.

– Не люблю я Вирена, – проговорил Малеев, – и на «Баяне» служить бы не хотел. Слов нет – один из лучших кораблей в эскадре. Там порядок и четкость в работе, но матросы забиты, офицеры задерганы.

– Вирен никогда не дерется и, если матрос виновен, отдает под суд, офицерам тоже промахов не спускает, – заступился Сойманов за своего командира.

– За пустяки у него матросы под суд идут. Поэтому и не любят они Вирена, а боятся, да и в кают-компании его не особенно одобряют.

– Что же, по-твоему, лучше на «Новике»у Эссена?

– Всякий любящий свое дело моряк почитает за честь служить на «Новике»; там настоящая морская школа для офицеров и матросов. Хотя на берегу больше всего всегда буянят матросы с «Новика», да и господа офицеры на берегу тихим нравом не отличаются.

– Команда – сброд со всей эскадры. Надо только удивляться, как Эссен умеет их держать в руках.

– Зато в бою нет командира более смелого и лихого, чем Эссен. Всегда во всех боях он был первым, на разведках тоже.

Их разговор прервал Борейко.

– Друзья! Не спеть ли нам что-нибудь русское, задушевное? – предложил он.

– Споем, затягивай, Ермий, – подхватило несколько человек.

– Да, но что? Для начала споем поминальную, в память погибших моряков и сухопутных.

Малеев звучным баритоном запел:

Ныне, в день поминовения

Павших в поле боевом,

Мы все в одно моление

Души русские сольем.

Торжественный, печальный мотив заставил всех сделаться серьезнее и мысленно вернуться к происходящей войне. Когда пение кончилось, все несколько мгновений сидели тихо.

– Эй, чого, хлопщ, славт молодш, смутш – не весела – проговорил Борейко. – Дайте-ка я вас разутешу. – И он запел «Есть на Волге утес». Сильный и в то же время мягкий бас наполнил всю комнату; казалось, что песня несется откуда-то сверху.

Борейко распелся и исполнил еще несколько песен.

– Теперь станцуем, – скомандовал он. – Кто за рояль?

Андрюша поспешил к стоящему на эстраде инструменту.

– Русскую!

Андрюша заиграл.

– Скорее, это не похоронный марш, – крикнул Борейко и, когда темп ускорился, вдруг, свистнув, пустился в пляс. Плясал он, как и пел, страстно: бешеная чечетка сменялась вихрем присядки, то пол ходил ходуном под каблуками, то танцор, как мячик, подскакивал едва ли не до потолка и затем неслышно плыл по полу.

– Эх, ну и танцует, черт! – восхищались моряки.

За русской последовал гопак, и вскоре все в зале танцевали.

После пляски всем захотелось есть, опять сдвинули столы, и вино полилось рекой.

Поезд пришел в Артур рано утром. Начинался пасмурный, серый, холодный день. На перрон высыпали пассажиры, сопровождаемые носильщиками-китайцами с чемоданами и свертками.

В числе приехавших находился высокий артиллерийский прапорщик в огромной маньчжурской папахе. Судя по его новенькой серой шинели, блестящим пуговицам и погонам, он только недавно надел офицерскую форму, которая, видимо, еще стесняла его: он то и дело цеплялся шпорами и при этом сердито чертыхался. Его молодое розовое лицо краснело еще больше, а серые глаза под густыми бровями вспыхивали от раздражения.