В одном немецком городке - Джон Kаppe

– Неужели вся Америка такая? – заметил де Лилл.– Или, может быть, еще хуже? – Он медленно обвел взглядом комнату.– Впрочем, это, конечно, создает впечатление масштабности и рождает оптимизм. Но в этом, пожалуй, и главная беда американцев, не правда ли? Эта устремленность в будущее. Очень опасная штука. Они не замечают настоящего и уничтожают его. Я всегда считал, что куда добрее оглядываться назад. Я не питаю надежд на будущее и оттого чувствую себя намного свободнее. И заинтересованнее в сегодняшнем дне. Люди лучше друг к другу относятся, когда сидят в камере, из которой нет выхода, правда? Впрочем, не принимайте меня слишком уж всерьез, хорошо?

– Если бы вам поздно ночью понадобились кое-какие папки с документами аппарата советников, что бы вы сделали?

– Разыскал бы Медоуза.

– Или Брэдфилда?

– Ну, это уж слишком. Роули, конечно, знает комбинации бронированной комнаты, но пользуется этим лишь в крайнем случае. Скажем, если Медоуз попадет под автобус, Роули сумеет добраться до бумаг. А вы, я смотрю, хорошо поработали утром,– сочувственно заметил он.– И до сих пор еще не пришли в себя.

– Так что же вы все-таки сделали бы?

– О, я бы взял папки во второй половине дня.

– Позвольте, а если вдруг понадобилось бы работать ночью?

– Если архив работает сверхурочно, тогда все просто. А если он закрыт, ну что же, у нас почти у всех есть сейфы и металлические ящики для хранения секретных документов, и мы имеем право держать там бумаги до утра.

– А у Гартинга ничего такого не было.

– Может быть, мы отныне будем называть его про сто ом?

– Хорошо, так куда же о н пошел бы работать? Если бы о н взял папки вечером – секретные папки – и решил работать допоздна, как бы он это проделал?

– Наверно, отнес бы их к себе в комнату, а уходя, отдал бы охраннику, который дежурит в коридоре. Если бы, конечно, он не остался работать в архиве. У охранника есть сейф.

– И охранник расписался бы в получении этих документов?

– О господи, конечно. Не настолько уж мы безответственны.

– Значит, я мог бы увидеть эту расписку в книге ночного дежурного?

– Могли бы.

– А он ушел, не попрощавшись с охранником.

– О господи! – Де Лилл был явно озадачен этим сообщением.– Вы хотите сказать, что он отнес эти папки домой?

– Какая у него была машина?

– Небольшой пикап. С минуту оба молчали.

– А он больше нигде не мог работать? На первом этаже нет никакой специальной комнаты для чтения документов, секретного помещения?

– Нет,– коротко ответил де Лилл.– Послушайте, мне кажется, нам надо выпить еще чего-нибудь и немножко освежить мозги.

Он подозвал официанта.

– Знаете, я сегодня провел совершенно кошмарный час в министерстве внутренних дел с этими унылыми типами, что работают у Людвига Зибкрона.

– Чем же вы там занимались?

– О, оплакивал бедняжку мисс Эйк. Очень было мерзко. И весьма любопытно,– признался он.– Очень даже любопытно…– И тут же перескочил на другое: – Вы знаете, что кровяную плазму хранят в консервных банках? Так вот, министерство пожелало дать несколько таких банок посольству – на всякий случай. Прямо как в романах Оруэлла. Воображаю, то-то взбесится Роули. Он и так уже считает, что они слишком далеко зашли. Очевидно, там думают, что у нас у всех одна группа крови – единокровие какое-то. Так здесь, видимо, понимают равенство.– И добавил: – Зибкрон начинает изрядно злить Роули.

– Почему?

– Да все из-за этой его чрезмерной заботы о бедных англичанах. Допустим, Карфельд в самом деле настроен резко против англичан и против Общего рынка. И в Брюсселе решаются судьбы очень многого, а вступление англичан в Общий рынок затрагивает националистические чувства сторонников Карфельдовского движения и бесит их; к тому же в пятницу состоится весьма опасное сборище, и все чрезвычайно обеспокоены этим обстоятельством. Да еще пре неприятные события произошли в Ганновере. Все это, конечно, так. И тем не менее мы не заслуживаем такого внимания, никак не заслуживаем. Сначала – комендантский час, затем – охрана, а теперь еще и эти тени на мотоциклах. У нас такое впечатление, что Зибкрон с какой-то целью делает все это.– И протянув свою тонкую женственную руку за спину Тернера, де Лилл взял огромное меню.– Как насчет устриц? Гурманы, кажется, именно это едят? Здесь у них есть устрицы в любое время года. Они получают их, по-моему, из Португалии, а может быть, откуда-то еще.

– Никогда не ел устриц,– несколько агрессивно заявил Тернер.

– В таком случае вы должны взять дюжину, чтобы на верстать упущенное,– весело заметил де Лилл и отхлебнул немного мартини.– Так приятно встретить человека со стороны. Вам, наверно, этого не понять.

Наступило молчание. Вверх по реке, преодолевая течение, ползли цепочкой баржи.

– Больше всего раздражает нас, по-моему, отсутствие уверенности в том, что все эти охранительные меры принимаются действительно для нашего блага. Немцы внезапно спрятались, как улитка в раковину, точно мы их чем-то спровоцировали, точно это мы устраивали демонстрации. Они с нами почти не разговаривают. Полнейший лед. Да. Вот так-то.– И он добавил: – Они стали относиться к нам как к врагам. А это вдвойне неприятно, если учесть, что мы-то добиваемся как раз хороших отношений.

– Он обедал с кем-то в пятницу вечером,– вне всякой связи с предыдущим произнес Тернер.

– В самом деле?

– Но в дневнике его никаких записей об этом нет.

– Вот неразумный человек! – Де Лилл обернулся, но никого не обнаружил.– Куда запропастился этот чертов малый?

– Послушайте, а где был Брэдфилд в пятницу вечером?

– Перестаньте,– сухо оборвал его де Лилл.– Я не люблю такого рода расспросов.– И тут же продолжал как ни в чем не бывало: – Взять хотя бы самого Зибкрона… Да, все мы знаем, что он человек ненадежный, все мы знаем, что он заигрывает с коалицией, и все мы знаем, что он жаждет политической карьеры. Мы знаем также, что ему очень нелегко будет поддерживать порядок в будущую пятницу и что у него куча врагов, которые только и ждут возможности сказать, что он плохо справился со своей задачей. Прекрасно,– он посмотрел на реку, словно она могла каким-то образом разрешить его недоумение,– но почему, скажите на милость, ему надо было сидеть шесть часов у постели умирающей фрейлейн Эйк? Неужели так интересно было наблюдать ее кончину? И зачем ему понадобилось выставлять охрану возле каждого английского владения, каким бы крошечным оно ни было,– это же нелепость! Клянусь, у него какая-то навязчивая идея в отношении нас, он хуже Карфельда.

– А кто такой Зибкрон? Чем он занимается?

– О, ловит рыбу в мутной воде. В какой-то мере из одного с вами мира. Ох, извините, пожалуйста.– И он вспыхнул, явно огорченный своим промахом. Вовремя появившийся официант – совсем молоденький мальчик – вывел его из неловкого положения. Де Лилл был с ним необыкновенно вежлив, просил у него совета в выборе мозельского вина – что было явно выше разумения этого юнца – и долго расспрашивал о качестве мяса.– В Бонне говорят,– продолжал он, когда они снова остались одни,– что, если у тебя есть такой друг, как Людвиг Зибкрон, тебе уже не нужен враг. Людвиг – существо здешней породы. Он – та левая рука, о существовании которой не хочет знать правая. Без конца твердит о том, что не может допустить, чтобы кто-нибудь из нас погиб. Вот почему он нагоняет такой страх. Он делает эту возможность слишком осязаемой. Не следует забывать,– мягко добавил он,– что хотя Бонн и демократия, но демократов здесь до ужаса мало.– Он помолчал.– Скверная штука даты,– задумчиво продолжал он,– вся беда в том, что они делят время на отрезки. С тридцать девятого по сорок пятый. С сорок пятого по пятидесятый. Но к Бонну неприменим термин «довоенный*, или «военный», или «послевоенный». Это просто маленький немецкий городок. И рассечь его на периоды нельзя, как нельзя рассечь Рейн. Он себе живет и живет – или как там еще поется в песне. А туман сглаживает краски и очертания.

Де Лилл вдруг покраснел и, отвинтив крышку с бутылочки, стал осторожно капать острую приправу на устрицы – по одной капле на каждую. Это занятие всецело поглотило его.

– Мы вечно извиняемся за Бонн. Это отличительная черта местных жителей. Как жаль, что я не коллекционирую модели поездов,– без всякого перехода продолжал он.– Мне бы хотелось уделять много больше внимания мелочам. А вы занимаетесь чем-нибудь таким – я хочу сказать, у вас есть хобби?

– У меня нет на это времени,– ответил Тернер.

– Так вот, номинально он возглавляет комиссию по связям министерства внутренних дел – насколько я понимаю, название это придумал он сам. Я как-то спросил его: по связям с кем, Людвиг? Он решил, что это очень удачная шутка. Он, конечно, человек нашего возраста – фронтовое поколение минус пять лет. Как мне кажется, он немного досадует на то, что упустил войну, и ему не терпится поскорее стать старше. Заигрывает с ЦРУ, но это ему по статусу положено. Главное его занятие – знать все, что связано с Карфельдом. Стоит кому-нибудь вступить в сговор с этим движением, и Людвиг Зибкрон тут как тут. Странная у него жизнь,– поспешил он добавить, заметив выражение лица Тернера.– Но Людвиг обожает ее. Невидимое правительство – это ему по душе. Четвертое сословие. Он был бы очень на месте в Веймаре. Кстати, имейте в виду, что в здешнем правительстве все деления чрезвычайно искусственны.