Один на дороге - Владимир Михайлов

Глава третья

В штабе меня встретил полковник. Поздоровались. Он повторил:

— Начали поступать данные.

— Разрешите ознакомиться?

— Несколько позже. Будет совещание. Я невольно оглядел кабинетик; для совещаний он казался не очень приспособленным.

— Не здесь, — улыбнулся полковник. — Сначала надо добраться. Самолет летит через час.

Так, подумал я. Весело. За что я люблю службу: никогда не знаешь, что будет через минуту. Не иначе, как Лидумс без меня соскучился. Или что-то нашли там?

— Я готов, — сказал я вслух. — Разрешите позвонить?

— Пожалуйста.

Я набрал номер. Свой собственный номер в гостинице. Долгие гудки. Неправильное соединение? Я набрал еще раз. Безуспешно. Я понял: Ольга то ли еще в ванной и не слышит, то ли просто не подходит к телефону. Я ведь не предупредил, что буду звонить. Я и сам не знал, что придется. А больше никто ей звонить, наверное, не может. Или она не хочет компрометировать меня: мне ведь (теоретически) может звонить и женщина. Конечно. Что Ольга знает обо мне? Еще меньше, чем я о ней. Я положил трубку. Подполковник ждал. Я кивнул, думая, что не люблю летать, но у нас никого не интересует, что ты любишь и чего не любишь. Главное — что ты должен сделать.

По дороге на аэродром мы подъехали к гостинице — не к моей, к сожалению, к другой. Полковник вошел туда. Ждали минут десять. Он вышел. Вместе с ним была та самая дама, что он встречал сегодня утром на аэродроме. Он галантно подсадил ее в машину. Наверное, я выглядел достаточно удивленным. Даже забыл поздороваться. Усевшись, она улыбнулась мне. Полковник представил меня.

— Мы почти знакомы, — сказала она, продолжая улыбаться. — Утром вы были в аэропорте. В кафетерии. За два столика. В штатском. — И представилась: Майор Иванова. Бывший майор, разумеется.

Я вежливо улыбнулся, начиная кое-что соображать.

Это просто инерция мышления: когда речь заходит о разведчиках, работавших в глубоком тылу врага в годы войны — а часто и задолго до нее, мы автоматически представляем себе мужчин, забывая или просто не зная, что были там и женщины, не радистки, а резиденты, и было их, может быть, не так уж мало. В известном отношении им было даже легче: не приходилось объяснять, почему они не на фронте, и легенды их порой складывались намного естественнее. Вот и я столкнулся с одной из них, с майором Ивановой; впрочем, вряд ли она на самом деле была Ивановой, но это меня не касалось. Однако при всем этом я не совсем понимал, чем она сможет нам помочь: в строю она, конечно же, не служила и, значит, не принимала участия в минировании подземелья. Впрочем, она, может быть, знала, что там в свое время находилось? Уже одно это дало бы нам очень много.

В кабинете начальника гарнизона, кроме Лидумса, нас ожидало еще несколько офицеров, в том числе один полковник, не принадлежавший к Вооруженным силам. Мы расселись, последовали краткие представления; остальные офицеры оказались инженерами, без которых обойтись было нельзя. Я все поглядывал на даму; полет она перенесла, кажется, лучше меня, и теперь старая, сухонькая, седая, но с ясными и быстрыми движениями, — усевшись, первым делом вынула из сумочки плоскую пудреницу с зеркальцем на внутренней стороне крышки и двумя-тремя движениями привела лицо в порядок. Как-то странно было видеть это на военном совещании. Тем временем Лидумс подошел ко мне.

— Отдохнул?

— Все в порядке.

— Хорошо. Потому что придется поработать. Основательно.

— Гм, — сказал я.

— Сейчас поговорим, потом будет еще одна беседа, — он взглянул на часы, — ближе к обеду.

— Надолго?

— Как получится. А что?

— Да ничего. Так, — ответил я на правах дружбы. Лидумс пожал плечами, грозным голосом повторил за мной: «Та-ак», и сел на свое место.

— …И вот четыре месяца, — говорила со своим странным акцентом бывший майор Иванова, — я старалась подобраться к этому объекту, но не смогла. Она встала, подошла к стене, на которой кнопками был прикреплен план города — такого, каким он был до сорок пятого. — Вот. По сути дела, весь этот квартал был изолирован, исключен, так сказать, из общения, хотя внешне, на первый взгляд, вы ничего такого не сказали бы. На улицах, тут и тут, — она показала карандашом, не прикасаясь, однако, грифелем, — висели знаки, запрещавшие въезд. Немцы народ аккуратный и законопослушный, висели знаки значит, никто и не въезжал, исключая тех, кто имел разрешение. А пешком туда не ходили, потому что, как мне далеко не сразу удалось установить, там никто не жил, кроме какой-то части персонала, обслуживавшего этот объект, в том числе и охраны. Если же кто-либо по ошибке туда сворачивал, его останавливали, не успевал он пройти и десятка шагов. Останавливали и, ни о чем не расспрашивая, просили выбрать другой маршрут — тут, мол, невдалеке лежит неразорвавшаяся бомба, и пока ее не удастся обезвредить, всякое движение запрещено. Объяснение было постоянным, я это знаю, потому что туда дважды пытались проникнуть два человека, работавшие на меня, оба — местные жители. Дважды, с промежутком в неделю; обоим было сказано одно и то же. За ними потом, вроде бы, слежки не было, «хвост» они засекли бы, опыта хватало; однако оба они продержались еще около двух недель каждый, и я до сих пор не знаю причины, по какой они сгорели. После этого, в целях безопасности, подобные попытки пришлось прекратить. Мне также удалось познакомиться с одним человеком, работавшим там; он, конечно, не знал, что мне это известно. Он стал моим покупателем: у меня был магазинчик, небольшой, но это было удобно… Да, не все работали в их генштабе, гестапо или абвере, как вы, может быть, полагаете; магазинчик — очень хорошая крыша, постоянно приходят люди, есть и пить надо всем. Этого человека я соблазнила тем, что у меня был прекрасный кофе — не для всех, разумеется, а для постоянных покупателей, штаммкунде. Но все, что мне удалось у него выяснить — это что сам он был слесарем. Больше о своей работе он не сказал ни единого слова. Я проверила это, мне однажды потребовалась его помощь, чтобы отремонтировать весы; он принес мне прекрасно сделанную призму взамен моей, установил ее; глядя на то, как он работал, я поверила, что он действительно слесарь, да и руки об этом свидетельствовали. Я тогда сказала ему, что чувствуется большой опыт в обращении с тонкими приборами, он усмехнулся, но промолчал… Я так долго рассказываю затем, чтобы вы представили, что там находилось нечто, очень интересное и, судя по уровню секретности, очень важное…

— А транспорт? — спросил незнакомый полковник.

— О транспорте. Днем там бывало пустынно, движения почти не замечалось. Я порой проходила недалеко от входа в этот квартал: мне удалось найти владельца грузовичка, который иногда обслуживал мой магазин — владельца, жившего в таком месте, что мне, чтобы попасть к нему, надо было проходить через этот район, а когда мы с ним на его трехколеске ехали ко мне, то тоже проезжали через этот район. Я таким образом пересекала эти места много раз, больше десяти, слишком часто тоже нельзя было, — и за это время два раза видела, как туда въезжали легковые машины, разные, не очень заметные, один раз это был «вандерер», в другой раз — «оппель-капитан». Оба с обычными номерами, но их там знали — никто эти машины не останавливал. Сидели в них, насколько я могла заметить, штатские, хотя в то время у машин не было таких больших стекол, особенно сзади, в них было куда уютнее… И ни разу я не видела ни одной грузовой машины. В первый раз, когда я заметила въезжающую в улицу машину, я обратила на это внимание моего водителя с видом человека, возмущенного нарушением правил. Тот сказал: «Наверное, у него есть особое разрешение». Я удивилась: «Разве бывают такие разрешения?». Он ответил: «Наверное, бывают, раз он поехал туда». Вот и все. Но что-то там было интересное. Я очень хотела бы побывать сейчас на том месте. И, конечно, посмотреть, что же в конце концов там находилось, и, видимо, находится и сейчас, судя по тому, как вы говорили, что подвал остался нетронутым…