Алтарь - Александр Прозоров

Пустынник вел машину, краем уха слушая женщину, а сам думал над списком, переданным ему Великим из Московского Круга. Уголовника он прощупать успел и никаких магических способностей за ним не почувствовал. Скорее Зёва просто нанимал толкового колдуна, чтобы насылать порчу на конкурентов, накладывать крест на противников, отводить глаза полиции. Ну да это не его дело. Заказали убрать уголовника – значит пусть будет уголовник. Подозрительные экстрасенсы сильной опасности тоже не представляли. Оставались только ясновидящая с Фонтанки и хозяин пароходства. Со всеми прочими можно управиться за пару дней, но вот гендиректор… Хороший маг, крепкий противник – нахрапом не возьмешь. Пожалуй, на этого придется потратить не одну неделю.

Маг покосился на Таню.

– …у нас, между прочим, ГОСТы самые жесткие, их не всякая импортная фирма выдержит. Правда, многие все-таки проходят, так что при покупке желательно посмотреть – а соответствует холодильник нашим нормативам или нет?

– Хорошо. Давай купим холодильник.

Таня запнулась, потом рассмеялась:

– Да нет, у меня хороший. А куда мы едем?

– Ресторан на Фонтанке, потом Русский музей, – повторил Пустынник. – Посмотрим, что там есть интересного. Может, и себе чего выберем.

Таня улыбнулась шутке и зарылась носом в розы. А колдун подумал о том, что раз уж придется задержаться, то не мешало бы осуществить более массовую зачистку чародеев – за каждого лишнего причитаются премиальные. Коли Изекиль желает произвести полную стерилизацию – значит он ее получит.

Широкая долбленка, обогнув упавшую в воду березу, приткнулась в пологий глинистый берег. Сидящая на носу женщина в накидке из лисьих шкур выпрыгнула наружу, расплескав воду, и вцепилась в борт, подтягивая лодку повыше. Мужчина в безрукавке из рыси положил весло с длинной лопастью и короткой рукоятью на дно, перебрался вперед, передал своей спутнице большой кувшин, прикрытую лопухами корзинку и выбрался следом.

– Здесь сиди, – грозно указал он женщине. – Смотри у меня!

Прихватив корзинку и кувшин, он поднялся выше и по петляющей меж плакучих ив тропинке вышел к стоящему полукругом частоколу. Здесь гость остановился, опустился на колени и долго тыкался лбом в землю, прежде чем решился подняться и войти в ворота.

За частоколом находилась лишь утоптанная поляна, по краям поросшая одуванчиками. Посередине вяло дымили угли почти погасшего костра. За поляной начиналось чавкающее трясиной болото – то и дело из глубины непролазной топи поднимались и лопались с громкими хлопками вонючие пузыри, зудели тучи комаров, там и сям проносились крупные стрекозы, гоняясь за занудными слепнями.

Гость поставил свою ношу на землю, неуверенно переступил с ноги на ногу, глядя по сторонам. В какой-то миг ему показалось, что в глубине болот началось некое шевеление. Он пригляделся, но, увидев взлетевшую утку, разочарованно махнул рукой.

– Ты ли это, рыбак Шамат?

Мужчина от неожиданности подпрыгнул. Тут же поспешно упал на колени, ткнулся лбом в землю. Между тем наголо бритая девушка в длинном белом одеянии из тонко выделанной кожи, подошла к кострищу, укоризненно покачала головой, провела над углями рукой – и в тот же миг над черным пятном с ревом взметнулось пламя в половину человеческого роста. Гость опять ткнулся лбом в землю, что-то бормоча себе под нос.

– Поднимись, Шамат, я ничего не слышу, – сказала девушка.

– Я принес вам тюлений жир, священная, – пробормотал рыбак, поднимаясь на ноги. – Жир для светильников. Чистый совсем, отборный. Хорошо горит. В темноте им землянку освещать удобно. Видно все как днем.

– Я знаю, зачем нужен жир, – кивнула девушка.

– И вот тут еще… – Он подтянул корзинку. – Там утки. Пять уток. И половина оленя. В петлю олень попался. Сегодня попал. Я так сразу отрубил половину – и сюда. В корзинку.

– Это ты правильно подумал, – приветливо улыбнулась ему девушка. – А теперь признайся: чего тебе хочется? В твои верши не идет рыба? Твои ловушки оскудели без зверя? На твоей делянке не поднялся хлеб с капустой? Говори, во мне нет гнева.

– Не растет, священная, – опять упал на колени рыбак. – Как ростки проглянули – слизни полезли. Одни стебли с земли торчат, ни листочка не осталось. Коли не поможешь, священная, нечего будет осенью сбирать. Пухнуть придется с голода, зубы повыпадают, детишек в лес гнать…

Мужчина запнулся, внезапно поняв, что остался один. Служительница пустого святилища сгинула непонятно куда, словно причудилась.

– Шамана просил, – неуверенно пробормотал рыбак. – Жира дал, кувшин дал, мяса отрезал. А слизни все жрут. Не иначе, он же и наслал.

– На новолунье этим посевы посыпь… – Оказавшись слева, всего в двух шагах, девушка протянула ему небольшой березовый туесок. – Да смотри, наутро дождь пройти должен. Коли не будет – сам пройди с бадейкой, побрызгай. А до новолуния в эту дудку каждый вечер дуть станешь, – выдала она просителю короткую палочку со сквозной дырой. – Жабий манок сие. Жабы к тебе с округи соберутся, всех слизней пожрут. Понял? Манок опосля отдашь. И капусты по осени привези – попробуем, что выросло.

– Сделаю, священная, – опять низко поклонился гость. – Еще беда пришла на мою стоянку. Сын жену привел зырянскую. Почитай год прошел, а нет у нас приплода, не несет невеста.

– Сюда привози обоих, тогда волю божию и скажу…

Внезапно раздался детский плач. Шамат от неожиданности попятился, поднял голову, глядя на светлокожую служительницу святилища – а у той в руках шевелился меховой сверток.

– Милость тебе от Великого, рыбак, – сообщила девушка. – Посылает он тебе сына, твоего рода продолжателя. Сила его велика будет, почет и славу принесет он на твою стоянку.

– Благодарю, священная… – От нежданной радости у рыбака даже затряслись руки, на которые он принял младенца.

– Не меня, Великого благодари…

– Я… Я принесу такие дары, что… Я принесу…

Улыбаясь лепечущему дитяте, рыбак вышел за ворота, осторожно ступая по скользкой влажной земле. Девушка проводила его взглядом, подхватила кувшин и корзинку и направилась прямо в болото. Однако, когда нога ее ступила в пузырящуюся топь, служительница святилища никуда не провалилась. Наоборот – болото пошло волнами, и перед ней открылась широкая просека, по которой в три ряда тянулись невысокие каменные дома. На двух улицах было немало девушек и женщин, одетых в большинстве в вывернутые шкуры, но некоторые красовались и в белых одеяниях. Кто-то из поселянок носил корзины с рыбой, кто-то старательно строгал баклуши, в самом дальнем конце одной из улиц женщина колола дрова. Кого не было в этом странном селении – так это мужчин. Ни мальчиков, ни стариков, ни юношей.