Человек, из Подольска! - Георгий Витальевич Панкратов

энтузиаста, который ездил по глухим поселкам и строил там фонтаны: «Увидишь, красота какая. Вода шумит, в воздухе прохлада, и лампочки разноцветные вспыхивают, представляешь?» Его не понимали: «Что тебе здесь, парк культуры и отдыха, что ли?» – «Потому и нужен фонтан». Конфликт в фильме, разумеется, не идентичен «Человеку из Подольска», но в нем поднимался схожий вопрос: вот ты (энтузиаст) ездишь по всем этим местам; здесь же глухо все, серо – то ли дело в Москве, например. «В Москве легко, а ты попробуй это полюби», – примерно так отвечал персонаж фильма, дословно не приведу.

Зацикленность Данилова на идее поиска примечательного в неприметном известна еще со времен «Полюбить Купчино»; с этой идеей автор выступает, так или иначе, в каждом своем тексте. Но то, что раньше казалось симпатичным и познавательным, теперь достигло масштаба неприятной крайности и агрессивного навязывания («Нас еще в училище, помню, учили, что одна из важнейших функций полиции – это воспитательная работа с населением. Ну вот, мы с тобой проводим воспитательную работу»). Человек из Подольска – это обыватель, обывателем, по Данилову, быть нельзя; обывателю автор отказывает в возможности быть собой в принципе.

Популярность пьесы объясняется именно теми моментами, которые мне кажутся как минимум спорными, а то и отталкивающими – но именно они резонируют с настроением той аудитории, которая прежде, может, и не замечала Данилова, но «Человека из Подольска» восприняла на ура.

Что бросается в глаза с первых страниц? Например, то, что редактор районной прессы обязательно должен быть дебилом, каковым Данилов рисует сотрудника муниципальной газеты «Голос ЮАО», подвергая неоднократному осмеянию размер его зарплаты, 30 тысяч рублей (привет, региональный читатель!)

«Вы редактор? Как прекрасно! Это же очень интересно! Вам нравится ваша работа? – Да что там может нравиться. Скука одна. Рутина. – А зачем же вы пошли туда работать? – Ну, предложили. Сейчас с работой плохо»

Даже в логике абсурда весьма неприятна длительная, исполненная в духе сорокинского «прорубоно» линия «Голоса ЮАО» в пьесе. Впрочем, есть моменты еще неприятнее – все эти «ай, лелэ лелэ лелэ»; «пыи» и им подобные; честно говоря, я так и не понял, почему Данилов решает проводить важные для него идеи таким отталкивающим и раздражающим способом.

Полицейские выпытывают у человека, какая численность населения в его городе, когда Подольску присвоен статус города и так далее. Собственно, и автору, и полицейским кажется удивительным само допущение, что человек может этого не знать, может этим не интересоваться. Далее разворачивается ключевой эпизод пьесы.

«Как ты ездишь на работу? – От дома до станции на троллейбусе… Дальше на электричке до Царицыно. Потом на метро до «Автозаводской». – Долго ехать? Часа полтора где-то. Плюс-минус. – Понятно. Теперь расскажи нам, что ты видишь по дороге из дома до работы»

Автор словно бы не понимает и не допускает понимания читателем того факта, что, если каждый день ранним утром полтора-два часа добираться до работы, а вечером проделывать аналогичный обратный путь, даже Амстердам из окна вряд ли будет радовать. Мысли не могут быть иными, кроме как тоскливыми; сонное безразличие – вот что чувствует несчастный человек. Но «полицейские» не останавливаются:

«Какого цвета стены в подъезде? Дверь какая? («Мне все равно, какого цвета дверь»). Дорога вплотную к дому? А за дорогой что? Что видишь справа при отъезде троллейбуса от остановки, что слева? – Знаете… Я обычно, когда утром на работу еду, много народу, еду стоя, в окно не очень-то посмотришь, поскорее бы доехать»

В картине мира Данилова понимание к таким людям и обстоятельствам невозможно. Вместо этого он устами самого чокнутого персонажа – Человека из Мытищ, «перевоспитавшегося» – предупреждает: «Сейчас они тебя укатают по полной. Самое интересное начинается. Держись, придурок». Автору вообще нравится ставить на место, он делает это с наслаждением, обильно расставляя в пьесе ремарки вроде «Человек из Подольска потерянно молчит».

В чем же заключается «укатывание»?

«Что интересного встречается вам по пути? – Я же говорю – ничего интересного. Дома обычные, серые. Магазины. «Дикси». «Виктория». – А дома все разве серые? Они же разные! Вы не присматривались разве никогда? – Мне кажется, они все серые и одинаковые. – Это ты, Коля, серый. Серый и одинаковый»

Никто не рождается серым и одинаковым. Впрочем, это может стать и вопросом осознанного выбора. Однако у человека есть право быть серым и одинаковым, которое категорически не признают «полицейские», а с ними и сам Данилов.

«А теперь расскажи нам, как ты едешь на электричке от Подольска до Царицыно. – Если удается сесть, я обычно сплю. Но чаще всего еду стоя. Они переполненные все. Станция Силикатная. Станция Щербинка. Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы. Бутово потом. Дома, дома. Потом Москва начинается. Потом приехали в Царицыно. Дальше метро. Правда, я не знаю, что еще сказать»

У даниловских «полицейских» действительно встречаются интересные наблюдения:

«А помните, в Щербинке, по правую руку, если ехать в Москву, среди старой застройки есть особенный дом, панельный, четырехэтажный, совсем дряхлый уже старичок… Он такой печальный, такая тоска, такое смирение от него исходит… Просто сердце сжимается!»

Однако эти наблюдения тем и хороши, что они штучны, уникальны и доступны либо не каждому, либо в виде случайного озарения. Это та самая красота, которая в глазах смотрящего, и которая, собственно, говорит о смотрящем больше, чем о самом объекте. Подобные наблюдения не могут и не должны быть массовыми (что обособляет от остальной части общества, собственно, литератора), и тем более они не рождаются в усталости и тоске обычного человека, ежедневно крутящегося словно белка в колесе.

Следом за любопытным наблюдением следует весьма сомнительное:

«А когда едешь вечером или ночью, когда темно уже… когда электричка подходит к Москве, к МКАДу, слева возникает такое бескрайнее море оранжевых огней над развязками – не замечали? Ну как же можно этого не заметить? Это такой восторг! Дух захватывает!»

Огни большого города, развязки и прочая подобная романтика («Вся Москва сияет») – она в принципе не для всех; и если нормально стремиться оттуда, где видны звезды, туда, где их заменяют огни над развязками, то и нормально признавать обратное: безразличие к этим огням, а то и нелюбовь к ним.

«Каждый город можно и нужно любить», – заявляет полицейский-Данилов.

«Подольск нельзя любить. «Потому что серый… грязный… Ничего интересного нет. Никаких достопримечательностей, памятников. Дома одинаковые, серые…. Вы сравнили – Амстердам и Подольск! Ну как это можно сравнивать. Амстердам – старый город с историей. Исторические памятники. Красивая архитектура, каналы. Дома старые, с огромными окнами. Церкви старые. Все красивое. Квартал красных фонарей опять же. Кофешопы…»

Надо сказать, что этими