Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

— Почему папа не здесь?

Брунхильда почувствовала, как сердце и горло у нее одновременно сжались. Не в силах ответить сыну, даже, произнести, что бы то ни было, она крепко прижала его к себе, и он уткнулся ей в плечо. Когда Брунхильда подняла глаза, то увидела, как Гондовальд стянул с кровати меховое покрывало и расстелил его на полу.

— Сюда, — проговорил он. — Как в мешок. Брунхильда молча кивнула. Ценой невероятного усилия она заставила себя улыбнуться, потом мягко отстранила сына.

— Тебе нужно спрятаться, — пояснила она. — Это такая игра. Спрятаться и ничего не говорить, пока сеньор Гондовальд тебя не выпустит. Хорошо? Ты мне обещаешь?

Хильдебер кивнул, неотрывно глядя на мать сквозь пелену слез. Но когда Гондовальд взял мальчика за руку, тот послушно подошел следом за ним к меховому покрывалу и уселся на середину. Гондовальд быстро завернул края покрывала с четырех сторон и связал их кожаным шнуром, потом подтащил свою ношу к окну. В последний раз, обернувшись к Брунхильде, он перекинул ногу через подоконник.

— Подождите! Королева быстро приблизилась к нему, взяла его руку и поднесла к губам.

— Я этого не забуду, — прошептала она еле слышно. — Если Бог захочет, чтобы я выжила и чтобы мы с вами снова встретились, обещаю, что ваше мужество будет вознаграждено.

Гондовальд не шелохнулся до тех пор, пока королева не выпустила его руку, потом посмотрел вниз. Уже почти совсем стемнело. Земли под окном не было видно.

— Когда я свистну, передадите мне его. Постарайтесь опустить его как можно ниже. Я свистну снова, когда его поймаю.

С этими словами Гондовальд спрыгнул. Послышался мягкий шум падения, а через мгновение — свист. Брунхильда присела на корточки возле мехового свертка и в последний раз прижала к себе дрожащее тельце сына.

— Сейчас я спущу тебя вниз, а сеньор Гондовальд тебя поймает, — прошептала она. — Сожмись покрепче и защити голову…. Я тебя люблю, ты знаешь…

— Я тебя тоже люблю, мама…

Брунхильда смотрела на меховой сверток, чуть заметно подрагивавший в ритме дыхания ее сына. В этом свертке была вся ее жизнь. Она осторожно просунула руки под плечи и колени маленького Хильдебера, подняла его и осторожно перенесла через подоконник. Внизу она различила, сквозь слезы, застилавшие глаза, темный силуэт Гондовальда, протягивавшего к ней руки.

— Мы скоро увидимся…. Будь храбрым. И она выпустила сверток.

Когда свист донесся во второй раз, Брунхильда была уже на пороге, торопясь наверх к дочерям. * * *

— Посмотри-ка на него… Прямо Цезарь собственной персоной!

Фредегонда презрительно улыбнулась. Уаба теснее привлекла ее к себе, под широкий плащ, подбитый мехом, укрывавший обеих женщин от холода и мелкого ледяного дождя этого зимнего утра. Дождь шел несколько последних дней почти без перерыва, и напитавшаяся влагой дозорная дорожка была грязной и скользкой. Но отсюда удобнее всего было наблюдать за отбытием Хильперика с жалкими остатками армии. Несколько приветственных возгласов послышалось с площади перед замком — этого как раз было достаточно, чтобы гордость короля оказалась не слишком уязвлена, — и ворота крепости Турнэ со скрипом распахнулись, впервые за многие недели.

Теперь в крепости почти не осталось людей и ничего, что могло бы свидетельствовать о недавнем триумфе. Так же как сам король и его последние верные приближенные, жители города во время осады были уверены, что скоро им придет конец. Внезапное освобождение еще не приобрело для них привкуса чуда — скорее, оно выглядело каким-то обманом, ловушкой, военной хитростью, смысла которой они не понимали, но от которой не ждали ничего хорошего. Все продолжали оставаться в своих домах, дожидаясь ухода войск. Даже сам Хильперик, выехав за ворота во главе своих малочисленных отрядов, не смог удержаться и быстро окинул взглядом окрестности — будто конники Зигебера должны были вот-вот вынырнуть из тумана и атаковать его. Но, Хильперик не увидел ничего, кроме пустынной равнины того же гнетущего серого оттенка, что и небо, почти сливавшееся с ней. Остразийская армия ушла, рассеялась, словно прах на ветру. А Зигебер, в пурпурном королевском плаще, неподвижно лежал на похоронной колеснице, влекомой двумя быками и окруженной почетной стражей. Все было кончено.

Все долгие годы войны, все сражения, все надежды и разочарования, все смерти и разрушения, все поражения и победы — всему отныне пришел конец. Хильперик не смел в это поверить до тех пор, пока из Викториакума не привезли тело его брата. Вспоминая об этом, он каждый раз заново переживал нахлынувшие одновременно тогда чувства — облегчение, печаль, досаду и лихорадочное возбуждение. Сейчас не имело значения, как умер Зигебер. Не важно было, что привезли останки брата те самые приближенные Хильперика, которые два дня назад бросили его без всяких угрызений совести. Король Руанский все еще слишком сильно ощущал то почти экстатическое изумление, вызванное внезапной смертью брата, чтобы беспокоиться из-за каких-то ничтожных измен. Тем более что все франки были такими, и он сам, прежде всего…. Союзничество или клятва в верности значили что-либо лишь для тех, кто принимал их, а не предлагал.

В тот же вечер они оказались в Ламбре[25], куда Хильперик незадолго перед тем отправил своего старшего сына Мерове, чтобы подготовить все к достойной погребальной церемонии. На следующий день им предстояло вместе отправиться в Париж, на сей раз во главе внушительного войска, чтобы захватить город, в котором находились многочисленные сторонники Зигебера, — иначе Гонтран не замедлил бы сделать то же самое.

Хильперик повернулся, отыскал глазами Фредегонду, стоявшую на крепостной стене, и махнул на прощание рукой. Ему показалось, что жена помахала в ответ, но густая пелена серой мороси почти скрывала ее из виду. Так или иначе, времени было мало, и в предстоящем завоевательном походе женщине не было места. Именно это он сказал Фредегонде накануне, и она не протестовала. Она присоединится к нему позже, когда он ее позовет, вместе с Хловисом и новорожденным Самсоном. Больше ничего они друг другу не сказали, и это было к лучшему.

Смерть Зигебера не принесла Хильперику славы, потому что он не сразился с братом в честном бою, лицом к лицу, с мечом в руке, как раньше много раз себе воображал. Однако сейчас это не имело большого значения. Благородно или нет, но Зигебер был побежден, его армия рассеялась, а его провинции, разобщенные и лишившиеся суверена, готовы были отдаться в руки любого, кто захотел бы их взять. Остальное — обстоятельства смерти Зигебера, имена убийц и того… или той, кто их послал, — должно быть навсегда забыто ради блага всех.

Фредегонда, не говоря ни слова, спустилась с крепостной стены, тесно прижавшись к Уабе и накрывшись с ней одним плащом. Она покорно проследовала за своей служанкой, совершенно, ни о чем не думая, желая лишь полностью положиться на волю Уабы и слушаться ее во всем — как раньше, когда она была маленькой, а жизнь — такой простой… Она позволила Матери отвести ее в спальню, где та молча раздела ее и уложила в постель, несмотря на то, что было уже утро. Но погода была мерзкой, а король уехал. Оставалось только спать…

Выйдя из королевских покоев, Уаба удостоверилась, что охраны в коридорах достаточно, потом набросила плащ на голову и побежала под дождем к одному из маленьких домов недалеко от замка, где сейчас жила. У двери ее жилища не было ни одного стражника, а в доме — ни одной служанки. Раньше в этом доме жил, скорее всего, какой-то ремесленник, который ушел или же был выгнан, когда Хильперик с войском занял крепость. Это была обычная саманная хижина, крытая тростником, но внутри приятно пахло кожей, а земляной пол был сухим. Перед тем как войти, Уаба заметила, что одна из деревянных ставень на окне была сорвана — она не помнила, было ли так раньше. Уаба закрыла дверь и остановилась на пороге, чтобы перевести дыхание. Ее глаза еще не привыкли к темноте, и все, что она успела разглядеть, была какая-то смутная тень, а в следующее мгновение ее с силой прижали к стене. Уаба не могла ни закричать, ни пошевелиться — лезвие кинжала у самой шеи заставило ее стоять молча и не двигаться.

— Не ожидала, что я вернусь, да? Где твоя госпожа?

Уаба слегка повернула голову и скосила глаза. Из-за оторванной ставни в комнату проливалось достаточно серого утреннего света, чтобы она смогла различить черты того, кто на нее напал. Это был младший из двух молодых мужчин, которых она выбрала для королевы, а Ансовальд отвел в лагерь Зигебера. Как же его зовут?.. Ландерик.

— Я ждала, что вы оба вернетесь, — сдавленным голосом ответила Уаба — Где твой приятель? Он мертв или не захотел прийти за наградой?

Ландерик еще сильнее придавил женщину к стене. Кинжал в его руке, дрожавшей от гнева или от страха, чуть поцарапал шею Матери.