Гарпия - Генри Олди

Клещи сжались – и отпустили.

– Вы поняли меня?

– Д-да, – пролепетал белый, как алебастр, Хулио. – Я…

– Садитесь. Смотрите на потолок, не отводя взгляда, в течение минуты. Потом разрешаю опустить голову.

Горгулья мазнула пальцем по аспидной доске, проверяя ее чистоту, и вновь повернулась к аудитории. Ряды скамей из малабрийского бука, потемневшего от времени, амфитеатром уходили вверх, к стрельчатым окнам. Крайнее окно было открыто настежь ввиду хорошей погоды. Куратор ждала. Никто не пытался нарушить тишину. Хулио таращился на потолок. Аж вспотел от усердия.

– Правило третье: вы уважаете здешние традиции.

«Без вариантов…» – шепнуло эхо.

– Занятия, даже пропущенные по веской причине, вы должны будете отработать. Правило четвертое: неуместные шутки с использованием магии караются без пощады. Трижды подумайте, прежде чем сдавать зачет посредством жульнических чар. Только честные знания и навыки позволят вам успешно сдать сессию.

Изящным щелчком куратор смахнула невидимую пылинку с рукава платья. Казалось, Исидора Горгауз к чему-то прислушивается. Она напоминала охотника, почуявшего приближение добычи.

– Правило пятое: здесь не опаздывают…

Порыв ветра метнулся по аудитории, взъерошив волосы первокурсников, сидевших ближе к раскрытому окну. Парусом хлопнули крылья. Звякнули, будто изумившись, стекла.

Несмотря на страх перед Горгульей, обернулись все.

– Я опоздала, – сказала гарпия. Подоконник скрежетнул под ее когтями, но устоял. – Прошу прощения. Больше это не повторится.

После визита к Биннори она два дня отсыпалась.

Естественная реакция на психоном, зараженный паразитом-доминантом – здоровый сон. Из дома Келена не вылетала, просыпаясь лишь для того, чтобы слегка подзакусить. Казна не подвела: с курьером на квартиру доставили оговоренное месячное содержание. Бабушке Марго была выделена часть с внятным указанием: плюшки – хорошо, а еще лучше – мясо, и побольше! Наевшись до отвала жареной телятиной или курицей, тушеной с горой мелко рубленого лука, гарпия возвращалась в снятую комнатку, вспрыгивала на дощатый стол, втягивала шею в плечи и опять задремывала.

Подобное лечат подобным.

Мигрируя в снах по здоровым психономам, с которыми познакомилась в течение жизни, захватив их в свою сферу доступности, Келена отдыхала душой и телом. Так, устав от рутины, уходят в кругосветное путешествие. Моря-океаны, острова-материки, болота и вулканы, обитатели новых земель – мудрые и наивные, безобидные и опасные, над кем несся крылатый ветер…

Вертексиды, Дети Ветра – так звали гарпий на старореттийском.

Ее не слишком беспокоили. Сон гарпий чуток, а возвращение мгновенно. Стучалась бабушка Марго, звала ужинать. Герда практически не бывала дома, убегая рано и возвращаясь поздно. За полночь, когда бабушка тихо храпела у себя в каморке, девочка скреблась в дверь к Келене. Час-другой она терзала новую постоялицу вопросами. Гарпия не препятствовала: ей удавалось отлично выспаться за день, и часть ночи можно было уделить маленькой цветочнице.

Второй внук, Кристиан, к ней не заходил. При встречах за столом паренек удерживал голову чуть ли не руками – лишь бы не пялиться на грудь и лицо соседки. Герда прыскала в кулачок; Кристиан, в остальных случаях наглый и острый на язык, смущался. Складывалось впечатление, что он не замечает птичьей части тела гарпии. Словно подглядывал в женскую баню, задыхаясь от смутного томления – не видя клубов пара, ржавчины на шайках, вульгарности поз, руки в интимных уголках, не ласкающей, но смывающей грязь…

Первая любовь слепа и глупа, как новорожденный звереныш.

В день начала занятий, позавтракав, Келена выбралась на балкон. Минут десять сидела на перилах, глядя в небо. Солнце раскрашивало облака в телесно-розовый колер. Внизу шуршали колеса тележки зеленщика, звучал дробный топот детских ног. Тщедушный песик облаивал галок, с опаской косясь на гарпию: а вдруг вступится?

– Мася! – рявкнул на углу брюхан-лавочник, открывая заведение. – Мася, душа моя, чтоб ты сдохла! Где мой безмен?

Мася отозвалась, и лавочник еще долго пыхтел, переваривая вежливость супруги и почесывая то место, куда он, по мнению Маси, вчера с пьяных глаз засунул безмен.

Время она рассчитала точно. Где расположен Универмаг, выяснила заранее; аудиторию для нее узнал Кристиан. Парнишка рад был оказать гарпии любую услугу. Прикажи Келена обокрасть сокровищницу Гранд-Люпена, Кристиан не колебался бы ни минуты. Залез бы, и в лапах охраны молчал, и под пыткой ни словом не выдал бы истинную вдохновительницу. А номер аудитории разузнать – это, знаете ли, тьфу, плюнуть и растереть.

– Там окно раскрыто, – сказал он, потупясь. Взгляд будто силой тянуло к вожделенному декольте. – На пятом этаже, в главном корпусе. С утра жарко, закрывать не станут. Тебе… вам… ну, это – если с крыльями, то лестница ни к чему. Я так думаю.

– Верно думаешь, – кивнула гарпия. – Молодец.

И парнишка удрал, счастливый.

Келена уже собиралась взлететь, когда ее окликнули. Под балконом торчал конопатый птенчик в форме стражника. Мундир и прочую одежонку рачительный каптенармус выдал птенчику «на вырост». Все висело мешком и топорщилось. С тупой гвизармой в руке, конопатый был похож на слугу великана-людоеда, который несет хозяину столовый нож и опасается, что угодит прямиком в тарелку.

– Здрасте…

– Доброе утро, – гарпия хлопнула крыльями, намекая, что спешит.

– Я – Тибор. Тибор Дуда. Вы что, не помните?

– Помню.

Он мялся, краснел и мучительно пытался ввести разговор в привычную колею. Птенчик не умел разговаривать, если ему отвечали кратко, с отменным равнодушием.

– Я в карауле стоял. А вы пришли… прилетели, значит. Мы еще пошлину… и диплом…

– Помню. Что дальше?

– Я извиниться… увидел вас, и думаю: дай-ка извинюсь…

– За что?

– За пошлину… за диплом… Ну, за все. Вы, небось, обиделись…

– Я? Нет.

– Полно брехать-то… Ой, простите! Это вы из любезности. Всякий бы зло затаил. Посейчас бы помнил…

– Я помню. Зла не держу. У вас все?

Он задрал голову, уставился на гарпию – и вдруг понял так остро, словно понимание ему вонзили ножом под лопатку: она действительно не держит зла. На него,Тибора Дуду; на старшего караула. Помнит – да, но не испытывает по отношению к ним никаких чувств. Безразличие, полное и абсолютное, как вода, смыкающаяся над утопленником.

Это правда, и лучше бы этой правды не было.

Желая загладить обиду, Тибор вдруг сам обиделся – смертельно, до дрожи в пальцах. Гвизарма чуть не выпала на мостовую. Такое отношение убивало. Он почувствовал себя булыжником, на который ступают и идут дальше, не вспоминая о камне, даже если тот больно впился в ногу через подметку башмака. Кто станет возмущаться камнем? – только дурачок.