Ева - Слава Сэ

Мы вошли в просторный кабинет господина Яблокова. Видимо, он сам недавно вернулся. Морда Минотавра валялась тут же, в углу. Он не ждал погони. С пустого стола зло таращился тот самый дед-мороз. Правда, неприятная у него рожа. Даром что древний грек. Яблоков любовался страшилищем, развалясь в кресле. Недовольно взглянул на нас, вошедших без стука. Василь Василич его не заинтересовал, а на меня он поднял бровь.

— Снова ты?

Ответить остроумно я не успел. В комнату вбежал, мне показалось, целый эскадрон нукеров в чёрном. Кто-то принялся крутить мне руки, кто-то взялся за Василь Василича. Я кричал, что всем сейчас хана, такой я смертельный в гневе. Махал лапами, но вряд ли кого травмировал. И тут меня ткнули в печень. Пол повернулся, встал вертикально, окно переместилось на потолок. И свет погас.

Очнулся под грудой тел. Василь Василич обеспечил нам потрясающую викторию. Я растолкал поверженные туши, выбрался. За время моего отсутствия диспозиция изменилась. Художественно разбросанные по кабинету, там и сям дремали охранники. Яблоков так же смотрел из кресла, очень недовольный. Как сказал бы поэт Бродский, «… застыло всё… лишь мотылёк по комнате кружил…».

В дальнем углу ринга, как огромные жуки, топтались в клинче Василь Василич и Гагарин. По всему, наши проигрывали. Гагарин двигал локтями как машина для перемешивания теста. И лишь теснота объятий мешала ему выключить самого интересного психопата Рижской психоневрологической клиники. Василь Василич держался, но было видно, совсем скоро ему капут. И мне тоже.

Очень спокойно, будто всегда так делаю в чужих кабинетах, я поднялся. Взял деда-мороза, (Яблоков чего-то крякнул), подошёл и треснул Гагарина в бритое темя. И Челубей обмяк. Василь Василич аккуратно опустил противника, пощупал пульс.

— Ты осторожней, так можно и проломить. В смысле, урну. Череп-то у гада крепкий.

Василь Василич пощупал Гагаринский пульс.

— Теперь давай быстро, у нас пять минут, — деловито сообщил он. Я вручил Главный Приз Василь Василичу. Это его трофей. Сам повернулся к Яблокову. Он не пытался защищаться. Впрочем, вся моя злость через вражеский затылок ушла в пол. Я чувствовал только, что страшно от всего устал.

— Пять минут, — напомнил В. В.

— Послушай, денег у меня с собой нет, — сказал Яблоков с какой-то апатией. Как человек, измученный горластой роднёй.

— Мне не нужны деньги. Где Ева?

Он удивился.

— Тебе и вправду нужна эта курица? Ты из-за неё всё это?.. — Он обвёл глазами поле боя.

— Отпусти её.

Яблоков хмыкнул:

— Евы тоже нет. Её удержишь, как же. — Яблоков насупился, сцепил пальцы.

— Её нужно показать врачу. У неё мононуклеоз.

— Ты, придурок. Нет такой болезни.

— Ты врач?

— Вот интересно, почему ты решил, что лишь ты один мать Тереза, а мы все людоеды? Здорова она, прыгает так, что горные козы завидуют. Когда ты явился с этим удивительным диагнозом, мы на минуту проверили. Маша сказала, у тебя глаза честные. Отправили девочку к профессорам. Нас подняли на смех. Такой болезни нет в природе. И, соответственно, её нет в крови Евы. Вся родня плевалась. Тесть, тёща. Мы решили, ты придумал эксклюзивную заразу, чтобы через Еву подобраться к сердцу Минотавра. И хорошо сыграл волнение. Только баба Лиза тебя защищала. Верила, что ты бескорыстный влюблённый идиот. Оказалась права, надо же.

— Хм-хм, — прогудел Василь Василич многозначительно. Это значило, пора валить. Когда Яблоков сказал про сердце Минотавра, он всплеснул руками, закачал головой. Но объяснять, что внутри обычный неопознанный древний грек было некогда.

Яблоков посмотрел на него:

— Вы, кстати, из страны не выберетесь. Самое большое, через месяц урна вернётся ко мне. Лучше поставьте божество на место и идите. Обещаю всех простить.

В умении держать фасон ему не откажешь. Настоящий полковник.

— Не извольте беспокоиться, — поклонился в ответ Василь Василичь. Было понятно, из страны он выберется.

Я вдруг понял. Это всё Саша. Айболит Пивоваров. Романтический дебил. Он выдумал болезнь, чтобы соединить наши сердца. В его мозгу, поражённом бразильскими сериалами, родилась сюжетная загогулина. Я должен был найти Еву, а ей надлежало растаять и залить слезами запоздалого счастья мою тощую грудь.

Из меня будто вытащили все кости. Расхотелось дышать, смотреть и слышать. Я отдал бы Млечный путь, лишь бы оказаться у себя, на Васильевском. Сварить кофе, принять душ и проспать неделю.

— Где она сейчас? — спросил я голосом разбитого Щелкунчика.

— В Англии. Сказала, мы все ей надоели. Она не хочет больше замуж, ни за кого. От любви одни страдания. Её сердце теперь сухо. Она посвятит жизнь танцам. Собирается поступать в какое-то там училище плясовых искусств.

Яблоков быстро написал строку на обороте визитки, бросил мне.

— Вот телефон нашей драгоценной дуры. Сам спроси.

Охранник под батареей поднял голову, мутно посмотрел на мирно беседующих нас.

— Молодой человек, — сказал Василь Васильевич хмурому Яблокову, — я напишу вам историю этой железяки. Потом. Пришлю письмо. Поверьте, саркофаг не стоит тех страстей. Будьте счастливы, поживайте в любви.

Мы вышли на воздух, дотопали до угла. С другой стороны улицы неспеша вывернул полицейский «Фольксваген», включил мигалку. Василь Василич вдруг обнял меня, сказал:

— Мотя, мы с вами вряд ли увидимся. Держитесь.

Повернулся и зашагал прочь. Вот так, не длинно умеют прощаться бывшие разведчики.

Десятое марта. В декабре ещё я жил столичным снобом. Соблазнял дам под грохот фортепиано, сочинял галиматью в женский глянец. Носил галстуки тропических расцветок. Разъезжал на новой машине.

А теперь никто. Стою в рваных штанах с битой мордой посреди чужого города. Ни денег, ни любви. По профессии — неофициальный санитар психушки. Через неделю заканчивается аренда чердака и жить будет негде. Разве что в больнице. Надо было спросить, как Василь Василич туда оформился без документов. Наверное, выучил заветные симптомы. Или же пойду, сдамся ментам. Депортируют в немытую Россию. Правда, я теперь ещё и уголовник. Похититель знаменитой статуи деда-мороза. Придётся ждать лета, там на электричках до границы. И пешком через болота. Добраться бы домой. Дома камни добрей, чем местные жители. Но завтра… завтра пойду в «Белый Носорог», там халявный Интернет. Отправлю Сашке дружеское письмо. Такое:

«Приеду — выкушу кадык и высосу глаз. С уважением, твой друг Матвей».

Я позвонил Коле, сказал, что на смену не выйду. Юлю выписали, без неё в больнице кисло. Вернулся на чердак, постоял в душе. Говорят, если человек плещется в душе и поёт, значит он психически здоров. Я не пел. Просто стоял, долго. Приготовил яичницу, есть не стал. Отключил телефон, завалился и уснул.

Пять дней не выходил. Растил щетину. Просыпался ночью, или днём, стучал на компьютере бессвязные тексты, стирал, снова засыпал. Давно сжевал яичницу, остатки батона, запил кипятком. Ничего не ждал, ничего не помнил. Помирать было рано, жить будто разучился. Просто дышал. Завис в светло-сером безвременье, где ни звуков, ни воспоминаний.

Меня разбудило солнце. Началась весна. Светило давно поднималось, ползло по подушке. И однажды выстрелило прямо в глаз. Я надел чистую майку. Собрал разбросанные одежды, запустил стиральную машину. Кое-как побрился и вышел на улицу. Город изменился. Снег за неделю вывезли, недобитые сугробы превратились в грязевые холмики. Солнце пробивало сквозь одежду, кости бледных горожан мечтали дать побеги. У меня осталось чуть мелочи, пошёл в «Белый Носорог». Дальним путём. Щурился на дома и крыши. Я отсюда уезжаю, все прощайте.

Меня окликнули, откуда-то сверху. Голос скорее ангельский, не человечий. Покрутил башкой на дома, на облака и деревья, никого такого с крыльями не увидел. Голос направил:

— Мотя, я здесь, на третьем этаже.

Над «Белым Носорогом» в приоткрытую дверь балкончика выглядывала Юля. Впору петь серенаду.

— Мотя, пожалуйста, поднимитесь. Девятая квартира, код 357.

Я страшно ей обрадовался. Внутри чего-то щёлкнуло, запело. Оказывается, скучал по ней. И ещё как. Если согласится, заберу с собой. Если не согласится — всё равно заберу. Так бывает, приехал за одной, нашёл ещё лучшую. Лишь бы её не тянуло к танцам. Да. Вернусь в Питер, налажу дела, вывезу её из этой дыры. Из этого музея в архитектурном стиле «Гитлер-югенд».

В подъезде зеркала и лепнина под мрамор. А может, правда мрамор. Выглядит богато. Интересно, как она тут оказалась. Может, клад нашла. Или вдруг тоже окажется внучкой пароходного магната. Всё равно заберу с собой. Лифт модели «хочу здесь жить». Никаких откровений чёрным маркером «Ленка-дура». Автоматика распознаёт вандалов и убивает синей молнией.