Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон

— Это корова! Это только корова! Слезь — она не тронет тебя.

— Зажгите огонь, — сказал Лилибель, спускаясь медленнее, чем взбирался. — Когда будет светло, я подою ее. Я умею доить коров.

Но у Филиппа не было больше спичек, и они улеглись, решив ждать утра. Корова легла около них. Это соседство придало Филиппу мужество и спокойствие, и он скоро уснул бы, если бы Лилибель не начал стонать от холода.

— Я совсем замерз. Я, право, умираю.

— На, возьми мое пальто, — предложил Филипп. — Мне не очень холодно.

— Нет, я не хочу, мастер Филипп: вы больны, и вам тоже холодно. Я не возьму вашего пальто.

Вероятно, Лилибель смутно почувствовал сладость самопожертвования, потому что он перестал жаловаться, а зарылся поглубже в листья и скоро уснул крепким сном. Филипп осторожно снял с себя пальто — под ним была еще куртка — и накрыл негритенка, заботливо подоткнув пальто со всех сторон, затем улегся рядом, обнял руками клетку с «детьми» и забылся тревожным, лихорадочным сном.

Проснулся он на рассвете, окоченев от холода, ноги и руки невыносимо болели, голова кружилась, и с минуту он не в состоянии был подняться. Но, наконец, с громадными усилиями встал и стряхнул с себя слабость, начинавшую овладевать им.

Корова была еще рядом, и Лилибель надоил полное ведерко теплого молока, которое они выпили до капли.

Когда оба насытились, Лилибель взял еще одно полное ведерце про запас.

Свежее молоко подкрепило Филиппа, и он готов был продолжать путь в более веселом настроении, но, открыв клетку, увидел, что бедная Снежинка лежала окоченевшая, мертвая. Она всегда была нежнее других и, вопреки своему имени, не вынесла холода. Это была первая беда, случившаяся с «детьми», и Филипп горько оплакивал бедное крохотное создание. Он не мог решиться оставить ее и положил в карман своей куртки, надеясь, что тепло вернет животное к жизни. Тщательно укрыв остальных «детей», мальчуганы, грустные и подавленные, продолжали свой путь.

Глава 32

Душистая олива зацветет

Уже расцвели оливы и жасмин, когда наши путешественники добрались до цели. Два месяца провели они в тяжелом пути, и с каждым днем трудности и страдания, как казалось Филиппу, все увеличивались, сил у него становилось все меньше.

Лишения, голод и холод сделали свое дело, хрупкий мальчик так исхудал и побледнел, что каждый при виде его думал, что дни его сочтены. К концу пути он еле мог пройти несколько шагов без передышки, он жаловался на усталость и сонливость, аппетит же у него совсем пропал. Если бы не сердобольные крестьяне, иногда подвозившие их на своих телегах, и не добрые кондуктора товарных поездов, перевозившие их от одной станции до другой, Филипп свалился бы на дороге. Но несмотря на физическую слабость, душевная бодрость не покидала его, он был так же полон надежд, веры и радости, как и в начале пути. Иногда он шел с лихорадочной энергией.

— Я не болен, — говорил он решительно, — я только устал, и мы должны не останавливаться, а идти дальше.

Некоторое время, пока наступало возбуждение, Филипп быстро шел вперед, но иногда вдруг силы его покидали, и он валился на землю чуть не в обмороке.

Тогда Лилибель пускал в ход все доводы, какие только могли приободрить Филиппа. Иногда это был дым или звон колокольчика в стаде или шум катящейся телеги. Если все эти доводы оказывались бесполезны и Филипп ничего не говорил в ответ, негритенок брал на руки свою легкую ношу и нес, пока они не добирались до места, где можно было рассчитывать на помощь.

Однажды ночью они добрались до берега озера, лежавшего между ними и обетованной землей, к которой они стремились.

Был май, от громадной круглой луны, блестящей, как серебро, исходил свет. Они находились в сосновом лесу, ветерок шелестел в ветвях, воздух напоен смолистым запахом сосен, земля усеяна такой массой душистых сосновых игл, что сделалась мягкой как пышная постель.

Филипп, измученный дневными переживаниями, растянулся на родной земле с чувством благодарности за то, что закончился последний переход и что путешествие окончено. Он принимал шелест ветра в деревьях за шум воды в озере, ему казалось, что они уже на берегу и что надо переправиться через его сверкающие воды, между тем как до озера, сверкавшего в лунном свете, были еще целые мили. В эту ночь Филиппу особенно нездоровилось, лицо его пылало, глаза расширились и блестели. Лилибель сидел возле него, тихо всхлипывая.

— О чем ты плачешь, Лилибель? — спросил Филипп как во сне.

Ему казалось, что он плывет вверх, плывет между деревьями, к серебряным лучам луны.

— Я плачу оттого, что вы хвораете, мастер Филипп, и мы не сможем переправиться через озеро. Теперь, когда мы совсем рядом, нам нельзя попасть на ту сторону. Ведь не пойдем же мы пешком по воде, а Новый Орлеан на том берегу.

— Да, — согласился Филипп, — мы не можем пойти по воде, но мы можем остаться здесь и отдохнуть. Можно остаться здесь навсегда.

— Нет, нам нельзя оставаться здесь, мастер Филипп, нам нужно переправиться, — решительно отвечал Лилибель.

— Это похоже на мамочкин сад, — шептал в забытье Филипп.

Его мысли блуждали далеко, и он забылся лихорадочным сном.

— Но отсюда еще довольно далеко до озера, потом — нам нужно еще переправиться, — настаивал Лилибель.

— Душистая олива зацвела; я слышу ее запах и запах жасмина.

— Нет, мастер Филипп, это не душистая олива, ее нет здесь. Это пахнут сосны.

— Да, пойдем на Королевскую улицу, пока не зацвела олива.

— Что вы говорите, мастер Филипп? Вы не можете попасть на Королевскую улицу, пока мы не переправимся через озеро. — И Лилибель наклонился над больным мальчиком, с беспокойством заглядывая в его глаза. — Он спит и бредит, Боже, Боже! Он расхворался, у него жар! Как переправлюсь я с ним через озеро?

Вдруг Лилибель поднял голову и стал прислушиваться, затем бросился на землю и приложил ухо к земле. «Это поезд, конечно, и недалеко отсюда, он бы перевез нас, наверное, они взяли бы мальчика — больного, почти умирающего! У него жар, он бредит… Они взяли бы его, я должен отнести его туда! Надо разбудить его».

— Пойдемте, мастер Филипп, садитесь ко мне на спину, я потащу вас.

Но его слова остались без ответа. Филипп был в глубоком обмороке, не чувствуя ни боли, ни слабости, и когда Лилибель поднял тяжелую голову Филиппа, она безжизненно упала на подушку из сосновых игл.

— Совсем и не нужно ему просыпаться, я могу нести его, как ребенка, и этих мышат тоже. Я потащу их на спине, а мастера Филиппа возьму на руки.

Сосновые леса довольно прозрачны, так что сохраняется видимость на большое расстояние, этому не мешает густая чаща деревьев, и Лилибель, пройдя немного, увидел луч света и снова услыхал грохот поезда. Теперь он знал, куда идти. Подняв свою ношу, нежно обняв Филиппа, как спящего ребенка, он двинулся к высокому дереву на краю леса.

Негритенок с тяжелой ношей должен был часто останавливаться, чтобы перевести дыхание; каждый раз, дойдя до удобного места, он бережно опускал Филиппа на землю и отдыхал, пока не чувствовал себя в силах снова поднять его. Он осторожно ступал, не спуская внимательных глаз со столба, белевшего вдали и все яснее вырисовывавшегося по мере приближения к нему.

Трудный и медленный переход занял большую часть ночи, и лишь на рассвете Лилибель с радостью увидел, что они уже на опушке леса, у самой железнодорожной станции. Когда совсем рассвело и он мог разглядеть, где они находятся, он увидел рядом с собой водокачку.

— Теперь я спокоен, — ликовал Лилибель. — Они остановятся здесь набирать воду для паровоза, и надо только поднести мастера Филиппа поближе и ждать, пока подойдет поезд.

В сравнении со всем, пережитым ночью, этот последний подвиг был пустяком, и когда Филипп очнулся от тяжелого сна, он увидел, что лежит на мягкой траве, в тени водокачки, а Лилибель сидит рядом с ним, умываясь прохладной чистой водой.

— Я говорил вам, что близко железная дорога, — радостно сказал негритенок.

Филипп поднялся, с удивлением оглядываясь.

— Где мы? Мы уже переехали через озеро? — спросил Филипп, еще не совсем придя в себя и покачиваясь от слабости.

— Нет, мы еще не переправились, но мы поедем с первым поездом, какой подойдет.

— Как я очутился здесь, Лилибель? — спрашивал Филипп. — Я уснул под сосной, и не помню, чтобы я шел.

— Вы и не просыпались, я нес вас на руках, — с гордостью ответил Лилибель.

— А «дети»?

— И «дети» здесь, — ликовал Лилибель.

Филипп улыбнулся и удовлетворенный закрыл глаза. Через несколько минут он уже спал, а Лилибель сидел здесь же, охраняя его сон. После долгого сна Филипп почувствовал себя лучше. Жар спал, голова была ясна, он чувствовал лишь большую слабость.