Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена - Эмиль Золя

Я подбежал к ферме, запыхавшись, полный страха и надежды. Мигом поднявшись по лестнице, я очутился у комнаты Бабэ и стал стучать кулаком в дверь; потеряв голову, я плакал и смеялся. Акушерка, приоткрыв дверь, сердито сказала мне, чтобы я не шумел. Я был подавлен и пристыжен.

— Я не пущу вас, — продолжала она. — Подождите во дворе.

И, видя, что я не двинулся с места, она добавила:

— Все идет хорошо. Я вас позову.

Дверь захлопнулась. Я остался стоять перед ней, не решаясь спуститься вниз. Я слышал, как слабо стонала Бабэ. Но вдруг она так отчаянно закричала, что мне показалось, будто меня пуля ударила в грудь. Мне безумно захотелось высадить дверь плечом. Чтобы не поддаться искушению, я заткнул уши и опрометью бросился вниз по лестнице.

Во дворе я увидел дядюшку Лазара, он только что подошел и совсем запыхался. Бедняге пришлось присесть на закраину колодца.

— Ну как, — спросил он, — где ребенок?

— Я ничего не знаю, меня выставили за дверь. Бабэ мучается и плачет.

Мы посмотрели друг на друга, не смея выговорить ни слова. Мы взволнованно вслушивались в тишину, не спускали глаз с окошка Бабэ, стараясь что-то разглядеть сквозь белую занавеску. Дядюшка, весь дрожа, сидел неподвижно, опершись руками на трость, а я возбужденно шагал по двору. Время от времени мы обменивались тревожной улыбкой.

Во двор одна за другой въезжали повозки с виноградом. Корзины ставили вдоль каменной стены, и рабочие голыми ногами давили виноград в деревянных колодах. Кричали мулы, ругались возчики, и было слышно глухое бульканье сливаемого в бродильный чан вина. Терпкий запах разливался в теплом воздухе.

Я по-прежнему мерил шагами двор, как бы опьяненный этими запахами. Голова у меня раскалывалась; глядя, как виноград истекает кровью, я думал о Бабэ. Я говорил себе с какой-то животной радостью, что мой ребенок появится на свет во время сбора винограда, среди благоухания молодого вина.

Сгорая от нетерпения, я вновь поднялся наверх. На этот раз я не осмелился постучать, я прижался ухом к двери и услышал тихие и жалобные стоны Бабэ. У меня зашлось сердце, и я стал проклинать эти страдания. Дядюшка Лазар, который незаметно последовал за мною, заставил меня вернуться во двор. Он хотел меня отвлечь и стал рассуждать о том, какое у нас будет превосходное вино, но он и сам не слышал себя. Мы поминутно замолкали, с беспокойством прислушиваясь к протяжным стонам Бабэ.

Постепенно стоны начали затихать, они уже напоминали всхлипывания ребенка, который засыпает, плача. Потом наступила полная тишина. Вскоре эта тишина стала для меня непереносимой. Теперь, когда Бабэ перестала стонать, мне казалось, что дом опустел. Я хотел было снова подняться наверх, но окно бесшумно отворилось, из него высунулась акушерка и сказала, поманив меня:

— Идите сюда.

Я медленно поднимался по ступенькам, с каждым шагом испытывая все большую радость. Дядюшка Лазар уже стучался в дверь, а я был еще на середине лестницы, ощущая странное удовольствие, оттого что оттягиваю момент встречи с Бабэ.

На пороге я остановился, сердце отчаянно колотилось. Дядюшка склонился над колыбелью. Бабэ, белая как полотно, лежала с закрытыми глазами и, казалось, спала. Забыв о ребенке, я подошел к ней и охватил ладонями ее голову. Слезы еще не высохли на ее щеках, губы дрожали и как-то жалостно улыбались. Она медленно открыла глаза. Она не сказала ни слова, но мне послышалось: «Я очень страдала, милый Жан, но я так была этим счастлива! Ты жил во мне».

Тогда я наклонился к Бабэ, поцеловал в глаза и осушил ее слезы. Она тихо засмеялась в каком-то сладостном изнеможении. Она совсем обессилела. Медленно высвободив руки из-под простыни, она обняла меня за шею и сказала на ухо слабым, но торжествующим голосом:

— А у нас мальчик. — Это были ее первые слова после пережитого потрясения. — Я была уверена, что это будет мальчик, — продолжала она, — я видела его во сне каждую ночь… Положи его ко мне.

Повернувшись к колыбели, я увидел, что дядюшка Лазар ссорится с акушеркой. Она ни за что не позволяла дядюшке взять на руки ребенка, а тому хотелось его побаюкать.

Тут я взглянул на ребенка, о котором совсем позабыл. Он был весь розовый. Бабэ уверяла, что он похож на меня; акушерка находила, что у него глаза матери; а я ничего не замечал, я был взволнован до слез; я поцеловал ребенка, как целуют хлеб, и мне показалось, что я целую Бабэ.

Я положил малыша к матери. Он непрерывно кричал, но нам это показалось небесной музыкой. Я уселся на край кровати, дядюшка расположился в глубоком кресле, а Бабэ, тихая, утомленная, лежала укрытая до подбородка, смотрела на нас и улыбалась. Окно было распахнуто настежь. Вместе с теплым воздухом осеннего пополудня в комнату вливался запах винограда. Было слышно, как топочут рабочие, давившие виноград, до нас доносился скрип повозок, щелканье кнута; временами в комнату влетали слова задорной песенки, которую пела работница, проходившая по двору. Все эти звуки как бы таяли в умиротворенной тишине комнаты, которую еще недавно наполняла своими стонами Бабэ. В проеме окна вырисовывался живописный пейзаж: бескрайнее небо и ширь полей. Нам открывалась во всю длину дубовая аллея; Дюранса, словно атласная лента, белела среди золотой и пурпурной листвы. А над всем этим простиралось небо, бледно-голубое и розовое, бездонное в своей глубине.

И под сенью спокойного неба, вдыхая аромат вина, бродившего в чанах, радуясь урожаю и появлению на свет нового существа, мы все трое — Бабэ, дядюшка Лазар и я — тихо разговаривали, по временам поглядывая на новорожденного.

— Дядюшка, какое имя вы дадите ребенку? — спросила Бабэ.

— Мать Жана звали Жаклиной, — ответил дядюшка, — я назову его Жаком.

— Жак, Жак… — повторила Бабэ. — Это красивое имя. А скажите, кем он у нас будет: священником или солдатом, образованным господином или крестьянином?

Я рассмеялся:

— Мы еще успеем об этом подумать.

— Нет, нет, — твердила Бабэ с недовольным видом. — Он быстро вырастет. Посмотри, какой он большой. У него осмысленные глаза.

Дядюшка Лазар был одного мнения с моей женой. Он сказал серьезным тоном:

— Не делайте из него ни священника, ни солдата, если не будет у него к тому особого призвания. Пусть он станет образованным господином, вот это будет славно.

Бабэ тревожно посмотрела на меня. Моя милая жена не отличалась тщеславием; но, как все матери, она хотела быть в глазах своего сына скромной и достойной. Мне казалось, что она уже видела его нотариусом или врачом.

Я поцеловал Бабэ и шепнул ей:

— Я хочу, чтобы он жил в нашей любимой долине. И в один прекрасный день он встретит на берегу Дюрансы свою шестнадцатилетнюю Бабэ и даст ей пить. Помнишь, мой друг?.. Земля подарила нам довольство; наш сын тоже будет крестьянином и таким же счастливым, как мы с тобой.

Бабэ, растроганная, в свою очередь, поцеловала меня. Она посмотрела в окно на деревья, на реку, поля, небо и сказала с улыбкой:

— Ты прав, Жан. Этот край был добр к нам, и таким он будет для Жака. Дядюшка Лазар, вы станете крестным фермера.

Дядюшка кивнул головой с видом усталым и умиленным. Я внимательно на него посмотрел — глаза его заволоклись, губы побелели. Откинувшись в кресле, лицом к окну, положив бледные руки на колени, он пристально и благоговейно смотрел в небо.

Меня охватило беспокойство.

— Вам плохо, дядюшка? Что с вами? Отвечайте, ради бога!

Он медленно поднял руку, словно просил говорить потише, затем уронил ее и слабым голосом промолвил:

— Я сокрушен. В мои годы счастье — смертельно… Не шумите… Мне кажется, что тело мое стало совсем невесомым: я не чувствую ни рук, ни ног.

Бабэ в страхе приподнялась на кровати. Я стал перед дядюшкой на колени и с тревогой смотрел на него.

Он улыбнулся:

— Не пугайтесь, я ничуть не страдаю, блаженный покой нисходит на меня, я засыпаю сном праведным и безмятежным… И, слава богу, мой конец наступает сразу. Ах, мой милый Жан, я слишком быстро бежал по тропинке с холма, малыш мне принес слишком много радости.

И, видя, что мы всё поняли и нас душат рыдания, он продолжал, не отводя взгляда от неба:

— Умоляю вас, не омрачайте мою радость… Если бы вы знали, как я счастлив, что могу уснуть в этом кресле вечным сном! Никогда я не мечтал о такой блаженной смерти. Все, кого я люблю, вокруг меня. Посмотрите, какое голубое небо! Господь посылает мне прекрасный вечер.

Солнце скрывалось за дубами аллеи. Его косые лучи золотили листву, и она отливала старой медью. Зеленые луга терялись в прозрачной дали. Дядюшка Лазар все слабел и слабел, а в открытое окно вливалось мирное сияние заката. Дядюшка медленно угасал в чуткой тишине, подобно нежным розоватым отблескам, которые постепенно бледнели на вершинах деревьев.