Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

— О нем вообще много говорят в Дубровниках — он далеко не праведник.

— Хорошо, — сказал Яков, прикуривая. — Спасибо, мы проверим.

Мы вернулись в отделение. В коридоре, у двери в нашу комнату, стояла обычная садовая скамья. Сейчас на ней, нахохлившись, как воробьи, попавшие под дождь, сидели рядышком Оля и Саша. Мне показалось, они о чем-то спорили.

Яков кивнул Оле:

— Заходите.

Насколько Афанасий Иванович постарел за это время, настолько Оля, если это уже возможно в ее возрасте, помолодела. Перед нами сидела не грациозная девушка, сознающая свою привлекательность, а испуганная, провинившаяся школьница. Она и хлюпала-то носом совсем по-детски, как никогда не будет плакать взрослая женщина.

— У меня к вам только два вопроса, — добродушно проворчал Яков. Вечером, в день убийства Самохина, вы заходили в гостиницу?

— Да, — прошептала она, комкая платок.

— Не слышу, громче. Чего вы боитесь?

— Да, заходила.

— Ну вот, ведь можете! — деланно обрадовался Яков.

Оля улыбнулась.

— И второй вопросик: зачем вы туда приходили? Погромче!

— Книгу хотела забрать, я ее забыла на дежурстве.

— Прекрасно! С вами так приятно разговаривать, что невольно хочется продлить беседу. Придется спросить вас еще кое о чем, вы уж не обижайтесь. — Яков помолчал, побегал глазами по стенам, а потом брякнул: — А какую книгу? Название, автор?

Оля молчала, готовясь зареветь уже в полную силу.

— Неужели не помните? Не может быть.

— Помню. — Она собрала все свои оставшиеся силенки, подняла голову и отбарабанила: — "Три мушкетера" Александра Дюма.

— Отлично! Ну вот и все, — тоном детского доктора ворковал Яков. Видите, совсем просто. Можете идти дочитывать своих мушкетеров. Идите, голубушка, идите.

Яков проводил ее до двери, выпустил и поманил пальцем Сашу.

Разговор с Сашей не получился. Он был сдержан, долго обдумывал ответы. Яков тоже был сдержан, собран, предельно внимателен, но не очень тактичен.

— В день убийства Самохина, вечером, вы были у Староверцева, так?

Саша молча кивнул.

— Мне повторить вопрос? К сожалению, ваш ответ нельзя зафиксировать.

— В день убийства Самохина, вечером, я был у Афанасия Ивановича Староверцева. Это могут подтвердить

— Воронцова Ольга Алексеевна была с вами?

— Да, — монотонно пробубнил Саша. — Ольга Алексеевна Воронцова была с нами.

— Она никуда не отлучалась, скажем, часов около восьми?

— Около двадцати часов московского времени Ольга Алексеевна отлучалась. Она ходила в гостиницу за забытой там книгой. — Саша быстро приходил в себя.

— За какой?

— Может быть, — не выдержал я, — может быть, за "Черной перчаткой" Одоевского?

Саша молчал.

— В каких отношениях вы находитесь с Воронцовой? — грубо спросил Яков.

— В хороших! — разозлился Саша. — Вас устраивает такой ответ? Или нужны подробности?

Яков положил перед ним перчатку и копию записки.

— Ну и что? — нагло спросил Саша.

— Записка, засунутая в эту перчатку, лежала под трупом Самохина. Это ваш почерк — вот акт экспертизы и ваши отпечатки пальцев.

— Ложь! — вскинулся Саша. — Там нет никаких отпечатков, я писал записку в перчатках.

— Объясните, что это значит?

— Да ничего не значит, просто валял дурака.

— Неплохое развлечение, гимнастика для ума, да?

— А вы что, никогда не валяете дурака? Тогда мне вас жаль.

— Не валяю, — отрезал Яков. — Потому что я и так слишком часто имею дело с дураками. Все, все, идите.

Выходя, Саша едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.

— Это не он, — сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь. — И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.

— Самохин недавно из заключения, — напомнил я. — Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие — такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.

— На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.

— Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.

— А второй — этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.

— Нет у него никакого алиби, — буркнул я. — Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.

Яков вытаращил глаза.

— И ты молчал?

— Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное — закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с…

— Все, Серега, — не дал мне договорить Яков. — Собирай барахлишко и… к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.

— Да не может этого быть! — закричал я, теряя терпение. — Неужели ты не понимаешь?

— Может, все может быть! — жестко отрезал Яков. — "Покойник не был нравственным человеком" и мог жестоко оскорбить девушку. А у таких, как твой подзащитный, которому ты, кстати, стал сообщником, свои понятия о чести. И о том, как надо ее защищать, особенно когда это касается дамы сердца. Оля могла умышленно назначить свидание Самохину в твоем номере и, убедившись, что он там, сообщить об этом Саше, а тот его… — Яков выразительно щелкнул пальцами и, помолчав, добавил: — И я могу его понять. Да, его я могу понять. А тебя — нет. Собирайся и мотай отсюда.

Я бы многое мог возразить ему, но понимал, что сейчас это бесполезно. Я встал, застегнул куртку, проверил, в карманах ли сигареты.

— Иди, иди, не оглядывайся.

Я подошел к двери.

Она вдруг сама услужливо распахнулась: на пороге стоял Саша. Он был спокоен, только глаза его лихорадочно блестели на бледном лице.

— Я хотел рассказать вам, как все произошло, — сказал он.

Вечером того же дня

Яков выглянул в окно.

Вообразите себе только, что все, что я вам буду рассказывать, случилось… под этими развалившимися сводами.

Саша решительно сел за стол и положил на него руки, переплетя пальцы. Мы выслушали его, не перебивая, только Яков в самом начале рассказа молча щелкнул клавишей моего "Репортера".

— С Сергеем Оболенским мы как-то быстро сошлись и даже сдружились. Поэтому и позволили себе дурацкую шутку, но в ней, честное слово, не было зла, было ребячество. Нас подтолкнули насмешки Сергея над таинственным исчезновением князя, да совершенно невинное желание поддержать увядающую славу тринадцатого номера.

Сначала действительно я звонил ему по телефону, потом мы с Олей написали эту записку: мы дурачились, нам было весело представлять, как он будет ее читать и недоумевать над ее загадочным и зловещим содержанием, и я, надев черные перчатки, взял из стопки бумаги чистый лист — нам это казалось забавным… А теперь — настолько глупым, что стыдно говорить об этом.

Кстати, вы правы, текст записки я позаимствовал у Одоевского, это и надоумило нас вложить ее в перчатку.

Мы решили, что Оля забежит вечером в гостиницу и оставит в номере Оболенского записку. Ей удалось взять ключи — дежурная сама попросила ее посидеть вместо нее минутку, но в номер Оля не вошла: там работала уборщица. Ключ тоже не удалось повесить на место, так как дежурная уже вернулась. Нам бы плюнуть тогда на нашу затею, и все было бы в порядке, по крайней мере для меня и Оли, но нас уже занесло.

В гостиницу пошел я. Мне удалось проникнуть во флигель со стороны кладбища, через окно в мужском туалете. Номер был не заперт, и в нем работал телевизор. Положив перчатку с запиской на кровать, я выбрался тем же путем.

Потом мы хотели устроить и "посещение князем своих комнат" ночью, в Олино дежурство…

Узнав, что в номере Оболенского убит Самохин, мы растерялись. Ни для кого не секрет, что я когда-то набил ему морду. Да еще эта записка. В этой ситуации она выглядела прямо-таки приговором Самохину. Но, согласитесь, подраться с человеком или убить его — это далеко не одно и то же.

Саша замолчал и опустил голову. Собственно говоря, он не сообщил ничего нового. По крайней мере — для меня. Примерно так я и представлял себе появление перчатки и угрожающий смысл записки, мне всегда казалось, что их роль здесь совершенно случайна. Думаю, и Яков уже понял, что с этой версией ему придется расстаться — проверить Сашин рассказ будет нетрудно.

Яков встал, постучал по столу пальцами ("так, так, так"), прошелся по комнате и, остановившись напротив Саши, задал ему именно те вопросы, которые задал бы и я, если бы вел следствие. Или мы окончательно забрели в тупик и спрашивать было больше нечего, или мы медленно, ощупью выходили на единственно верный путь.