Полная безнаказанность - Жаклин Арпман

— Единственное, что имеет значение, это чтобы вещи вам нравились!

— Они не могут мне не понравиться. Но не теперь.

— Когда же?

Она ласково усмехнулась:

— Когда я перестану ужасаться тому, сколько денег вы уже потратили!

— Неужели мне так и не удастся убедить мою очаровательную упрямую жену в том, что это совершенно не важно?

И все-таки Фонтанен не устоял перед огромным ларем, похожим на те, что ставят в глубине ризницы, высоким и глубоким, способным вместить грехи множества обреченных на целомудрие жизней. Он купил его, ничего не сказав госпоже ла Дигьер, и, по совету Жуанне, попросил торговца доставить его несколько позднее.

К середине августа суматоха достигла своего апогея: на крыше что-то приколачивали, в садах что-то вырубали, в ванных комнатах сверлили, а маляры, оказавшиеся итальянцами, не шумели, зато все время пели. Адель и Клеманс укрылись в большой гостиной: только она была расположена так, что шум в нее почти не проникал. Фонтанен, старавшийся подчиниться общему для всех решению проявлять сдержанность, не спросил у Адель, чем она занимается, но не удержался и подошел к Клеманс, с головой ушедшей в учебники по анатомии.

— Но вы ведь поступаете только через год!

— Я забегаю вперед, — объяснила она. — Меня предупредили: изучать анатомию — все равно что зубрить телефонный справочник.

Фонтанен взглянул на картинку, которую она старательно перерисовывала.

— Что это за кость? Если это, конечно, кость.

— Кость. Лопатка.

— Возможно, вам пригодился бы скелет?

— Это облегчило бы жизнь — у меня неважное пространственное видение. Увы! Даже пластмассовые скелеты жуть какие дорогие.

Жуанне не смог помешать Фонтанену послать Клеманс скелет — из пластика — экспресс-почтой, чтобы его доставили именно в день ее рождения. Пакет поставили к остальным подаркам и вскрыли за ужином. Клеманс потрясала черепом, бедренной костью и позвонками, все весело смеялись, никто не почувствовал ни малейшей неловкости.

— Вот уж действительно чудный подарок для семнадцатилетней девушки!

К несчастью, скелетом Фонтанен не ограничился: в пакете лежал футляр с бриллиантовыми сережками, и камни были не самые маленькие. Клеманс открыла коробочку, взглянула на мать, которая лишь пожала плечами, и сказала:

— Большое спасибо.

В тот вечер Адель снова задала матери вопрос об отце. Мадлен все еще хлопотала в кухне, Сара собиралась подняться к себе, но Адель ее остановила:

— Не уходи. Я хочу, чтобы мы поговорили.

— О чем?

— Сама знаешь. О моем отце. Я ведь дала тебе время, разве нет?

Мадлен предложила оставить их вдвоем.

— Это ни к чему, — покачала головой Сара. — В общих чертах история тебе известна — пора узнать детали.

Мадлен действительно хорошо помнила давние события, но ей не терпелось услышать Сарину версию. Она даже чуточку стеснялась своего любопытства.

— Адель, ты уверена, что мое присутствие не помешает?

— А чем ты можешь мне помешать? В конце концов ты — моя тетя, нравится тебе это или нет!

Она перевела взгляд на мать.

— Почему тебе так неприятно говорить о моем отце?

— Сейчас это и впрямь выглядит абсурдно, хотя когда-то в причинах, которыми я руководствовалась, был свой смысл. Сейчас поймешь. Мне было пятнадцать. Я была безумно влюблена. Ему исполнилось семнадцать, и он проводил каникулы у тетушки.

— Она из наших мест? — спросила Адель.

— Естественно. У нас ведь не было средств, и мы никогда никуда не уезжали.

— Кто она была, эта самая тетушка?

— Не наседай! Поверь, это совсем не важно. Жених Шарлотты погиб в авиакатастрофе накануне свадьбы — эту историю ты знаешь наизусть. Мы думали, она никогда не придет в себя от горя. Ужасно пережить такую трагедию во время беременности! Поначалу Шарлотта боялась, что не справится, не сможет заботиться о Клеманс, но потом мы почувствовали, что она все больше думает о будущем ребенке. Я старалась как можно реже бывать дома: была слишком молода, чтобы делить горе сестры. Потом я себя за это корила, хотя сегодня понимаю, почему так себя вела. Клеманс родилась и заполнила собой весь мир Шарлотты, и мне показалось, что я теряю сестру. К тому же я слегка ревновала, и гордиться тут нечем. Иногда я спрашивала себя, так ли уж сильна моя влюбленность… К концу каникул я узнала, что беременна, и решила ничего не говорить своему парню.

— Почему?

Вопрос дочери удивил Сару.

— Решение казалось очевидным. Мне и раздумывать не пришлось.

— Так подумай сейчас. — По тону девочки было ясно, что на сей раз она не отступит.

— Это было так давно…

— Мама!

Она нахмурилась.

— Думаю, я испугалась. Понимаешь, они были богаты, мы… прекрасно ведем нищенскую жизнь в нашем прекрасном доме. Я не могла избавиться от мысли, что они заподозрят, будто я хочу женить на себе молодого наследника. Это меня оскорбляло.

— Понимаю, — ответила Адель, гордая, как все женщины из рода ла Дигьер.

— Он спокойно уехал, полагая, что мы увидимся следующим летом. Шарлотта пришла в себя как раз к началу сентября и вернулась в университет после академического отпуска. Я предпочла сама признаться Альбертине, и она восприняла это просто потрясающе.

— Она вообще потрясающая.

— Да. Альбертина спросила, хочу ли я оставить тебя. Я видела, какой замечательный ребенок Клеманс, ревность, если она когда-то во мне и была, давно прошла, а мысль об аборте казалась невыносимой. Мама предложила предупредить твоего отца, хотя, как и я, слабо верила в успех этой затеи: мальчику всего семнадцать, а в такой семье, как его…

— Какой — такой?

— Буржуазной, солидной. Готовой брать на себя ответственность. Каждое воскресенье все ходят на службу, хотя никто не верит в Бога. Ужасно скучно. Я видела себя замужней женщиной, живущей в доме, где все полы устланы восточными коврами, комнаты заставлены мебелью, а чехлы на низких креслах украшены старомодными оборочками. Я начинала задыхаться при одной только мысли об этом. И мы решили ничего никому не говорить. К тому моменту, когда ты появишься на свет, Клеманс уже начнет ходить, Альбертине не было и сорока, и двое маленьких детей ее не пугали.

— Она вообще ничего не боится. Даже собственной свадьбы.

— Ничего. Кроме финансовых проблем. Я вернулась в школу, и в январе все смогли лицезреть мой живот. Шума, скажу я тебе, это наделало немало! Чтобы замести следы, я завела интрижку с Жеромом — он-то был совсем не прочь оказаться отцом, и с еще одним мальчиком, который потом уехал из наших мест. Моя репутация была безвозвратно испорчена! Тебе исполнилось три месяца, когда мы узнали ужасную новость: твой отец попал в больницу с опухолью мозга, которая убила его за шесть недель. Выйди я замуж, стала бы вдовой, как Шарлотта. Так что, сама видишь, отцы в нашей семье надолго не задерживаются…

— И его родные остались в неведении?

— Да.

— То есть эти люди не знают, что у них есть внучка?

— Не знают.

Адель задумалась.

— Тебе не кажется, что это не очень справедливо по отношению к ним?

— Возможно. Да. Но теперь поздно что-то менять. Не вижу себя в роли мамочки, явившейся представить бабушке с дедушкой их четырнадцатилетнюю внучку.

— Ты что, рассматривала подобную возможность?

— Боже! Креслица с оборочками!

Они дружно рассмеялись. В прежние годы Мадлен часто слышала разговоры об этих креслах — чинных символах чуждого, пугающего мира.

— Значит, ты их видела?

— Нет. Твой отец мне их описал. Он обожал наш пустой дом, говорил, здесь ему легко дышится.

— Так оно и есть. И я не хочу, чтобы мсье Фонтанен его заполнил.

— Не мсье Фонтанен — а Луи!

Сара и Адель снова расхохотались, и Мадлен — против своей воли — присоединилась к ним.

— Смерть моего отца, — слово «отец» Адель произносила с видимым удовольствием, — расстроила тебя?

— Ну конечно! Такой юный, это было просто ужасно, но не шло ни в какое сравнение с глубоким горем Шарлотты. Решив промолчать, я отказалась от твоего отца. Он не был любовью всей моей жизни — так, летний роман, зато у меня осталась ты.

— А если бы он не умер и приехал следующим летом?

— Я бы сохранила свою тайну.

Адель задумалась, а потом заявила:

— Я считаю, это нехорошо. Ведь я его дочь.

— Ты права, — немедленно откликнулась Сара. — Я не оправдываю ту девочку, которой была, и моя мать тоже осудила бы меня. Наверное, в конце концов я бы ему призналась. Мы были совсем детьми, я боялась его семьи, а может быть, не только этого: мне было страшно, что он «не так» тебя примет. Нельзя просто взять и огорошить семнадцатилетнего парня известием о том, что он стал папашей, но я бы обязательно ему рассказала — позже, закончив школу.