Дети луны - Наталья Резанова

И правда, за спиной у него висел лук и колчан со стрелами, а на боку — длинный узкий нож.

Остальные тоже заинтересовались, придвинулись поближе.

— И что же там, за горами, слышно? — спросил горбоносый человек с внимательными, несколько косящими глазами, по всей вероятности торговец.

— То же, что и везде. Война.

Все вздохнули, выпили пива. Предложили и охотнику. Он согласился, не чинясь. Выпив, он поблагодарил добрых людей и в свою очередь задал вопрос:

— А здесь что слышно?

— Она, проклятая.

— Как и везде.

— Тебе не понять. Охотники всегда на ногах. У них ничего нет.

— Потому и нет ничего, что всегда на ногах. — Он повертел в руках пустую кружку. — Вам тяжелее, это верно. Нам легче. Только мало кто согласен жить так, хоть и легче.

— Хорошо, если кто вольный…

— И молодой…

— Бог их разберет… В наших краях охотники из вольных редко бывают, у нас тут вся дичь герцогская, это дальше, в Черном лесу…

— А теперь куда пойдешь?

— Туда же, в Черный лес. К зиме в горах много не набьешь…

— Нас-то, слава богу, в этом году не задело, — сказал человек, хваливший нынешнее лето, — разговор о войне, видимо, привлекал его больше. — Мимо прошли.

— Кто?

— Король, как из Эйлерта шел.

— Погоди, явятся еще, — сказал обладатель мрачно гоголоса. — Путь недалекий, для конного особо…

— Так, — добавил торговец, — собрался я третьего дня в аббатство — насчет пеньки со святыми отцами был уговор, а по дороге узнал, что аббатство они заняли и никого не пускают. Может, знаешь, — толкнул он местного жителя, — купит здесь кто воз пеньки, а?

— Ну, — охотник поднялся из-за стола, — охрани вас Бог и святой Христофор.

— Уходишь уже? Оставался бы, пока тихо…

— Нет. — Он покачал головой. — Мы на месте долго не сидим.

Последующая дорога заняла немногим более суток. Он не останавливался. Правда, проезжавший крестьянин подвез его до пересечения дорог на своей телеге. От него Странник также услышал, что король стоит в Абернакском аббатстве. Будь у него другое настроение, он остался бы доволен спокойным тоном сегодняшних разговоров. Но не это занимало его. Несмотря на то, что погода вновь прояснилась и пригревало солнце, его начинала бить дрожь. Потому он и избегал передышек — боялся, что если остановится, не сможет идти дальше. А на ходу он держался. Присутствие посторонних тоже помогало держать себя в руках. Покинув своего собеседника, он углубился в лес, который пересек за ночь, на рассвете обогнул лунообразное озеро — в черной воде плавали палые листья, в его глазах они расплывались яркими пятнами — и, перейдя пологий холм, оказался на дороге, уже другой. Следы множества копыт, разрыхливших мягкую землю, указывали правильность направления. Наполнявший мозг за предыдущие дни туман, оставлявший место лишь для главных предметов, сменился омерзительной ясностью. Теперь Странник видел все. Сознание близости многих чужих облекало и поддерживало его, как панцирь, — с ног до головы. Благодаря этому он шел не спотыкаясь и сохранял ровность дыхания, однако душа его, когда он подошел к аббатству, напоминала втрое скрученную нитку.

Широкие, приземистые башни заграждали горизонт. За ними тянулись вспаханные поля и голые сады. Приближался вечер; до темноты было еще далеко. Странник подходил не таясь и не прячась — незачем, он не лазутчик сейчас, и зверские рожи часовых не пугали его. Стражники, конечно, тут же погнали его от ворот. Он, стоя так, чтобы нельзя было дотянуться копьем, негромко попросил позвать начальника караула. Те расхохотались, а затем один из часовых, сам не зная почему, сделал это. На зов появился низкорослый крепкий человек, с выдающимся брюшком и круглой курчавой головой. Съехавший за спину меч лупил его по ногам. Он взглянул на аскеловскую печать, потом на низко надвинутый капюшон Странника, на его покрытые пылью сапоги и приказал немедленно пропустить. Начальник караула был немолод и за свою жизнь навидался всяческих гонцов.

Ворота распахнулись перед Странником, и он оказался на широком, как площадь, дворе, где сидело, стояло и бродило множество народа. Было шумно, но гораздо тише, чем в Монтенаре.

Начальник караула сам вызвался проводить гонца. Когда они подымались на крытую галерею, предупредил, что оружие придется отдать. Странник согласно кивнул — кинжал он спрятал заранее и не боялся расстаться с луком и стрелами. Они поговорили немного о высоте прицела при стрельбе против ветра и о преимуществе вильманских оружейников перед столичными, согласно ругнули арбалетчиков, из-за которых благородное искусство стрельбы превращается черт-те во что. Провожатый радовался приятному собеседнику — в предчувствии приступа лихорадки Странник всегда становился на редкость обаятелен.

Под каменной аркой начиналась крутая лестница, Далее заворачивал коридор, не более четырех локтей шириной и с потолком, терявшимся в высоте. Плиты мелькали под ногами. На круглой площадке, от которой расходились несколько проходов, они остановились.

— Подожди здесь, — сказал голос над ухом. — За тобой придут.

Он стоял, ни к чему не прислоняясь, — стены, видимо, были недавно побелены. Под известкой четко обрисовывались кирпичи. В узкое окошко, высоко прорезанное, косо падал красноватый луч заката. В одном из коридоров быстро прошелестело что-то белое. И тут же Страннику показалось, что рядом зажужжала муха. Или это начинался звон в ушах? Мысленно встряхнув себя за плечи, он сделал несколько шагов и увидел на полу тень, бежавшую встык к его собственной. Кто-то разглядывал его, скрываясь за углом. Он собрался, готовый отразить удар, но тут раздались громкие, не тайные шаги.

— Подойди поближе, гонец.

Письма были прочитаны. За это время Странник успел не только еще крепче стиснуть в холодной горсти свою болезнь, но и рассмотреть, кто здесь есть. Шагах в шести от него, в резном кресле, откинувшись к спинке, сидел человек лет пятидесяти с небольшим. Из-за позы и множества складок просторной одежды трудно было определить его рост. Подстриженная борода и волосы казались седыми, но не белыми, как у Странника, а серыми, может быть, этот цвет был присущ им от рождения. Таковы же были и брови. Голубые глаза в прожилках, крючковатый короткий нос, морщины, стягивающие щеки — все ложилось одним впечатлением и запоминалось сразу. Густозеленый бархат одежды отливал черным в мерцании свечей. Поверх был наброшен меховой плащ. Из широких рукавов высовывались цепкие пальцы. На голове — золотой обруч.

Дальше, между столом и камином, на табурете сидел второй человек, гораздо моложе, однако уже не юноша, черноволосый и чернобородый, слегка сутулый, с внимательным узким лицом. Он был одет в длинный коричневый кафтан, на груди у него лежала витая серебряная цепь — знак принадлежности к ученому сословию. Он, разглаживая пергамент, просматривал письма, переданные ему королем.