Алкамен - театральный мальчик - Александр Говоров

НОЧЬ ПЕРЕД БИТВОЙ

Ах, как зябко, так и клонит прилечь!

Во тьме мы долго спотыкались о канаты и весла, пока не нащупали сходни, которые вели на "Беллерофонт" - там на палубе был разбит шатер первого стратега.

- Кто идет? - послышался знакомый бас. Да ведь это Терей! Наш Терей. Он променял сегодня коня на корабельную палубу. Терей приказал воинам осветить наши лица факелами. Мнесилоха пустил, а меня удержал за хитон.

- Э, нет, дружок. Тебя не звали.

- Но, Терей!..

- Не могу, нет приказа тебя впустить. Ты совсем продрог. Возьми-ка лучше эту шерстяную хламиду, завернись.

Кто-то окликнул его, сообщая, что причалила галера с острова Эгина. Терей отошел; другой воин преградил мне путь щитом. Я со злостью ударил в этот щит; воин выронил его и шарил в темноте, боясь, что щит упадет в воду. Я взбежал на палубу. С непривычки я три раза споткнулся о натянутые снасти и набил себе шишку. Воины искали меня среди связок каната и ящиков, а я забился под полог шатра, надеясь там отсидеться.

Когда я успокоился, то различил голоса внутри шатра. Рядом была щель, позволявшая мне все видеть.

На высоком кресле сидел спартанец Эврибиад - верховный главнокомандующий флотом. Спартанец произносил речь:

- Нельзя вступать в бой... Нас разобьют... У них две тясячи кораблей, у нас двести. Пока не наступил рассвет, сажайте народ на корабли - ив Спарту!... Там будем обороняться.

- А как же наш город? - выкрикнул Ксантипп. (Я его сразу и не заметил: он сидел сгорбившись у светильника, как нахохлившаяся птица.) - Так и отдать город без боя?

- Вы свое потеряли, поэтому теперь вы не можете нас понять. Мы хотим сохранить хоть что-то от Эллады, хоть Спарту...

Все раскричались. Что же, значит, Афины уже потеряны? Значит, уйти смирившись?

Эврибиад встал с кресла, брал за руки то одного, то другого, растолковывал спартанский план.

Фемистокл прервал его. Распахнувшийся плащ стратега чуть не погасил светильник.

- Помните, я призвал вас отступать на море, оставить Афины? Теперь довольно отступать! На суше мы были слабее их, на море мы сильнее! Пусть их флот многочисленнее, а наш сильнее!

Эврибиад покраснел, нервно вертел жезл главнокомандующего.

- В открытом море мы не будем нападать, - убеждал Фемистокл. - Заманим в пролив. Здесь персам не развернуться, будем их колотить поодиночке!

- Фемистокл, Фемистокл! - Жезл в руках Эврибиада вращался все быстрее. - На стадионе того, кто до свистка срывается с места, наказывают палками!

- Да, но и тому, кто медлит, наград не дают! И Фемистокл указал пальцем, кому именно не достанется награда. Эврибиад вышел из себя и замахнулся жезлом на Фемистокла.

- Ого-го! - закричали стратеги, вскакивая. - Зазнался спартанец! Кто бы ты ни был, мы тебе не позволим!..

Но Фемистокл опустил глаза и смиренно приблизился к Эврибиаду:

- Ну, побей меня - твое право. Ты - начальник. Только дозволь утром ударить на врага. Время упустим!

Эврибиад смутился, бормотал извинения, отдал жезл оруженосцу. А Фемистокл продолжал убеждать. Ладонь его сжималась и разжималась, как бы извлекая истины и бросая их в лица слушателям.

- Горит наш город, но мы ушли, чтобы не стать рабами. Уйдем ли мы теперь на чужбину, бросим ли пепелища? Это пламя над городом Паллады радует не только врагов, радует и некоторых союзников. Но рано им радоваться! У нас есть другой город - деревянный, крутобокий, длинновесельный. Пусть нас предают! Мы сами отвоюем себе свободу!

Эврибиад напрасно пытался возражать: его голос тонул в крике афинян. Тогда он объявил, что на рассвете спартанские корабли покинут Саламин, а афиняне пусть как хотят. Тишину обрубил крик. Коринфяне, сикионцы по очереди заявили, что подчиняются приказу главнокомандующего, уходят на рассвете к берегам Пелопоннеса - там будут обороняться.

Военный совет окончился.

- Только бы напали, только бы напали... - сжав зубы, повторял Фемистокл, расхаживая по опустевшему шатру.

- Я здесь, Фемистокл! - напомнил о себе Мнесилох, приютившийся у входа.

Но стратег продолжал шагать и думать...

АРИСТИД

Полог входа откинулся. Кто-то, закутанный в плащ, вошел и остановился. Фемистокл схватил светильник, поднес к лицу вошедшего.

- Аристид?

- Да, Аристид. Я нарушил закон и вернулся. Фемистокл! - страстно воскликнул он. - Накажи меня завтра, но сегодня дозволь сражаться!

Я впервые увидел Фемистокла растерянным. Он подвинул Аристиду скамью, блюдо с жареным мясом и фруктами, но вдруг, как бы спохватившись, откинул скамью ногой, выпрямился перед лицом Аристида.

- Зачем пришел? Ты был против флота, против морского боя, а теперь пришел? Хочешь и в этом случае прослыть справедливым?

Аристид сжал тонкие губы, но отвечал спокойно:

- Не время сводить счеты... Я бы не пришел - крестьяне, эвпатриды, даже многие моряки писали мне: сердце у Фемистокла большое, верим, что боги сделают его благосклонным.

Фемистокл молчал, неслышно ступая по ковру. Аристид продолжал:

- Помнишь, я призывал народ умереть под стенами богини? Вот я и явился умереть под деревянными стенами, которые ты воздвиг на море...

Замолчали. Корабль мелко покачивался на прибрежной зыби; меня ужасно клонило в сон, и я таращил глаза, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.

- Я на эгинской галере, - рассказывал Аристид, - проскользнул между кораблями мидян. Пролив заперт ими, судов видимо-невидимо. Если бы они первые напали, вот бы их колошматить в узком проливе!..

- Если я прощу, - заговорил Фемистокл, - то не ради тебя... не ради тебя... - И вдруг поднял голову, подошел вплотную к Аристиду: - Как ты говоришь? Кораблей видимо-невидимо? Пролив, говоришь, заперт? Вот это здорово, ха-ха-ха! На рассвете спартанчики, коринфянчики, сикиончики и прочие не смогут улизнуть, и поневоле придется принимать бой. Только бы персы напали первые, - ты угадал мою мысль!.. Ладно, Аристид, - он протянул руку, - будем товарищами в бою. Я готов забыть и убийц, и перебежчиков, и заговорщиков...

- А я - голосование на черепках... - усмехнулся Аристид.

Они снова стояли друг против друга, как кулачные бойцы. Тогда Мнесилох встал, заговорил ворчливо:

- Дозволь мне уйти, Фемистокл. Зачем ты меня звал? Я стар и люблю пуховики на рассвете...

Аристид покосился на него и пожал плечами: перед битвой надо бы совещаться со старцами, с благочестивыми жрецами, а у первого стратега в шатре этот комедиант, базарный шут! О демократия!

Но Фемистокл воодушевился новой мыслью; косматые его брови разлетелись на вдохновенном лице.

- Садись, Аристид, долой старое! Послушай-ка, у меня есть один план, с утра о нем думаю. Скажи, Мнесилох, ты, говорят, был в персидском плену?

В шатер тихо вошел Терей. Он стукался головой о перекладины, крался неуклюже, как слон, которому вдруг захотелось ловить мышей.

- Десять лет, - вздохнув, ответил Мнесилох, - как одно дуновение, пролетели! Перед самым Марафоном вернулся, выкупили родичи.

- Ты не забыл персидский язык?

- Все, что выучивалось в молодости, отчетливо помнится в старости.

- Мог бы ты выдать себя за перса, много лет прожившего в рабстве в Афинах?

Как раз в этот момент Терей нагнулся, и его жилистая рука нашарила меня в складках шатра.

- Вот где ты прячешься, козленок!

Фемистокл привстал, чтобы посмотреть, кого там поймали, и весело захохотал, наблюдая, как меня выводили с позором.

И вот я опять на берегу. Зуб на зуб не попадает, но я от обиды сбросил шерстяную хламиду, которой меня укутали воины; жду возвращения Мнесилоха. Спрашиваю о Ксантиппе, но стража, тоже обидевшаяся, не отвечает:

- Терей! - окликнули с палубы. - Где мальчик?

- Какой мальчик? - отозвался из темноты Терей, как будто здесь мог быть еще какой-нибудь мальчик, кроме меня.

- А вот который пришел со стариком.

- Здесь он, стоит на пристани.

- Давай его сюда, требуют!

И те же руки, которые меня выпроваживали, подняли вновь на палубу и втолкнули в шатер.

- Нет, нет! - говорил Мнесилох. Лицо его было растерянно, он двигал култышкой руки. - Он еще дитя... Дай мне лучше двух матросов.

- Посуди сам, - убеждал его Фемистокл, - кто поверит, что ты бежишь из рабства, если тебя будут сопровождать два здоровенных матроса? А тут вы бежите вдвоем: ты - раб и мальчишка - раб.

- Пожалей ребенка, стратег! - воскликнул старик. - Я готов на смерть, на пытки, а он?!

Меня как молнией осветило. Я все понял.

- И я готов на пытки, и я готов! - закричал я, бросаясь к Фемистоклу.

Тот поглядел на меня, как на незнакомого, усмехнулся:

- "Каждый горшечник бог своих горшков". Вот видишь, Мнесилох, и я умею говорить пословицы. Ну что ж - отправляйтесь!

Он ударил рукояткой меча в бронзовый щит, висевший над входом. Раздался мелодичный звон.

- Жреца!

Явился дежурный жрец, закутанный, как кокон, в белое; с ним вошли три девушки, в прически которых были вплетены крупные розы.