Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

и вовсе нельзя было определить, касаются ли его плывущие там и сям чки[2] — гордые, величаво-спокойные и независимые, стояли дубы посреди моря воды, будто знали, что оно, море это, временное и что роптать, собственно, нечего, а надо набраться терпения недельку-другую — всего-то и делов. Вода уйдет, куда ей полагается уйти, а они останутся на своих местах, не будут торопиться и с листвою — пускай это сделают ветла, осина, тополь, а дубу-то зачем спешить, когда в запасе у него вечность? На сухих осиновых стволах вовсю трудились дятлы рассыпчатый треск слышался по всему лесу, сливаясь с криком сорок, торопившихся со строительством своих мудреных гнездовий; пестрое, перевернутое отображение дятла виделось где-то глубоко в тихой прозрачной воде, и мнилось, что дерево о двух вершинах и растет одновременно вверх и вниз, а плоскость воды — место, откуда начинается этот рост.

Если б у Апреля было время, если б хоть минуту он не был занят своим рыбным промыслом, то, верно, обнаружил бы, что плывет не один, а под его лодкой точно такая же лодка и на ней точно такой же Апрель, только стоит вниз головою на опрокинутой лодчонке и почему-то не тонет. Но старику было не до сказочных красот. Дела земные заботили его. Пятую и, сдается, самую большую щуку выбросил он сейчас в свое корыто и, расправляя запутанные ячейки снасти окоченевшими, непослушными пальцами, косился глазом на рыбину, раскрывшую зубатую пасть и, кажется, собирающую остаток сил, чтобы взвиться вверх и попытаться вырваться в родную стихию. И может, ей удалось бы это, да упредил Апрель. Он вовремя разгадал замысел хищницы, наступил на нее резиновым сапогом, а когда управился с вентерем, совершил еще одно страшное дело — о борт лодки переломил щуке шейный позвонок, сказав при этом в свою редкую седую бороду: «Что, успокоилась? Давно бы так-то…» На обратном пути проверил сети, а в полдень пришел в правление колхоза, обождал, когда председатель остался один, сообщил таинственно:

— Улов у меня ноне, Левонтий!

— И большой?

— Да как тебе сказать… Подходящий.

— И что же ты собираешься с ним делать?

— С кем? — не понял Апрель.

— С уловом. На базар али тут откроешь торговлю?

— Не обижай старика, Левонтий. Ай позабыл, какое время теперь? С какими бы это я глазами продавал рыбу нашим солдаткам? Чай, не зверь. И пришел я к тебе с просьбой: забирай весь улов и отправляй в МТС девчатам. Голодают, слышь, они там. И прозябли все До Панциревки-то я лодкой рыбу переправлю, а там ух пущай твой Павлик попросит у председателя ихнего лошадь, отвезет в район.

— Спасибо, Артем Платоныч! Ты вот что. Займись-ка этой рыбой всурьез. Возьми Егора своего да моего Павлушку в помощники, и ловите на здоровье. Сев зкоро, надо ж бабам чтой-то в приварок. Мяса не будет, уйдет оно все как есть на фронт, красноармейцам. Так что выручай, Артем. Трудодни запишем.

— Рыбу ловить буду, а трудодней мне лишних не требуется. За огороды ставите две палочки — ну и довольно с меня. Все одно на них ни хренушки мы не получим, чего уж там… Давай твоего Павлушку. Кажись, он у тебя смышленый парнишка.

— Ничего. С головой шкет, — с тихой отцовской гордостью подтвердил Леонтий Сидорович.

— Известное дело; в Угрюмовых, — польстил еще более Апрель.

Леонтий Сидорович просиял внутренне, но виду не подал, сказал озабоченно:

— Сообщил мне ноне Тишка: ремонт завтра они заканчивают, а вот как пригонишь трактора? Мост у Панциревки под водой, а половодье схлынет, сам знаешь, недели через две, а то и две с половиной. А в поле можно выезжать хоть завтра: снега и в оврагах-то осталось чуть-чуть.

— А через Гайку — да бугром, полем?

— Гайка тоже не сошла. Мост там и вовсе порушен.

— Вот что, председатель, повезем мы с Павлушкой дыбу, пощупаем у Панциревки шестом, глубоко ли остался под водою мост, можа трактору по брюхо толечко будет, тогда…

— Нет. Опасная это штука. Лучше подождать.

— А земля просохнет — оставим мы голодными и солдат на фронте, и своих детей, — сказал Апрель, тяжело глядя на Леонтия Сидоровича.

— Что же делать? — развел руками тот.

— Подумать надо. Я ж говорю — померим глубину, и там видно будет.

К Панциревскому мосту они приплыли втроем — Апрель, Леонтий Сидорович и Павлик — и один за другим по очереди сокрушенно свистнули. Не увидели не только нижней, проезжей части моста, но и его перил, о последних можно было лишь догадываться по водяным бурунам, вскипающим слева и справа на одной линии, да по четырем глубоким воронкам, жадно захватывающим разный хлам и мгновенно проглатывающим его, — там, поближе к правому и левому берегам. Река успела уже наработаться всласть, у кромки ее по ту и эту сторону вздымались клубы желтоватой пены, как в пахах загнанного рысака, а немного выше дыбились кучи мокрой, черной и тяжелой куги, пахнущей глубинной водяной сыростью, рыбой и лягушатником. Панциревские ребятишки прыгали на ней, как на резине, и радовались странному, неожиданному ощущению. Апрель не мог не заметить и двух мужичков, промышлявших у омута наметками нерестившуюся на его отмелях красноперую плотву. Руки его непрошено вздрагивали, в груди накапливалась нетерпеливая ревность рыбака, лишенного возможности немедленно присоединиться к тем двум. И Апрель был даже рад тому, что первые закидки у мужичков получились холостые, а за последующими, чтоб не теребить душу, он не стал уж следить. Сказал с притворной и поспешной, выдающей его с головой озабоченностью:

— Ничего, пожалуй, не получится, Левонтий. Не пройдут тракторишки.

— А я о чем тебе калякал? — буркнул тот.

Они перебрались на панциревский берег, раздобыли подводу и отправили Павлика в район — угостить трактористок свежей рыбой. В правлении поговорили о том о сем с местным председателем и вернулись в Завидово.

Не успел Леонтий Сидорович пообедать — позвали в правление к телефону. Знакомый скрипучий голос спрашивал требовательно:

— Что думаете делать с отремонтированными тракторами?

— Подождем малость, Федор Федорович. Вот вода чуток сойдет.

— А не опоздаете с севом?

— Не должны.

В голосе Леонтия Сидоровича не было, однако, уверенности. Это уловил Знобин и еще более скрипуче прокричал в трубку:

— А вот твоя дочь не хочет ждать!

— Дура она, моя дочь, — в сердцах молвил Леонтий Сидорович.

— А говорят, она в тебя, — насмешливо прозвучал надтреснутый голос.

— Стало быть, и я дурак. Только не простой, а старый. Известное дело, яблоко от яблони…

— Ну, ты вот что, друг, не сердись. И пословица твоя мне известна —