Тени грядущего зла - Рэй Брэдбери

— Я ничего не понимаю…

Но теперь, стоя в дверях под холодным дождем, у них было время подумать о мисс Фоли, которая боялась зеркальных лабиринтов, мисс Фоли, которая совсем недавно одиноко бродила среди балаганов и, может быть, кричала, когда те делали то, что они, наконец, сделали с ней, кружа ее круг за кругом, круг за кругом, слишком много лет, больше, чем она мечтала сбросить, бередя ее рану, превращая ее в маленькую, одинокую, беззащитную и сбитую с толку, потому что она не знала, что это значит, круг за кругом, пока не миновали все годы, и карусель закачалась, остановилась, как колесо рулетки, и она, оказалось, ничего не выиграла, напротив, все потеряла, и ей некуда податься, и некому рассказать про то, что случилось, и ничего не поделаешь… и это одинокое рыдание под деревом, под осенним дождем…

Так думал Уилл. И Джим подумал так же и сказал:

— Ох, бедняжка… бедняжка…

— Мы должны помочь ей, Джим. Кто ей еще поверит? Если бы она сказала кому-нибудь: «Я мисс Фоли!» — «Иди, иди! — ответили бы ей. — Мисс Фоли уехала из города, исчезла! Проходи, девочка!» Ох, Джим, я готов биться об заклад, этим утром она обстучала дюжину дверей, моля о помощи, напугала людей своими воплями и криком, потом сдалась, убежала и спряталась под этим деревом. Полиция, наверное, ищет ее сейчас, ну так и что? Для них она просто плачущая девочка-бродяжка, они ее посадят под замок, и она сойдет с ума. Этот карнавал знает, как наказать, чтобы ты и пикнуть не смел. Они просто переделывают тебя так, что никто не узнает, и отпускают — все в порядке, иди и болтай что хочешь — тебя просто не станут слушать. Только мы слушаем, Джим, только ты и я, и больше никто в мире, и от этого я чувствую себя так, будто проглотил слизняка.

Они в последний раз взглянули на потоки дождя, бежавшие по окнам гостиной, где учительница так часто угощала их булочками и горячим шоколадом и махала рукой из окна; они вспомнили, какой она была высокой, когда встречалась им в городе.

Они вышли на улицу, закрыли дверь и побежали обратно к пустырю.

— Нужно спрятать ее до тех пор, пока мы не сможем ей помочь…

— Помочь? — спросил Джим, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы. — Мы не можем помочь даже себе!

— Я уверен, есть способ, он где-то рядом, просто мы не видим…

Они остановились.

Стук их собственных сердец перекрывался грохотом какого-то огромного сердца. Вопили медные трубы. Рычали тромбоны. Трубы ревели, как стадо встревоженных слонов.

— Карнавал! — задохнулся Джим. — А мы и не подумали! Он может прийти прямо в город Парад! Или это похороны воздушного шара, которые мне приснились?

— Нет, это не похороны, и это только кажется парадом, они ищут нас или мисс Фоли, может, они хотят поймать ее! Они маршируют себе по старой улочке — все прекрасно и превосходно — а сами в это время шпионят, бухая в барабаны и трубя в трубы. Джим, мы должны успеть раньше них…

Сорвавшись с места, они бросились по аллее, но вдруг остановились и спрятались в кустах.

В дальнем конце аллеи показался карнавальный оркестр, фургоны со зверями, клоуны, уроды — все это двигалось и грохотало между ними и пустырем, где стоял большой дуб.

Вероятно парад прошел мимо них за пять минут. А следом за ним ушли, казалось, дождь и облака.

Шествие с барабанами удалялось. Мальчики побежали по аллее, пересекли улицу и вышли к пустырю.

Девочки под деревом не было.

Они обошли вокруг дуба, посмотрели вверх, не решаясь позвать ее.

Потом, перепуганные насмерть, побежали прочь, чтобы где-нибудь спрятаться.

Зазвонил телефон.

Мистер Хэлоуэй поднял трубку.

— Папа, это Уилли, мы не можем пойти в полицейский участок, и домой прийти сегодня не можем, скажи маме и передай маме Джима.

— Уилли, где вы?

— Мы должны прятаться. Они ищут нас.

— Кто «они», ради Бога?

— Я не хочу вмешивать тебя в это, папа. Поверь мне, мы будем скрываться только один или два дня, пока они не уйдут. Если мы придем домой, они увяжутся за нами и навредят тебе или маме, или маме Джима. Я должен идти.

— Уилли, погоди!

— Ох, папа, — сказал Уилл, — пожелай мне удачи.

Щелк.

Мистер Хэлоуэй выглянул наружу, посмотрел на деревья, на дома, на улицы, прислушался к удаляющейся музыке.

— Уилли, — сказал он в мертвый телефон, — удачи тебе…

Он надел пальто и шляпу и вышел на улицу, залитую неестественно мокрым сиянием солнца.

В воскресенье, незадолго до полудня, когда колокольные звоны всех церквей сталкивались и лились с неба как дождь, перед табачным магазином стоял деревянный индеец чероки; на вырезанных из дерева перьях его головного убора блестели капли дождя, он не слышал колокольного звона — ни из католической, ни из баптистской церкви, не замечал приближавшихся, блестевших под солнцем цимбал, не слышал глухо бьющегося языческого сердца карнавального оркестра, нарастающих ударов барабана, пронзительного, как голос старой плакальщицы, визга органа-каллиопы; скользящий как тень поток существ, более диковинных, чем он сам, не привлек ястребино-жесткого пристального взгляда индейца. Но удары барабана вызвали из церквей и из-под навесов толпы охочих до происшествий мальчишек, и тихих, и непоседливых; а когда колокола остановили свой серебряный ливень, к толпе присоединились прихожане, уставшие от сидения на церковных скамьях, и карнавал зашаркал ногами как мамонт, зашагал как лев, сверкая трубами и размахивая флагами.

Тень от деревянного томагавка индейца легла на железную решетку, вделанную в тротуар перед сигарным магазином. По этой решетке со слабым металлическим звоном много лет подряд проходили горожане, роняя обертки от жевательной резинки, золотые бумажки от сигаретных пачек, горелые спички, окурки и даже медные пенни, которые навсегда исчезали внизу под решеткой.

Теперь вслед за парадом сотни ног пробегали, топали по решетке, а карнавал вышагивал рядом на ходулях, ревел как тигр и грохотал как вулкан.

В это время под решеткой дрожали от страха две тени.

Напоминавший сверху огромного причудливого павлина, шествующего по брусчатке и асфальту, карнавал широко открытыми глазами уродов обыскивал и обшаривал крыши домов, церковные шпили, читал вывески дантистов и оптиков, проверял дешевые и скучные магазинчики, тогда как от грохота барабанов стекла витрин дребезжали, словно стеклянные блюдца, и восковые манекены тряслись за ними, точно люди, дрожащие от страха. Разглядывая все вокруг множеством жадных, ярких и невероятно жестоких глаз, шествие двигалось вперед, выискивая что-то и не находя.

Потому что те, кого оно искало, скрывались в темноте.

Это были Джим и Уилл, спрятавшиеся под решеткой на тротуаре у табачного магазина.

Согнутые и съежившиеся, они сидели, прижавшись друг к другу, закинув головы, тревожно глядя вверх и напряженно, словно пылесосы, вдыхая уличную пыль. Там, над ними, мелькали на холодном ветру платья женщин, черные плащи мужчин закрывали небо. Грохот цимбал заставлял испуганных детей прижиматься к материнским коленям.

— Они здесь! — сдавленно сказал Джим. — Прямо перед табачным магазином! Что делать, Уилл? Бежим отсюда!

— Нет! — хрипло ответил Уилл, сжимая колено Джима. — Это место у всех на виду! Они никогда не додумаются искать тут! Заткнись!

Глухой удар-р-р-р…

Решетка звякнула, задетая ботинком, который был так изношен, что из каблука торчали гвозди.

— Папа! — почти крикнул Уилл.

Он вскочил было и тут же, кусая губы, опустился назад.

Джим увидел мужчину, ходившего поверху туда-сюда, приближавшегося совсем близко к решетке или отходившего фута на три.

Я мог бы просто протянуть руку… — подумал Джим.

Но папа, бледный и взволнованный, заспешил дальше.

Уилл почувствовал, как екнуло сердце и душа задрожала, словно холодный студень.

Вдруг — бах!

Друзья вздрогнули.

Комок жвачки шлепнулся на кучу старой бумаги около ноги Джима.

И тут же к решетке припал пятилетний малыш, который пытался разглядеть потерянное лакомство.

Достань! — подумал Уилл.

Мальчишка встал на колени и протянул руку между прутьями решетки.

Уходи! — подумал Уилл.

У него появилось сумасшедшее желание схватить жвачку и затолкать малышу в рот.

Барабан грохнул в последний раз, и все стихло.

Джим и Уилл переглянулись.

Парад остановился, подумали они одновременно.

Малыш по локоть засунул руку под решетку.

В это время наверху, на улице, мистер Дак, он же Разрисованный Человек, обернулся и посмотрел на приведенную им реку, текущую уродами, клетками со зверями, сияющими на солнце барабанами и медными трубами, похожими на свернувшихся питонов. Он кивнул.