Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

И он принялся бродить по комнате, берясь то за одно, то за другое, но всякий раз, как он хотел взять в руку чашку или пепельницу, те не отзывались на его прикосновения и с мест не двигались. За окном начинало светать (смерть наступила за полночь), и Щелчков со страхом ждал, что скоро встанет его семья и будет, конечно, несмотря на прошлую свою черствость, горевать и печалиться. Он все готов был отдать за возможность подать им хоть какой-нибудь знак, объяснить, что положение его, быть может, не так уж плохо – но у Щелчкова больше не было ничего, что он мог бы отдать. Крое того, он не знал, кому отдать, но в этом вопросе скоро наступила некоторая ясность.

Ульян Самсонович заметил, что вместе с ним по комнате уже какое-то время ходит незнакомый человек с прекрасным лицом и умным взглядом. Тот, едва увидел, что открыт, остановился и приветливо улыбнулся. Он протянул руку, коснулся плеча Ульяна Самсоновича (тут Щелчков обнаружил, что одет он так же, как и в жизни: мышиную фланель и галстук), и вот это его прикосновение в умершем отозвалось, но не так, как это обычно бывает при осязании. Наверное, тут всем заправляла какая-нибудь энергия. Человек изогнул бровь, сочувственно пожал плечами и сделал жест в сторону двери, ведшей в коридор. Ульян Семенович понял, что ему предлагают удалиться из комнаты, а то и из квартиры, и решительно отказался.

«Зачем мне куда-то с вами идти»? – спросил он, не улавливая звука своего голоса и зная одновременно, что говорит, и незнакомец все отлично слышит и понимает.

Прекраснолицый гость вздохнул, чуть потемнел лицом и отступил на шаг. Щелчков с демонстративным упрямством прошел в глубь комнаты и сел там на стул. Стул был придвинут к столу, сиденье находилось глубоко под столешницей, но хозяину это больше не мешало: он все равно уселся, истончившись брюшным прессом до толщины бумажного листа. Сев, Щелчков с отчаянием уставился в немое окно телеэкрана, которое светилось пестрым от мушек светом: ясное дело – телевизор ночью некому было выключить, и он работал себе, послушный уже несуществующему владыке; до начала же телепрограмм оставалось еще около часа.

Вокруг царила напряженная тишина. Ульян Самсонович скосил глаза и увидел, что незваный посетитель испарился. Но легче не стало, так как воздух – или что там было вместо воздуха – был полон неразборчивых, на уровне интуиции ощутимых предзнаменований чего-то грозного. Бесшумно отворилась дверь, вошла заспанная невестка. Зевая, она раздраженно выключила телевизор и пошевелила губами, вынося дежурное порицание. Вряд ли она ждала от Щелчкова ответа, ибо считала, что он просто спит, но что-то в его молчании показалось ей необычным. Она подошла поближе, склонилась… в ужасе и скорби Щелчков закрыл ладонями глаза. Но любопытство победило, он снова украдкой взглянул – и как раз вовремя: невестка всплеснула руками и – судя по разъехвшемуся рту, завывая – бросилась вон из комнаты.

Ульян Самсонович не мог усидеть на месте и поспешил за ней следом. Он стал свидетелем горестного пробуждения остальных – кроме внуков, которых решили избавить от созерцания покойника. В этот момент снова объявился красивый субъект Он мягко, но бесцеремонно развернул к себе Щелчкова лицом и с серьезным видом показал ему три пальца. Щелчков моментально понял, что тройка означает число дней, отпущенных ему на прощание с семейством. В глазах пришельца он прочел, что лучше бы ему было не задерживаться, а сразу же, сбросив груз воспоминаний и печали, отправиться, куда тот настоятельно зовет. Но Щелчков лишь сурово кивнул, и неизвестный, повернувшись, исчез вторично.

Следующим, что он увидел, была процедура, проделанная дочкой: та, оторвав кусок бинта, подвязала трупу нижнюю челюсть, а после этого, чтобы меньше расстраиваться, накрыла лежащего простыней. Сын с кем-то деловито, сдвинув брови, беседовал по мобильному телефону. Походе, он отдавал распоряжения и назначал какие-то встречи. Щелчков подавленно слонялся по квартире, заглядывая в детскую, безуспешно пробовал подоткнуть одеяло спавшему Артуру, с тем же успехом щекотал похрапывавшего Гошу. Получасом позже он заметил, как что-то мешает ему передвигаться; постепенно Щелчков, выясняя, что бы это могло быть, сосредоточил свое внимание на правой брючине, глянул вниз и обнаружил диковинное существо, которое исподтишка прицепилось к штанам и теперь волочилось следом. Существо, увидев, что его наконец-то заметили, проявило активность: выпростало из-под брюха закругленные, беспалые лапки, уперлось в пол и стало с силой тянуть Ульяна Самсоновича прочь из квартиры. Недолго думая, Ульян Самсонович пнул его ногой. Тварь оторвалась от пола, затрепетала, будто очутилась в невесомости, в воздухе, и начала таять, не выпуская брюк. Когда она растаяла окончательно, Щелчков увидел в ванной комнате новую фигуру. Поджарый, грязно одетый старикан, полупрозрачный в придачу, сидел, отвернувшись, с надменным видом на краешке ванны.

«Кто вы такой?» – спросил у него Щелчков, задерживаясь на пороге.

Старикан ничего не ответил. Так же молча выслушивал он и прочие вопросы, пока не счел за благо, насидевшись, удалиться. Ульян Самсонович не успел засечь, куда он скрылся. Зато сию секунду вырос перед ним очередной субъект – прекрасный, как и первый, ликом, но как-то уж чрезмерно прекрасный, до омерзения.

«Оставьте меня в покое», – попросил Щелчков.

Пришелец схватил его за ухо и резко дернул.

«Оставьте, вам сказано!» – взмолился тот, догадываясь, что совершенно бессилен что-либо противопоставить воле даже малейшего из местных жителей.

Но его недвусмысленное, явное противодействие сработало. Красавец выпустил Ульяна Самсоновича и состроил гримасу ненависти. Ульян Самсонович прочел в ней обещание разделаться с ним столь страшным способом, что ему было бы идти сейчас, но если нет, так нет, тем хуже для Щелчкова. Дед поплелся обратно, к дивану, встал у изголовья и долго рассматривал загадочные очертания: где подбородок, пытаясь вызвать в памяти вид собственных щек, подбородка и шеи. Тщетно! он все позабыл. Ничем не закончилась и попытка поглядеться в зеркало – его предусмотрительно завесили черной тканью. Щелчков подумал, что это, быть может, и хорошо – неизвестно еще, какое он там увидел бы страшилище.

Прибыли, наконец перевозчики; старшой скороговоркой известил хозяев о личной своей скорби и, подобно американскому копу, сообщил об их правах. «Если вы хотите нас отблагодарить, то это ваше право», – так он сказал дословно. Завязав по узлу на макушке и в ногах, посредники ловко подхватили Ульяна Самсоновича и с показательной бережностью вынесли вон. Домашние не видели, как они обращались с трупом после, и не желали про это думать, Щелчков проследовал за носильщиками на лестницу, оценил перемену в их поступи, едва затворилась за ними дверь, и наблюдать за дальнейшим ему расхотелось. Он вернулся в дом, и вдруг осознал, что ничего другого ему ни в этом, ни в каком ином мире не нужно, мгновенно расположился в привычном углу и в любимой позе. Закинув ногу на ногу, он по привычке потянулся к пульту, но, встретив пустоту под пальцами, сразу вспомнил, что отныне не имел возможности им пользоваться. Тогда он скрестил на груди руки, уперся подбородком в грудь и мрачно уставился перед собой, давая понять всем, кому это интересно, что ни на дюйм не намерен сдвигаться с отвоеванной позиции. К дивану осторожно приблизились персы и сели прямо напротив, глаз не сводя с неожиданно вернувшегося хозяина. Сын обратил на это внимание.

«Посмотри-ка на котов», – пригласил он жену, и та подошла, и некоторое время рассматривала застывшую пару.

«Может, видят чего», – сказала она в конце концов, и супруг кивнул, ибо выдался день, когда соглашаешься со многим, над чем посмеялся бы вчера и посмеешься завтра.

Щелчков сидел. Вернулся первый из гостей, ведя за собой лучезарное создание – то самое, с которым Ульян Самсонович встретился на вылете из трубы. Щелчков почувствовал, как нечто благожелательно, наполненное самыми лучшими побуждениями и сочувствием, призывает его откликнуться и, вероятно, совершить какие-то действия – то есть повести себя в итоге так, как совершенно не хотелось старику. Он продолжал сидеть, изучая матовый экран и не вступая с зазывалами в разговоры. Тогда в его голове сложилась мысль, внушенная либо кем-то из двоих, либо обоими сразу: если верить гостям, то его ждали в далеких сферах вне того места с тем, чтобы открыть Ульяну Самсоновичу его истинное имя, а также чтобы оценить его жизнь под именем человеческим.

«Я не хочу никуда уходить», – ответил Щелчков.

«Но ты должен!» – посетила его новая, весьма настойчивая мысль.

«Нет, – возразил Ульян Самсонович. – Я никому ничего не должен, потому что никого ни о чем не просил».