Вспомни меня. Книга 2 - Виктория Валентиновна Мальцева

нам обеим, но физически стремится только к Цыпе и только на неё смотрит. Она это улавливает мгновенно. И меняется. Исчезает одна Цыпа и появляется совсем другая – та, кто за ужином кладёт на его тарелку самый большой картофель и приговаривает:

– Мужчинам только лучшее...

Я никогда не формулировала свою заботу о нём вот так, как она. У меня беззвучно начинало болеть внутри всякий раз, как я видела, что он голоден и не ест, чтобы мне больше досталось. Я ведь понимала, что это не романтические ухаживания, а тяжёлый страх, что я не дойду, в то время как в себе он уверен. И я врала, что наелась до отвала и больше не могу, не лезет в меня, мол, и он верил и ел. А у меня переставало так сильно болеть внутри. Но я ни разу не сказала ему, что мужчинам всё лучшее.

Люди любят ушами… откуда мне это известно?

В благодарность то ли за картофель, то ли за то, что ему – самое лучшее, он ей улыбается. А обо мне не то, что забыл, я словно вмиг перестала существовать. За всё то время, пока готовилась картошка, пока Цыпа обрабатывала его пятно своей мазью от аллергии, он не то, что словом со мной не обмолвился, но даже не посмотрел в мою сторону.

Что это с ним? Наказывает меня за непослушание? Благодарен ей за картошку? Или каким-то образом понял, что кольцо не моё?

Я так устала за этот бесконечный день, что приказываю своей ревности утихомириться. К кому он бросился в первую очередь, когда мы с Цыпой свисали колбасками с перил? Ко мне. С кем он ляжет спать этой ночью? Со мной.

Я оставляю их доедать ужин – самой что-то эта картошка в горло не лезет – и поднимаюсь наверх. По дороге, уже на лестнице, мне вдруг приходит в голову, что я была ближе к Альфе, когда он подоспел к нам на помощь. Я ведь шла первой и повисла чуть выше, чем Цыпа. Значит ли это, что его рука потянулась в первую очередь к тому, кто ближе?

Глава 13. Странности

Lennon Stella – Thank you

Дождь идёт почти шесть дней. Временами поливает, как из ведра, временами затихает, но никогда не прекращается вовсе. Ветер тоже сильный, и волны, с грохотом врезающиеся в основание скалы, отбивают напрочь всякую охоту высовываться наружу. Выбегаем мы только по нужде и сразу обратно, чаще всего, прямиком под одеяло. Я и Цыпа преимущественно спим, а Альфа, конечно, занят делами. С утра и почти до вечера его нет – он на охоте. Возвращается всякий раз ровно с тремя птицами: одна мне, одна ему, и одна Цыпе.

Я отвариваю их мясо в котелке, и он, поев, снова уходит. Возвращается почти с темнотой и подолгу вытачивает новые стрелы. Для этого ему, конечно, нужен свет, поэтому уже на третий вечер нам с Цыпой приходится пить чай по-быстрому, пока дрова в очаге не прогорели до тлеющих углей, и нам хоть что-то видно.

– А ты в ящике комода не смотрела? – пытает меня Цыпа.

– Буфета? Пересмотрела всё. Нет больше свечей.

– Не буфета. Комода. В спальне.

– В шкафчике были только пледы. А в ящики я заглянула только краем глаза – там полно всяких вещей и… не знаю… мне как-то не по себе рыться в чужой жизни.

– Ну вы же заняли это место… И съестные припасы брали… берёте.

Цыпа права. Пьём чай каждый день с сахаром и доедаем консервы «Телёнок с горошком». Видно, смотритель этого маяка очень любил телятину и горошек.

– Всё это необходимость, – оправдываюсь я. – Это нужно, чтобы выжить. Думаю, хозяин этого места не был бы против, узнай он, что мы голодаем. А рыться в его личных вещах – это уж, знаешь ли, перебор.

– Ты права, конечно, про вещи. Но свеча – это, ведь, не личное, а тоже необходимость… как думаешь?

Меня несколько смущает та свобода, с которой Цыпа иногда относится к чужим вещам. Вот и на картошке она разожгла костёр зажигалкой, которой я раньше у неё никогда не видела. Когда я спросила, откуда у неё столь ценная вещь, она ответила, что всегда владела ею, но припрятала на тяжкие времена и вот, они настали.

С тех пор, как мы ходили с Цыпой за картошкой, Альфа ни разу ко мне не прикоснулся. Камин полностью прогорает к середине ночи, хоть он и ложится поздно, чтобы как можно дольше подкидывать дрова, и под утро становится очень холодно. Во сне я жмусь к нему поближе, а он словно убегает от меня: когда бы ни проснулась, между нашими телами не меньше десяти сантиметров, а то и больше, и это на такой-то узкой кровати. Что-то не так.

А потом я впадаю в меланхолию из-за… консервов. Однажды утром вместо последних четырёх банок, которые я всё-таки оставила нам в дорогу, остаётся только две.

– Ты не видела две таких… банки? – осторожно спрашиваю я у Цыпы.

– Они у меня, – с довольной улыбочкой сообщает мне Цыпа. Она определённо снова перестала быть «моим другом» и вернула ту Цыпу, которая не здоровалась со мной когда-то в лагере.

– У тебя? – не верю я своим ушам.

– Да. Альфа сказал: «Вам обеим поровну» и отдал мне две банки. Но если хочешь, можешь забрать их обратно, – предлагает она.

– Не хочу.

Разочарование. Жалею ли я, что попросила его открыть ей тогда дверь? Он и сам бы открыл, даже если бы я ни о чём не просила. Теперь я в этом абсолютно уверена, но не это страшно. Страшно то, что я медленно, но уверенно почему-то перестаю ему доверять, и от этого мне самой становится так тоскливо, так плохо, что совсем не хочется никуда идти… да и вовсе двигаться.

Вскоре наступает момент, когда я как бы дохожу до точки. Этой точкой я называю возникновение мыслей уйти. И я бы ушла уже давно, наверное, если бы не страх. В лагере мне точно не будут рады, через горы сама не перейду, а прожить в лесу одной, не имея укрытия и припасов, когда на носу зима…

Мне снятся… очень странные вещи. Я будто слышу поцелуи, хочу увидеть лицо целующего меня человека, но не могу – никак не получается