Всадник. Легенда Сонной Лощины - Кристина Генри

с Юстусом, в присутствии отца мальчика. Такие вещи родителям о своем ребенке лучше не знать.

– Ну? – требовательно спросил Сэм Беккер. – Поведай нам, что же делал монстр?

Ясно было, что он не поверил мне – и может, даже считал, что я имею какое-то отношение к смерти Юстуса. В этот момент Беккер выглядел таким напыщенным скандалистом, что мне жутко захотелось ударить его, как Бром ударил Дидерика. Возможно, в том и была беда нас, ван Брунтов. Мы сначала били, а говорили лишь при крайней необходимости.

– Он поедал голову Юстуса, – произнесла я. – А рук у него уже не было. Как у Кристоффеля ван ден Берга.

Дидерик вылупился на меня:

– Как у Кристоффеля?

– Да.

Он замотал головой из стороны в сторону, как собака, пытающаяся прогнать блоху.

– Ты лжешь.

Сжав кулаки, я выступила из-за спины Катрины:

– Я устала от обвинений во лжи. Садитесь на лошадь, и я отведу вас к сыну. Там и увидите, что от него осталось.

Наверное, мне следовало испытывать к нему больше сочувствия. В конец концов, он был отцом. У него отняли дитя. Но я устала и была напугана, и все равно мне не нравился никто из Смитов.

Бром наградил меня долгим взглядом, потом сказал:

– Я выведу Донара, мы поедем и посмотрим.

– Отлично, – заявил Сэм Беккер и первым спустился с крыльца.

У порога задержался лишь Хенрик Янссен, задумчиво – и со слишком уж большим интересом – разглядывая меня. Потом и он последовал за своими товарищами. Интересно, что он вообще тут делал? Понятно, почему Дидерик Смит позвал на подмогу Сэма Беккера, но Янссен-то даже не жил в деревне.

Бром захлопнул за троицей дверь.

– Я пойду за лошадью. Подожди здесь, Бен.

Дед снял с крючка плащ, прихватил сапоги и удалился в глубину дома. Конюшня располагалась ближе к кухонной двери.

Катрина схватила меня за руку. Лицо ее было совсем белым. И то, что она сказала негромко, предназначалось лишь для моих ушей:

– Тебе нельзя туда. Если оно вернется… Я не могу… не могу…

К моему ужасу, ее голубые глаза наполнились слезами. Я никогда не знала, что делать со слезами, со своими или с чужими. Но знала, чего боится бабушка. Я вообще вдруг узнала о Катрине очень много, то, чего никогда не желала видеть и допускать, ведь это противоречило моим желаниям. Было намного проще делать вид, что это она всегда не понимает меня, а не наоборот. Я никогда даже не пыталась пойти ей навстречу – вот ни на столечко.

– Со мной не случится того, что случилось с моим отцом, – сказала я, прижавшись лбом к ее лбу. – Я буду с опой и другими мужчинами. Даже если Сэм Беккер совсем никчемный.

Катрина глухо прыснула, проглотила смешок и смахнула слезы нетерпеливой рукой.

– Ты так похожа на Брома.

– Я всегда только и хотела быть похожей на Брома, – тихо ответила я. – Мне жаль, что тебя это так огорчает.

Она протянула руку и осторожно погладила остатки моей шевелюры.

– Твои чудесные волосы.

– Да ладно, ома. Даже ты должна признать, что я плоховато справлялась с ними, а ты же не собираешься причесывать меня до конца моей жизни.

Ее пальцы поймали один из завитков и ласково потянули. Упругое колечко пружинкой вернулось на место.

– Мне бы хотелось. Хотелось, чтобы ты была моей маленькой подружкой и спутницей, совсем как Бендикс для Брома. У меня никогда не было дочери, а я страстно мечтала об этом. Я любила твою мать, она была для меня совсем как дочка. Но она пришла в дом уже взрослой женщиной, а это не совсем то. Я была так счастлива в тот день, когда родилась ты.

Глаза жгло.

– Прости, что разочаровала тебя. Прости, что не смогла стать такой, как ты хотела.

– Я никогда в тебе не разочаровывалась, – сказала Катрина с внезапной горячностью. – Никогда. Но от мечты отказаться трудно. Чем больше ты отстранялась, чем больше тянулась к Брому, тем настойчивее я пыталась оттащить тебя. Это была моя ошибка. Ты не лошадь, которую можно укротить, сломив. Я должна была помнить об этом. Прости, что заставила тебя думать, будто я не люблю тебя такой, какая ты есть.

Я услышала, как Бром зовет меня.

– Мне надо идти.

Хотя мне не хотелось расставаться с ней. Я даже не могла вспомнить, когда чувствовала такое прежде.

– Будь осторожна, Бен, – сказала бабушка и поцеловала меня в щеку.

И лишь закрыв за собой дверь, я осознала, что впервые в жизни Катрина назвала меня «Бен».

Это была странная скачка в ночи. Никто не произнес ни слова, и больше половины нашего маленького отряда кипели ненавистью к остальным членам этой же группы. Единственным, кто, похоже, оставался невозмутимым, был Хенрик Янссен. Я хотела спросить его, как он вообще оказался в одной компании с Сэмом Беккером и Дидериком Смитом. Было в его присутствии что-то… подозрительное. Мне казалось, что ему тут не место. И от того, как он смотрел на меня, когда думал, будто никто этого не видит, у меня все зудело, точь-в-точь как от взгляда Шулера де Яагера. Но любопытным детям не пристало задавать вопросы взрослым, по крайней мере когда рядом другие взрослые, способные их одернуть.

Я сидела в седле за спиной Брома, обхватив его руками, чувствуя, как напряжена его спина, как ходят мышцы, как качаются плечи. Он старался молчать, чтобы не заорать на Дидерика Смита и затеять очередную свару. Бром никогда не скрывал своего мнения без крайней необходимости, и ясно было, что сдерживается он из-за меня.

Дед ничего не сказал о моих волосах. Интересно, заметил ли он вообще мою новую «прическу», или подумал, что мне идет, или его вообще не волнуют подобные вещи? Наверное, последнее. Брома никогда не заботил внешний вид кого-либо, даже себя самого. Он, конечно, старался выглядеть прилично, но делал это только ради Катрины.

Сэм Беккер держал над головой горящую лампу. В затянутом облаками небе мелькала лишь половинка луны, так что без освещения различить дорогу было бы просто невозможно. Я это понимала, но все равно хотела, чтобы лампу убрали. Она привлекала к нам внимание – внимание, которое лучше не привлекать.

«Впрочем, лампа едва ли имеет какое-то значение. Тот монстр наверняка прекрасно видит и в темноте», – подумала я и поежилась.

– Все в порядке, Бен? – пробормотал Бром. – Тебе холодно?

– Нет, опа.

Мне так много хотелось ему сказать, я очень жалела о том, что мы не поговорили до того, как