Сын Екатерины Великой. (Павел I) - Казимир Валишевский

По окончании всех церковных обрядов, Павел прочел громко в церкви Фамильный Акт, – заготовленный им еще девять лет назад при содействии Марии Федоровны и устанавливающий порядок престолонаследия, по которому престол переходит старшему в роде по мужской линии. Одновременно были опубликованы: Учреждение об Императорской Фамилии, Высочайше утвержденное Установление о Российских Императорских орденах и манифест о трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика и о непринуждении к работе в дни воскресные. Этот документ, прекрасно задуманный, но плохо составленный, должен был впоследствии вызвать самые прискорбные толкования.

В установлении об орденах ордена Св. Георгия и св. Владимира были обойдены молчанием. Указ, данный уже позже (14 апреля), по настоянию Нелидовой, ссылался на устное заявление государя, сделанное им будто бы в день коронации, но никем однако не слышанное. В нем говорилось, что относительно ордена св. Георгия все остается по-старому. Орден же Св. Владимира был восстановлен только при императоре Александре I.

Бывший польский король Понятовский, в длинной царской мантии, должен был присутствовать при короновании и когда, вследствие продолжительности обряда, он вздумал дать минутный отдых своим страдающим от подагры ногам, император приказал ему снова встать. Как и все приближенные государя, сверженный король не отделался однодневным участием в этой торжественной и утомительной церемонии. Две недели спустя празднества, беспрерывно следуя одно за другим, все еще продолжались и, когда племянник короля пожаловался на это одному из распорядителей, то получил такой ответ:

– Вам кажется, что их слишком много; ему же никогда не бывает достаточно!

День за днем, окруженные великими князьями и великими княгинями с их свитой, император и императрица проводили долгие часы в приеме поздравлений и целования руки, Павел, действительно, все еще не был удовлетворен. Чтобы доставить ему удовольствие, обер-церемониймейстер Валуев пропускал по несколько раз одних и тех же лиц, как в театр. Но императрица помнила, что слышала от Екатерины, как у нее в этот день распухла рука, и, не обнаруживая у себя ни малейшего признака опухоли, Мария Федоровна приходила в отчаяние.

В этих скучных празднествах единственным моментом, доставивший удовольствие другим участникам, было чтение толстой тетради, являвшейся предметом всеобщего напряженного внимания. В ней находился список наград, пожалованных государем по случаю коронования. Не дождавшись конца чтения, гости стали выходить из-за стола. Безбородко получил княжеское достоинство с титулом светлости, портрет государя, осыпанный бриллиантами, бриллиантовый перстень огромной ценности с портретом императрицы и несколько десятков тысяч душ. Кутайсов был сделан обер-гардеробмейстером. Ливень обращался в водопад.

И Мария Федоровна получила свою часть: Павел поручил императрице общее руководство учебными заведениями в обеих столицах. Но препровождение времени за эти недели не ограничивалось лишь дарованием милостей и принятием почестей. Ежедневно император посещал и свой «плац-парад», и всегда появлялся там с возбужденным и грозным лицом. Екатеринославский кирасирский полк, уже видевший дурное отношение со стороны Аракчеева за то, что он принадлежал раньше Потемкину, находился там, и ему особенно приходилось терпеть от далеко не доброжелательного к нему расположения государя. Тургенев служил в этом полку. Подозвав его однажды после учения, Павел, не говоря ни слова, ущипнул его за руку, не в шутку, как несколько лет спустя дергал за уши своих гренадер «Le petit caporal», но с явным намерением причинить боль. Пытка продолжалась, и у молодого корнета на глазах выступили слезы, в то время как стоящий вместе с Аракчеевым позади отца кроткий Александр побледнел. Наконец, Павел заговорил:

– Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас потемкинский дух вышибу; я вас туда зашлю, куда ворон ваших костей не занесет!

Товарищи Тургенева и после часто слышали эту угрозу. На этот раз, удовлетворившись произведенным впечатлением, Павел выпустил свою жертву; но, повернувшись быстро на каблуках, корнет имел еще несчастье задеть концом палаша по ногам своего мучителя, и теперь считал себя погибшим. Однако, не дрогнув, он удалился церемониальным шагом, и к его большому удивлению, вместо ожидаемого крика, голос императора, внезапно смягчившийся, произнес ему вдогонку комплимент:

– Бравый офицер! Славный офицер!

Правда это или вымысел, но поступок этот вполне соответствует духу и приемам Павла, обнаруженным им при дальнейшем проявлении власти, которой он только что дал высшее освящение.

Глава 5

У власти. Мысли и поступки

Образ мыслей и особенно способ действий Павла при проявлении самодержавной власти, настолько серьезно отразились на событиях его царствования, что для лучшего понимания этих последних необходимо предварительно бросить беглый взгляд на первые.

Вглядываясь в известные нам образцы, стремление к подражанию являлось главной его чертой. Людовик XIV был сам своим первым министром. Еще более высокомерный Фридрих II совершенно обходился без подобных сотрудников. Он довольствовался простыми писцами и, чтобы подготовить им работу, вставал до рассвета, между 3 и 4 часами утра. В этот момент ему приносили корреспонденцию: депеши иностранных послов, офицерские рапорты, планы построек, проекты осушения болот, прошения, жалобы, просьбы о разрешении присутствовать на параде. Он все рассматривал и распределял, клал свои резолюции, всегда кратко, часто в форме острой эпиграммы. В 8 часов эта работа заканчивалась. Генерал-адъютант получал тогда инструкции, касающиеся военного управления в государстве, и король ехал на парад, или производил смотр гвардии, где входил во все подробности с мелочностью унтер-офицера. В это время четыре секретаря работали над составлением ответов, руководствуясь утренними резолюциями короля. Он подписывал эти ответы по возвращении с парада, и они в тот же день отсылались.

Этого-то человека, сделавшись самодержцем, и хотел, главным образом, изображать Павел, более склонный, по известным нам причинам, к разыгрыванию роли, чем к серьезному труду, и неизбежно предназначенный пасть под непосильной тяжестью возложенного им на себя бремени. Привыкнув с давних пор вставать очень рано, он захотел тотчас же принудить к этому и всех служащих. Канцелярии и коллегии, освещенные до зари, придавали городу совсем новый вид, и даже сенаторы получили приказание являться на службу к 8 часам утра. Но вдаваться при выполнении своей роли в сущность намеченного им дела Павел не был способен, и он с еще большим жаром и упорством занялся одной внешностью.

Чувствуя себя всегда на сцене, он постоянно заботился о производимом впечатлении. «Хорошо ли я выполняю мою роль?» – спрашивал он князя Николая Репнина во время церемонии коронования. «Можно бы сказать, – заметила графиня Головина, – что он тщеславный простой смертный, получивший играть роль государя, и что он спешит насладиться удовольствием, которое от него скоро отнимется». А князь А. Чарторыйский пишет: «Как только он появлялся в публике, он начинал ходить размеренным шагом, как будто играл в трагедии; он делал усилия казаться выше своего маленького роста, а когда возвращался к себе и снова принимал свои буржуазные манеры, видно было утомление от только что сделанных усилий держать себя величественно и с изяществом».

Хотя в своем честолюбии подражателя Павел и отдавал предпочтение Фридриху, но на самом деле он старался чаще всего воспроизвести Людовика XIV, – однако не скромного и трудолюбивого сотрудника Лионна, или Кольбера, а создателя феерической пышности Версаля. Управление государством являлось для него прежде всего публичным спектаклем, где он был одновременно и режиссером, и главным действующим лицом. По свидетельству Витворта, половина его времени проходила в смешных церемониях, а другая, под видом военной реорганизации, в бесполезных парадах. В действительности, однако, совершенно, может быть, невольно, Павел стал довольно близко следовать еще третьему примеру, самому непривлекательному из трех. Скоро мы его увидим на сцене в этом неприятном облике.

В декабре 1797 года вдруг распространился слух, что два гвардейских офицера, известный поэт И. Дмитриев и В. Лихачев, посягают на жизнь государя. Расследование быстро установило ложность доноса, сделанного на них одним из слуг. Павел, однако, их так не оставил. Создав театральную обстановку, он заставил обвиняемых явиться перед собранием, где находились все его приближенные, семья, высшие сановники, офицеры всех чинов. Он обратился с вопросом к присутствующим:

«Должен ли я верить этому заговору? Неужели я имею между вами изменников?» В ответ на это он вызвал шумные уверения в верности и преданности и на другой день, на параде, с гордостью показывал мундир, разорванный при этих проявлениях восторга.