Конкурс киллеров - Елена Логунова

— Тогда вперед! — Ирка решительно зашлепала по воде.

— Куда они денутся? — закуривая, сказал Бармалютка.

Некурящий Мелюзгаврик отмахнулся от вонючего дыма и плотнее прижался к стене.

Спасаясь от потопа, парни забрались в пустующую нишу на фасаде старинного купеческого особняка. Емкость ниши как раз равнялась одной крупной кариатиде или двум малогабаритным юношам.

— Я эту местность прекрасно знаю, — продолжал Бармалютка, выпуская дым. — У меня здесь тетка жила. Эту Белогвардейскую, как дождь, так затапливает по колено. А там, впереди, еще хуже: на перекрестке воды по самое не хочу, если не надумают двигаться вплавь, то вернутся, как миленькие! — Он посмотрел на часы. — Минут через пять и вернутся, засекай!

Спустя десять минут Мелюзгаврик выразительно посмотрел на часы, потом на Бармалютку, потом на небо. Дождь прекратился, река, в которую улица превратилась несколько минут назад, мелела на глазах. Вода с ревом втягивалась в открытые канализационные люки, кое-где уже показалась блестящая булыжная мостовая. Весело звеня, по обнажившимся рельсам прошел первый трамвай.

— Упустили! — Бармалютка сиганул из ниши на плечи шарахнувшимся врассыпную пешеходам. — Бегом, за ними!

Кабинетный мыслитель Мелюзгаврик от активного товарища поотстал. Когда он, тяжело дыша, прибежал к перекрестку, матерящийся Бармалютка уже шагал в обратную сторону.

— Ну, что там?

— Ты не поверишь, там паромщик, — угрюмо буркнул Бармалютка, не останавливаясь.

— Там кто?!

— Паромщик! Такой дед в сапогах по пояс и с тележкой, на которой на рынке грузы возят! Сажал, паскуда, по паре человек в свою тачку и перевозил на другую сторону! И наших баб перевез, по пятерке с носа!

— И недорого совсем, — пробормотал Мелюзгаврик.

Зарычав, Бармалютка ускорил шаг, торопясь вернуться к машинам, но на повороте в проулок вынужден был остановиться, пропуская встречный транспорт. Издевательски посигналив клаксоном, мимо прокатила знакомая белая «шестерка».

— Как так? Откуда они взялись?!

Растерянно поглядев вслед удаляющемуся «жигуленку», парни свернули в проулок.

— Ваша машина? Можем вытолкать! — предложил босоногий малец лет двенадцати, деловито потирая руки.

На покосившемся заборе, болтая ногами, рядком сидели радостно смеющиеся пацаны.

— Сколько? — отрывисто бросил Бармалютка.

— Ну, с «жигуля» мы полтинник взяли, — почесал в затылке пацан. — Но ваша-то машина подороже будет, так что гоните сотню!

— Недорого, — вновь заметил Мелюзгаврик, доставая бумажник.

Бармалютка одарил его гневным взглядом и побрел по воде к «Тойоте». Гомонящие пацаны посыпались с забора и облепили машину, как муравьи сахарницу.

— Предприниматели, — злобно проворчал Бармалютка, имея в виду и сноровистых мальцов, и дедушку-паромщика. — Коммерсанты, вашу мать! Ну как работать в таких условиях!

Вечер бурного дня прошел, на удивление, мирно. Поужинав, мы с Иркой поочередно припали к телефону: она позвонила в Сочи Моржику, а я — в Киев Коляну. Любимый супруг повеселил меня рассказом о новых проделках нашего сынишки.

— Ужасно по ним скучаю, — призналась я Ирке. — Бросила бы все и поехала бы туда!

— Ну и поезжай себе, — пожала плечами подруга. — Все равно на работу не ходишь. Так какая тебе разница, где от киллеров прятаться? Может, пока ты будешь сидеть в Киеве, им надоест тебя дожидаться, и они пришьют кого-нибудь другого!

— То-то и оно! — вздохнула я. — Разве я могу сбежать, оставив таких опасных типов на свободе? Нет, сначала надо их нейтрализовать, а уж потом можно будет спать спокойно.

Впрочем, спалось мне этой ночью вполне крепко и сладко, кошмары не мучили, снился Масянька, со смехом шлепающий ладонью по тарелке с манной кашей.

Суровая действительность напомнила о себе поутру, когда я стала снаряжаться для похода в город. По совету Ирки я дополнила свой костюм бедуина темными очками и широкополой шляпой — это поверх капюшона, только представьте!

Результат впечатлял. Когда я возникла на пороге просторной прокуренной комнаты, в которой трудились журналисты и редакторы популярной желтой газеты «Живем!», сразу три девицы и два молодых человека дружным хором воскликнули: «Вы к кому?!»

Я не произнесла ни слова. Одним из молодых людей был мой приятель Генка Конопкин, я повернулась к нему и приспустила очки, давая возможность меня опознать.

— Это ко мне! — радостно оповестил Генка коллег, сцапал меня за руку, уволок в свой закуток, уронил на табурет, поставил передо мной стакан с минералкой и только после этого с претензией, не гармонирующей с проявленным гостеприимством, объявил:

— Ты должна мне бутылку коньяку!

— А ты мне деньги должен, — отмахнулась я, приникая к воде.

— Слушай, ты зачем пришла? Я очень занят! — моментально отреагировал приятель на упоминание о долге.

Генка постоянно одалживает у знакомых деньги, а отдает их крайне редко и далеко не всем, но друзья к этому давно привыкли и принимают ситуацию как нормальную.

— Хочешь, забуду про долг, — не обращая внимания на то, что меня в завуалированной форме гонят прочь, предложила я. — Надолго забуду, может быть, даже навсегда. Тогда предлагаю бартерную сделку: ты мне — информацию, а я тебе — пролонгацию кредита.

— Спрашивай, — Генка уселся на край своего рабочего стола, потеснив компьютерную клавиатуру.

— Мышку раздавишь, — заметила я. И протянула приятелю бумажный листок: — Тебе знаком кто-нибудь из перечисленных здесь граждан?

Генка слез с мыши, шевеля губами, прочитал список, поднял глаза к потолку и надолго задумался.

— Ну? — поторопила я. — Знаешь кого-нибудь или нет?

— Займешь еще полтинник? — не опуская глаз, спросил Генка.

— На! — я шлепнула на стол голубую бумажку.

— Вот этого знаю, — отмер вымогатель. — Аркаша, то есть Аркадий Валентинович Раевский.

— Звучит гордо, — оценила я.

— Очень богатый дядечка, бизнесмен, предприниматель, торговый человек. Владелец широко разрекламированной сети ювелирных магазинов, а также ломбарда — это уже не афишируется, — ночного клуба и закусочной.

Ну и при чем здесь торгаш-ювелир? Не знаю, что я надеялась услышать от Генки, но эта информация пока ничего не проясняла. Подумав, я вытащила из сумки — новой, купленной по дороге сюда и подобранной в тон костюму, — помятый газетный снимок убиенного Усова и протянула его Генке:

— А этого мужика ты случайно не знаешь?

— Этого? Да кто же его не знает, — обрадовался Генка. — Это же Вовочка!

— Кто?!

— Вовочка! Самый что ни на есть преданный наш читатель! Хотя нет, не знаю, читает ли он нашу газету, но в конкурсе любителей кроссвордов участвует постоянно. Сначала письма нам писал, потом позванивать начал, а в последнее время вообще норовил в редакцию забежать, по поводу и без повода. В конце концов осточертел тут всем хуже горькой редьки, зануда! Хотя мы сами виноваты, как-то раз имели неосторожность вручить ему главный приз.

— Приз?

— Часы, — пояснил Генка. — Недешевые, между прочим.

— «Лонжин»? — догадалась я.

— Точно.

— Ну, спасибо, — я поднялась. — Немного помог, одной загадкой у меня стало меньше.

Я пошла было к выходу, но тут Генка неожиданно придержал меня за полу парашютного лапсердака.

— Слушай, может, теперь ты мне поможешь?

— А что нужно? Если еще денег, то у меня с собой только сотня, и она мне самой пригодится!

— Нет, не денег, — Генка отчего-то понизил голос и даже прикрылся ладошкой. — Понимаешь, у меня компьютер спятил!

Я подавила смешок. Геночка с превеликим трудом освоил компьютерный набор текстов. Еще весной он норовил всучить верстальщику материал в виде рукописи, изобилующей многочисленными загадочными поправками. Оскорбленный в лучших чувствах верстальщик, работающий под давлением времени, закономерно начинал орать: «Сдавайте тексты в готовом виде, я вам не девочка-наборщица!» Генка в ответ кричал, что он не желает иметь ничего общего с бездушной машиной, потому как он тоже не девочка, а творец и его орудие труда — стило, на что верстальщик, уже свирепея, рекомендовал Генке засунуть это самое стило отнюдь не в чернильницу. Тогда Генка с криком: «Не хотите — не надо!» — демонстративно рвал рукопись в клочья, после чего они с верстальщиком вместе дружно топтали обрывки ногами. В последнем акте этого марлезонского балета появлялся редактор, цыкал на верстальщика, рявкал на Генку, и отрезвленный Конопкин, ворча, собирал с пола бумажные клочки. Ленясь переписывать текст заново, он склеивал обрывки скотчем и волок трепещущее бумажное кружево к секретарше на ксерокс. Барышня от дурацкой работы отмахивалась, Генка начинал вопить, что его, творческую личность, притесняет узколобый технический персонал, техперсонал дружно ополчался против нахала, отбитый по всем позициям Конопкин садился переписывать текст заново и в результате всех этих заморочек не успевал сдать статью в номер. В конце концов терпение главного редактора лопнуло, и он поставил Генке условие: либо тот осваивает компьютер, либо увольняется из «Живем!» к чертовой матери!