Субъект власти - Чингиз Абдуллаев

– Я только хотел заметить, что знакомство с Ахматовой не сделало из него патриота, – ответил Богемский.

Дронго не хотел вмешиваться, понимая, что лучше молчать. Но Нащекина не стала молчать.

– Иногда я начинаю понимать, почему Бродский не вернулся обратно, – негромко сказала она. Но так негромко, чтобы ее услышал Богемский.

– В вас по-прежнему сидит сотрудник Пятого Управления, – мягко заметил Полухин, обращаясь к Богемскому, – вы ведь тогда курировали деятелей культуры и литературы?

Пятое Управление КГБ СССР занималось вопросами творческой интеллигенции, идеологии и диссидентами. Позднее оно было переименовано в Управление защиты конституционного строя. Сотрудники Первого Главного Управления КГБ СССР, то есть специалисты из внешней разведки, традиционно не любили своих коллег из Второго Главного Управления, из контрразведки. Но еще больше не любили сотрудников Пятого Управления, многие из которых занимались, по их мнению, внутренней цензурой, что соответствовало действительности.

– А вы считаете, что все было правильно? – разозлился Богемский. – Они развалили страну, растащили по частям, подорвали наш строй, отрицали наши ценности. И я теперь должен делать вид, что ничего не произошло?

– Хватит, генерал, – поморщился Машков. – Вам ведь около пятидесяти. Откуда такая непримиримость? Мы сейчас заняты своим делом, а подобные чувства только мешают установлению истины. – Чтобы перевести разговор на других кандидатов, он снова обратился к Полухину: – А других двоих вы знаете?

– Я о них только слышал. Виммер, по-моему, был специалистом по диверсионной работе, а Гейтлер – руководитель аналитического управления. Он часто работал с нашими сотрудниками, особенно с четвертым отделом, занимавшимся немецкой проблематикой, и с двумя управлениями ПГУ.

– Какими?

– Управлениями «Т» и «Р». Первое занималось активными действиями за рубежом, второе – оперативным планированием и анализом.

– Серьезная рекомендация, – заметил Машков. – Нужно найти людей, которые работали с Виммером и Гейтлером.

– Гейтлера можно исключить, – неожиданно сказала Нащекина.

– Он тоже вырос у нас? – нехорошо улыбнулся Богемский.

– Как ни странно, да. Родился в Советском Союзе, кажется, в Уфе, в сорок втором.

– Он, наверное, вырос вместе с Пастернаком, – зло пошутил Богемский. – И по этой причине мы должны его тоже исключить из списка подозреваемых?

– Ценю ваше чувство юмора, – заявила Нащекина, – но причина гораздо более прозаичная. По нашим сведениям, он погиб. Попал в автомобильную аварию. Его машина свалилась с моста.

– Когда это произошло? – заинтересовался Машков.

– Тридцатого октября, – ответила Нащекина, – мы все проверили. У него был старый автомобиль. Случился сердечный приступ, и машина свалилась в реку. Автомобиль достали, труп опознали. Провели вскрытие, все подтвердилось. Ему было уже за шестьдесят.

– Тогда нужно исключить его из нашего списка подозреваемых, – согласился Машков.

– Не нужно, – вдруг подал голос Дронго.

– Что? – все повернулись в его сторону. Многие уже привыкли, что он молчит, не вмешиваясь в общие разговоры.

Богемский нахмурился. Он вообще считал, что этого постороннего человека нельзя пускать на столь ответственные совещания. К тому же этот тип мог узнать детали работы совместной группы, о которых никто не должен был знать.

– У вас есть какая-то своя идея? – неприятным голосом осведомился Богемский.

– Такие совпадения случаются очень редко, – пояснил Дронго, стараясь не обращать внимания на недовольство генерала из Службы Безопасности, – или вообще не случаются, когда речь идет о таких профессионалах.

– Поясните, пожалуйста, – попросил заинтересовавшийся Полухин.

– Посмотрите, что получается. Второго октября Уорд Хеккет отказывает некому пану Дзевоньскому. Двадцать седьмого октября офис Хеккета получает своеобразную «посылку» в виде бомбы. Они считают, что Хеккет должен умереть, но он всего лишь тяжело ранен, по версии самого Уорда Хеккета. Тридцатого октября, ровно через три дня после этого, погибает генерал Гейтлер. А еще через несколько дней в госпитале святого Георга убивают двойника Хеккета. Они могли пойти на такое только в том случае, если вопрос с преемником Хеккета уже решен и они готовы рискнуть, чтобы заставить опасного свидетеля замолчать навсегда.

– У тебя все? – спросил Машков.

– Нет, не все. Если учесть, что Гейтлер родился в России и должен знать русский язык, как родной немецкий, то это уже очень интересный факт. Насколько я сумел понять, он еще является и крупным специалистом в области анализа информации. Я думаю, что он может быть тем самым профессионалом, которого мы пытаемся вычислить. Нужно срочно лететь в Германию и выяснять все на месте.

Машков посмотрел на остальных офицеров, сидящих за столом. Все молчали, никто не стал возражать. Даже Богемский.

– Предлагаю проверить, – сказал Машков в полной тишине. – Отправить нашего эксперта вместе с полковником Нащекиной в Берлин для проверки этой версии на месте. Вы ведь хорошо владеете немецким языком, Эльвира Марковна?

– Да, – кивнула она.

– Тогда решили. Завтра вылетите в Берлин.

– Завтра суббота, – возразила Нащекина. – Может, лучше послезавтра? Мы успеем ознакомиться с его личным делом.

– Хорошо, – согласился Машков, – тогда послезавтра. Мы свяжемся с нашим посольством, чтобы вам оказали содействие.

Дронго глянул на свою напарницу. И вспомнил ее слова про Бродского. С ней ему будет гораздо интереснее, чем с Богемским. Хорошо, что тот не знает немецкого языка.

ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 13 ДЕКАБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

Им заказали номера в очень недорогом отеле, расположенном в самом центре Берлина, недалеко от посольства России. Отель назывался по имени улицы, на которой находилось посольство – «Унтер ден Линден». Комнаты были небольшие, узкие, вытянутые. Дронго вспомнил, что однажды уже останавливался в этом отеле четыре года назад. Но ничего не сказал своей напарнице, считая невозможным поменять отель и переехать в другое место, оставив женщину одну.

Он еще помнил те времена, когда в конце этой улице, у Бранденбургских ворот, находилась государственная граница, разделяющая Берлин на Восточный и Западный. Помнил, как пограничники стояли у стены, разделившей всю Европу пополам. Рейхстаг был на Западной стороне, с Восточной были видны лишь его купола. Иногда, попадая в Западный Берлин, Дронго подходил к этой границе с другой стороны. Он помнил эти времена. Даже спустя много лет, глядя на эти места, он испытывал некое чувство ностальгии, словно тоску по ушедшей молодости, когда возведенная в центре города стена так зримо делила весь мир на «свой» и «чужой».

Они прилетели в Берлин накануне вечером. Нащекина сухо пожелала ему спокойной ночи и прошла в свой номер. Он даже не решился ей предложить где-нибудь поужинать. Хотя в самом отеле был довольно вместительный ресторан. Дронго поужинал в одиночестве и поднялся в свой номер. На часах было около девяти. Достав газеты, купленные в аэропорту, он просмотрел некоторые из них и незаметно уснул.

Проснувшись ночью, Дронго долго вспоминал, где и зачем он находится. Постоянные переезды из города в город, из страны в страну, проживание сразу в трех абсолютно разных местах, сама его работа, требующая большого напряжения, сказывалась и на его жизни. Он вдруг понял, что не может вспомнить, в каком городе находится и зачем сюда приехал. Дронго включил светильник и поднял голову. Память услужливо подсказала все остальные детали: город, страну, отель, с кем он сюда приехал, зачем и что они собираются тут делать, чем заниматься. Все это вернулось быстрее, чем можно было даже произнести. Он тряхнул головой. В первый момент Дронго еще не проснулся, поэтому и был в таком состоянии. Или ему приснилось что-то неприятное? Странно. Сны он обычно запоминал. Они были цветные и интересные. Почти каждую ночь. И еще Дронго до сих пор летал. При этом поднимаясь странным образом, лежа на спине, словно вертолет, вращая руками. Он поднимался над людьми, замечая их изумленные взгляды, летал по комнатам, над деревьями, домами. Иногда полеты были сложными, он никак не мог подняться выше, иногда – легкими, он буквально парил над городами.

Дронго взглянул на часы. Было около пяти часов утра. Все правильно, как и должно быть. За последние дни он привык подниматься именно в это время, чтобы успеть подготовиться к девяти, когда за ним придет машина. Берлинские пять часов утра означали московские семь. Организм запомнил время систематического пробуждения и дал утренний сигнал по инерции. Сказалась разница во времени.

Дронго выключил свет и снова лег. Если его предположения верны, то это генерал Гельмут Гейтлер. В последний раз генерал официально был в Москве с конца восемьдесят девятого по август девяносто первого. Тогда после провала ГКЧП многие высокопоставленные генералы «Штази» покинули Советский Союз навсегда. У него должна была остаться естественная обида на своих бывших товарищей. По воспоминаниям офицеров, работавших с Гейтлером, он говорил по-русски свободно, безо всякого акцента. У него осталось много знакомых в Москве, это минус. Но с другой стороны, такое знание русского языка, местных обычаев, традиций, условий жизни – большой плюс. Если это Гейтлер, то, возможно, этот вариант самый худший из всех, какой только может быть. Если это действительно Гельмут Гейтлер.