Заповедное место - Фред Варгас

— Не начинайте, Данглар.

— Я хотел сказать, нет ребенка, которым бы вы занимались всерьез, — сухо сказал Данглар, возвращаясь к их всегдашнему спору, к их давнему противостоянию. По одну сторону фронта был Данглар, стремившийся защитить Камиллу и ее ребенка от бурной, полной превратностей жизни, которую вел Адамберг. С другой стороны был сам Адамберг, живший по своей воле и, по мнению Данглара, подвергавший слишком большой опасности близких ему людей.

— Я занимаюсь Томом, — возразил Адамберг, и его кулаки сжались. — Я сижу с ним, вожу его на прогулки, рассказываю ему разные истории.

— Где он сейчас?

— Это вас не касается, и отстаньте от меня. Он на отдыхе, с матерью.

— Да, но где?

Над двумя мужчинами, над грязным столом, пустыми стаканами, измятыми газетами с фотографией убийцы нависла гнетущая тишина. Адамберг пытался вспомнить, куда Камилла в этот раз поехала с малышом. Куда-то на вольный воздух, это точно. К морю — в этом он был уверен. Скорее всего, в Нормандию. Он звонил им два раза в неделю, у них все было в порядке.

— В Нормандии, — сказал Адамберг.

— В Бретани, — возразил Данглар. — В Канкале.

Если бы Адамберг был Эмилем, он бы сейчас расквасил Данглару физиономию. Он мысленно видел эту сцену, и она ему нравилась. Однако он ограничился тем, что встал с места.

— То, что вы подумали о Мордане, майор, просто мерзость.

— Если человек хочет спасти свою дочь, это никакая не мерзость.

— Я хотел сказать: мерзость — это ваши мысли. То, что у вас в голове.

— Еще бы. Конечно, это мерзость.

XIX

В кафе, как вихрь, ворвался Ламар:

— Срочное дело, комиссар. На проводе — Вена.

Адамберг непонимающе взглянул на подчиненного. Врожденная робость мешала бригадиру Ламару изъясняться четко и внятно: обычно он не решался докладывать о чем бы то ни было своими словами, а всегда читал по бумажке.

— Какая вена, Ламар? На каком проводе?

— Город Вена. На проводе — Тальберг, вторая половина фамилии как у вас, а еще был такой композитор.

— Да, — подтвердил Данглар, — Сигизмунд Тальберг, австрийский композитор, тысяча восемьсот двенадцать — тысяча восемьсот семьдесят один.

— Этот Тальберг говорит, он не композитор. Он — комиссар.

— Комиссар из Вены? Так бы сразу и сказали, Ламар.

Адамберг вышел из бара и последовал за бригадиром. Они перешли на другую сторону улицы.

— И что ему нужно, этому венскому полицейскому?

— Я не спросил, комиссар, он хочет говорить только с вами. Скажите, — поинтересовался Ламар, оглянувшись назад, — почему кафе называется «Партия в кости», ведь тут в них никто не играет, даже стола для этого нет?

— А почему вон то заведение называется «Кафе философов», хотя внутри не видно ни одного философа?

— Но это не ответ, а только еще один вопрос.

— Так часто бывает в жизни, бригадир.

Комиссар Тальберг попросил организовать видеоконференцию. Адамберг уселся за стол в зале спецтехники; во всем, что касалось технической стороны дела, он выполнял указания Фруасси. Жюстен, Эсталер, Ламар и Данглар сгрудились за его стулом. Возможно, тут сыграло роль упоминание об австрийском композиторе-романтике, но Адамбергу подумалось, что человек, появившийся на экране, в середине позапрошлого столетия считался бы красавцем: тонкое, с правильными чертами, слегка болезненное лицо, необычность которого подчеркивали высокий воротник рубашки и ореол белокурых волос, уложенных аккуратными колечками.

— Вы говорите по-немецки, комиссар Адамберг? — спросил привлекательный сыщик из Вены, закуривая длинную сигарету.

— Нет, к сожалению. Но майор Данглар будет переводить наш разговор.

— Большое спасибо ему, но я способен разговаривать на вашем языке. Рад знакомству, комиссар, а также рад сотрудничать с вами. Вчера я узнал о том, что случилось у вас в Гарше. Дело могло бы закончиться совсем скоро, если бы газетные Blodmanner держали свою пасть на замке. Ваш парень сбежал?

— Что значит «блёдменнер», Данглар? — тихо спросил Адамберг.

— Дебилы, — перевел майор.

— Да, он скрылся, — подтвердил Адамберг.

— Очень сочувствую, комиссар, но я надеюсь, что расследование продолжается и вы по-прежнему во главе. Так ведь?

— На данный момент — так.

— Тогда я, вероятно, смогу помочь, и вы мне тоже.

— У вас есть информация по Лувуа?

— У меня есть информация по этому преступлению. В том смысле, что я почти уверен: мне пришлось столкнуться с таким же, ведь речь идет о чем-то неординарном, да? Я посылаю вам фото, чтобы легче было получить представление.

Лицо, обрамленное белокурыми кудрями, исчезло с экрана, и вместо него появился бревенчатый деревенский дом с островерхой крышей.

— Вот место преступления, — снова зазвучал приятный голос Тальберга. — Это случилось в Пресбауме, совсем близко от Вены, ночью, пять месяцев и двадцать дней тому назад. Жертва — мужчина, как и у вас, только более молодой, сорок девять лет, женат, трое детей. Звать Конрад Плёгенер. Жена и дети уехали на уик-энд в Грац, и в это время Плёгенер был убит. Он занимался мебельной торговлей. А убили его так, — добавил комиссар и показал вторую фотографию — забрызганная кровью комната, в которой не было ничего хоть сколько-нибудь напоминающего человеческое тело. — Не знаю, как у вас, — продолжал Тальберг, — но в Пресбауме тело было настолько изрезано, что от него не осталось никакой видимости. Изрезано на мелкие части, потом кусок за куском раздавлено под камнем, потом раскидано во всех направлениях. У вас наблюдается такой же образ действий?

— На первый взгляд — да.

— Я покажу вам фото покрупнее, комиссар.

Он показал еще штук пятнадцать фотографий, и каждая в точности воспроизводила кровавый кошмар, который Адамберг и его люди увидели в Гарше. Конрад Плёгенер вел более скромную жизнь, чем Пьер Водель, у него не было ни рояля, ни ковров.

— Мне удача не так улыбалась, как вам. Zerquetscher не оставил здесь никаких следов.

— Zerquetscher можно перевести как «Дробильщик», — перевел Данглар, для убедительности выкручивая себе пальцы. — Или «Кромсатель».

— Ja, — подтвердил Тальберг. — Это здешние жители прозвали его Zerquetscher. Вы же знаете, как они любят придумывать всякие прозвища. Нам удалось обнаружить только отпечатки горных ботинок. Я нахожу большую вероятность, что у вас действовал тот же самый Zerquetscher, хотя крайне редко бывает, чтобы убийца занимался своим делом за границами родной страны.

— Вот именно. Скажите, убитый был чистокровный австриец? Без французской примеси?

— Я только что озаботился это проверить. Плёгенер был абсолютный австриец, родом из городка Маутерн в Штирии. И это уникальный случай, потому что никто не бывает кем-то чистокровным, вот моя бабушка произошла из Румынии, и у каждого то же самое. А Водель действительно был французом? Может, его фамилия раньше звучала как «Пфаудель», или «Ваудель», или что-то наподобие?

— Нет, — сказал Адамберг. Он сидел, подперев кулаком подбородок: казалось, эта новая загадка повергла его в полную растерянность. — Мы уже исследовали три четверти его личного архива, но не обнаружили никаких связей с Австрией. Хотя постойте, Тальберг, кое-что все же есть: если это и не имеет прямого отношения к Австрии, то, во всяком случае, связано с немецким языком. Похоже, у него был длительный роман с некой фрау Абстер из Кёльна.

— Значит, Абстер. Записываю. Посмотрю в его интимных бумагах.

— Водель написал ей письмо по-немецки и велел отправить после его смерти. Дайте мне минутку, оно где-то здесь.

— Я помню текст наизусть, — сказала Фруасси. — Bewahre unser Reich, widerstehe, auf dass es unantastbar bleibe.

— А дальше — Kiss Love, русскими буквами.

— Записываю. Немного выспренно, на мой взгляд, но французы часто бывают вечнолюбивые, в противоположность тому, что о них думают. Итак, мы имеем некую фрау Абстер, которая режет своих бывших любовников на кусочки. Это, конечно, шутка с моей стороны.

Адамберг подал знак Эсталеру, и тот сразу же вышел. Эсталер был лучшим специалистом по кофе во всей Конторе, он знал, кто предпочитает кофе без сахара, а кто — с молоком, кто любит покрепче, а кто — послабее. Знал даже, что Адамбергу нравится пить из чашки с толстым краем, на которой нарисована оранжевая птица. Вуазне, орнитолог-любитель, пренебрежительно говорил, что эта птица не похожа ни на одну из реально существующих и что именно так у людей возникают неверные представления о природе. Старательно запоминая вкусы своих коллег, Эсталер вовсе не стремился угодить им — просто ему страшно нравилось вникать в разные технические детали, сколь бы мелки и многочисленны они ни были: возможно, именно это повышенное внимание к частностям мешало ему понять целое. Вскоре он вернулся с подносом, и каждый получил свой любимый кофе, а в это время венский комиссар демонстрировал на экране схему человеческого тела без кожи: на схеме австрийские полицейские выделили черной краской места, больше всего пострадавшие от рук убийцы. В ответ Адамберг послал рисунок, сделанный им вчера, на котором наиболее и наименее пораженные участки тела были заштрихованы красным и зеленым.