Гульчатай, закрой личико! - Ирина Боброва

– Не нравится, – из-за двери послышался тяжелый вздох, – но на меня нельзя смотреть. Каждый, кто на меня посмотрит, окаменеет.

– Как дракон?

– Как дракон. Я случайно с ним взглядом встретилась.

– Вот глупая! – удивилась Мексика, открывая тяжелую дверь. – Так ты не встречайся ни с кем взглядом. Пусть они на тебя смотрят, а ты опусти взгляд под ноги и смотри на дорогу. Если дорога окаменеет, то папа тебе только спасибо скажет. И денег из казны выделит – за ремонт.

– Дорога не окаменеет, она неживая, – ответила девушка и впервые за день улыбнулась.

– Ты кто? – спросила Мексика, доверчиво взяв пленницу за руку. И тут же спросила: – А можно змеек погладить?

– Медуза Горгона я, – ответила Медуза и присела. – Погладь, они хорошие, не укусят.

– А я – Мексика, – сказала девочка, поглаживая новую знакомую по голове. Змейки обвивались вокруг маленьких ладошек и щекотали пальчики язычками. Девочка рассмеялась. – Принцесса Мексика Полухайкина, – добавила она и пояснила: – Это потому, что мой папа – король.

– А мой папа – морской царь, правда, я его ни разу не видела, – ответила Медуза новой знакомой и встала.

Они вышли из темницы и медленно пошли по темному, сырому коридору.

– Почему? – прошептала Мексика. Они как раз подошли к выходу из подвала, и девочка опасалась, что их могут заметить стражники.

– Он старенький. Ни с кем не общается, – ответила Медуза.

– Тихо! Кажется, кто-то идет.

Они притихли и затаились. Как только солдаты свернули в другой коридор, Мексика быстро провела Медузу Горгону в ту комнату, которую обычно занимала сама, когда ночевала в Крепости.

Это помещение очень отличалось от остальных. Гуча немного поработал волшебным жезлом, и у его любимицы получилась самая красивая спальня в Крепости. Не такая шикарная, как его, но очень уютная и заваленная игрушками. Мексика устраивала в ней беспорядок, пользуясь тем, что строгая мама не видит. Не то пришлось бы ставить каждую вещь на свое место. Марта приучала девочку к порядку, да и устои в Рубельштадте были такие, что утро малышка начинала с уборки.

– Это детская, – сказала она, отбрасывая ногой большой мяч. – Ты есть будешь? У меня с обеда кусок пирога остался.

– Нет, спасибо, у меня аппетит пропал, – вздохнула Медуза и вдруг снова заплакала.

– У тебя случилось большое горе, – посочувствовала Мексика, надкусывая пирог.

– Я влюбилась, – ответила Медуза.

– А что тогда плачешь? Когда влюбляешься, то радоваться надо, а не плакать. – У девочки обо всем было четкое и ясное представление, и многое из того, что делали и говорили взрослые, казалось ей неправильным. Она часто не понимала, из-за чего люди бывают несчастны, сердятся, ссорятся, ведь в жизни все на самом деле очень просто.

– Он меня поцеловал, – снова вздохнула Медуза, утирая слезы.

– Ой, и счастливая же ты, подружка! – Девочка кинулась ей на шею, и громко чмокнула в щеку.

С Медузой такое случилось впервые. Она прижала малышку к груди и плакала, не в силах остановиться. А девочка щебетала:

– Вот если бы меня Аполлоша поцеловал, я бы, наверное, стала птицей от счастья.

– Дело в том, малышка, – освобожденная пленница наконец-то успокоилась, – что я перед этим долго спала. А когда прекрасный юноша поцеловал меня, я ожила.

– Я тоже, как представлю, что Аполлоша когда-нибудь меня поцелует, – оживаю, – сказала девочка и вздохнула, подпирая рукой щечку. – Только Аполлоше сейчас целоваться нельзя, потому что его чесночной настойкой лечат, чтобы вампиром не стал. А как можно целоваться, если от тебя чесноком пахнет?

– И когда вылечат? – Медуза присела рядом с девочкой на цветистый ковер и погладила ее густые черные волосы.

– Полностью – через неделю, но гулять уже завтра разрешили, – ответила Мексика, обнимая большого плюшевого медведя.

– Ну это не так долго.

– Так я же сказала, что его чесноком лечат. Пока запах выветрится, я постарею. Ох, так и умру нецелованной! Ладно, я сейчас принесу ведьмину метлу – сядешь на нее и полетишь к своему прекрасному юноше дальше целоваться.

– Он никогда больше не поцелует меня, он окаменел. – И Медуза опять разрыдалась.

– Ну так расколдуй его, – потребовала Мексика.

– Я не умею.

– Пойдем к бабе Гризли, она все умеет, – сказала девочка и, потянув новую подругу за руку, открыла дверь.

Комната ведьмы находилась дальше по коридору. Девочка толкнула дверь и вошла в узкую келью, такую же, как и все остальные в замке. В ней имелась узкая кровать, уродливый столик у маленького, больше похожего на бойницу окошка, на столе кувшин с водой и миска для умывания. И все. Хотя нет, не все – на кровати лежала Гризелла и на все лады проклинала неудобное ложе.

– Бабушка Гризли, – тихонько позвала девочка.

– Кровать узкая, тюфяк камнями набит, кости у меня старые, а тут еще ты. Что надо, озорница?

– Баба Гризли, тут Медуза плачет. Она в прекрасного юношу влюбилась, а он каменный.

– А я здесь при чем? – проворчала ведьма, проклиная себя за то, что решила остаться ночевать в этой «казарме». – Пусть в нормальных мужиков влюбляется.

– При том, что ты его расколдуешь, и Медуза будет с ним целоваться.

– Вот прямо сейчас, среди ночи, и расколдую, – проворчала ведьма, поворачиваясь на другой бок.

Кровать надрывно заскрипела, металлическая сетка прогнулась до пола и вдруг резко приняла нормальное положение, от чего старуху пару раз подкинуло в воздух.

– Баба Гризли, она заплатит. – Девочка хорошо знала, чем можно заинтересовать сварливую старуху.

– Чем? – спросила ведьма, поднимаясь с кровати.

– У меня ничего нет, – прошептала девушка, вытирая слезы.

– Если ничего нет, то и колдовства тоже нет. – Гризелла снова легла и натянула на голову одеяло. Потом, подумав, откинула его и попросила: – Ну-ка, скажи еще раз.

– У меня ничего нет, – повторила Медуза.

– Хороший голосок. Прямо-таки ангельский голосок, – проскрипела старуха и встала с кровати. – Ладно, оживлю я твоего прекрасного юношу в обмен на твой голос. Согласна?

– Согласна, – прошептала девушка.

– Садитесь на метлу, полетим к избушке, здесь у меня с собой ничего для серьезного колдовства нет, – распорядилась ведьма, открывая ставни узенького окошка. – Больно голосок хорош, – проворчала она, поджидая, пока пассажиры рассядутся позади нее, – иначе ни за что бы не потащилась ночью в такую даль.

И метла понеслась над спящей землей.

Мексика задремала, прижавшись к теплой груди Горгоны, и поэтому, когда пролетали над Рубельштадтом, не видела внизу короля Полухайкина и Гучу, которые несли каменную статую Бенедикта. Гризелла тоже не обратила на это внимания.

Гуча заметил в небе ведьмину метлу с пассажирами на борту, но не придал этому значения. Он проклинал тот день, когда столкнулся с Бенедиктом на лестнице, и самого Бенедикта, и каменного истукана, которого они с Альбертом целый день несли на плечах, словно бревно. Ему казалось, что дорога никогда не кончится. Силы были на исходе, когда они наконец-то дошли до дворца.

Стараясь никого не разбудить, вошли в тронный зал и поставили окаменевшего Бенедикта около окна, после чего без сил рухнули на пол. По пути они много раз роняли статую, и теперь, лежа на полу, Альберт подсчитывал повреждения.

– Мы тут пару кусков откололи, – сообщил он.

– И что? – спросил Гуча, думая о том, что он с удовольствием расколотил бы статую вдребезги, а потом еще бы и попрыгал на осколках, пока они не превратились бы в мелкую крошку. Тело болело, кости ныли и даже, казалось, синяки и ссадины пульсировали болью, напоминая о себе.

– Парень теперь фиг женится. – В голосе Альберта Ивановича послышалось такое искреннее сочувствие, что Гуча приподнялся, опершись на локоть, и тоже посмотрел на изваяние.

– Это почему? – спросил он, подсчитав повреждения. – Мы же только палец сломали, а не…

– Так палец-то тот, на котором это типа обручальное кольцо носят.

– Значит, ангелок останется неженатым, – рассмеялся черт, но тут же застонал от боли.

– Это почему я останусь неженатым? – послышалось сзади, и друзья, вскочив, увидели живого и здорового Бенедикта. Они переводили взгляд с него на каменного истукана, открывали рты, но слова пришли намного позже – минут через пять.

– Ты… это…

– Что, Альберт? Что ты хочешь спросить? – Бенедикт решил помочь другу сформулировать мысль.

– Альбертушка хочет спросить… – сказал Гуча, и в голосе его было столько яда, что ангел сразу начал думать, что опять сделал не так, – Альбертушка хочет спросить, где ты, урод, неделю шлялся! А еще он говорит, что набьет тебе морду за то, что мы, как два придурка, через всю страну твой памятник на себе тащили. Где ты был, остолоп?

– У дядюшки… – пролепетал Бенедикт, не понимая причины такой суровой встречи.