Сказание о пятнадцати гетманах - Валерий Евтушенко

В грамоте, которую Булгаков должен был вручить гетману, царь, делал Выговскому выговор за нарушение перемирия и назначал в течение зимы в Переяславле раду под руководством князя Алексея Никитича Трубецкого. Вместе с ним на этой раде должны будут присутствовать Ромодановский и Шереметев. Рада должна будет установить и наказать виновников смут и установить порядок. Само собой понятно, что ни гетману, ни его сообщникам не могла быть по вкусу эта рада. При том же, у Выговского и старшин было много врагов: они бы заговорили тогда громко обо всех его поступках и истинных намерениях. Понятно, что Булгакова ожидал не слишком любезный прием.

Как бы то ни было, но 18 января 1659 года Булгаков вручил ее гетману в присутствии старшины.

Когда она была оглашена, Выговский сказал: «В царской грамоте писано, чтоб раде быть в Переяславле при ближнем боярине князе Алексее Никитиче Трубецком, при Василии Борисовиче Шереметеве, да при окольничьем Григории Григорьевиче Ромодановском и товарищи. Нет, мне трудно съезжаться с боярами. Знаю, какой у них умысел: хотят поймать гетмана и голову ему отсечь или язык вырезать, как сделали киевским старцам. Лучше быть не то что в подданстве, а даже в полону у турка, чем в подданстве у москалей. На Цибульнике или на Солонице, пожалуй, съедемся. А посланников моих за что бранили и расстрелять хотели в Москве? Чем посланники виноваты. Вот я над вами то же сделаю… прикажу вас расстрелять. Вот еще в грамоте пишется — тех карать, кто всему злу причиною: да и без рады можно знать, что всему причиною Шереметев да Ромодановский. Зачем Василий Борисович из Киева с ратными людьми прочь не выступает, а Григорий Григорьевич зачем из черкасских городов за рубеж не уходит? Сверх того еще недавно приходил князь Федор Федорович Куракин и много мест разорил, и пришел в Лохвицу на помочь, а с ним сложились своевольники, которых бы всех казнить следовало. Меня называют клятвопреступником: нет, я не клятвопреступник; я ничего такого не сделал: я присягал государю на том чтоб мне быть в подданстве, а не на том, чтобы быть в городах наших московским воеводам и чтоб москалям над нами пановать. Никогда этого не будет. Я теперь иду на войну, но не против государевых ратных людей, а против Своевольников, а кто за них будет стоять, я и с теми буду биться. Эти письма, что писал Кравченко, писаны поневоле; боясь смерти, писал он так, как велено было писать; и вы то же будете делать, когда я вас заставлю. Я служил государю верно, еще когда был писарем — уговаривал гетмана Хмельницкого и всю Малую Россию подвел под высокую руку его царского величества; а меня теперь называют изменником и клятвопреступником и беспрестанно дают своевольникам печатные и писанные грамоты, и велят им вчинать бунты. Вот что пишет боярин Василий Васильевич Шереметев. Принесите и прочтите тот лист, который он написал ко всей черни и ко всему Войску Запорожскому».

Прочитали грамоту Шереметева. В ней говорилось, что Выговский забыл страх Божий, отдает Малую Россию полякам, что поляки хотят малороссиян убивать, разорять, поработить в неволю, по-прежнему, владеть Малороссией, искоренить православную веру. Грамота оканчивалась словами: «и вам бы, памятуя свои присяги, к полякам не приставать и в черкасских городах жить им не давать и учинить вам над поляки тож, как и наперед сего вы полякам учинили, сослався с нами, а мы по вашей ссылке помогать вам и за вас стоять готовы.»

Булгаков на все это ответил в том смысле, что государь указал быть раде для усмирения междоусобий и кровопролития, а не для того, чтоб гетмана поймать. Относительно Кравченко он вполне искренне заверил собравшихся, что его никто и не думал расстреливать, и ему в Москве нет никакого оскорбления. Что же касается боярина Шереметева, то тот прибыл в Киев не по своей воле, а по царскому указу, по челобитью казацких посланцев, и если это им досадно, то они должны были просить государя сменить его, а не ходить на него войною, и, что если Куракин прибыл под Лохвицу, то это потому, что на Левобережье началась смута.

Но всякие речи и доводы были напрасны Присутствовавшая при гетмане старшина говорила в том же духе, как и он, и было ясно, что Выговский повиноваться царскому повелению не намерен. Все же никакого вреда царским посланникам не причинили и 16 января, вручив ответную грамоту Выговского, их отпустили в Москву.

Грамота, присланная к царю от гетмана, была выдержана в резком тоне. Выговский упрекал царя в том, что он, гетман, много раз слезно просил об усмирении своевольников, но, не получая желаемого. Поэтому он вынужден был сам их усмирять, а когда уже все утихло, вступил в Украину Ромодановский и призвал своевольников снова разорять и мучить людей. Он, гетман, много раз, желая избежать кровопролития, писал к царю, но не получал милостивого царского слова, а между тем на казаков стали наступать поляки, приглашать турок и отговаривать татар от союза с казаками. «Видя такие опалы, — гласила в конце эта грамота — мы решились возвратиться к прежнему нашему государю польскому королю, оградив свободу православной веры и восточных церквей, но с тем уговором, чтоб с вашим величеством последовало примирение. Не изволь, ваше царское величество, класть на нас гнев за это, но, как христианский царь, предотврати пролитие христианской крови; а если, ваше царское величество, будешь насылать на нас свои рати, то прольется кровь и неприятель христианской веры восприимет радость. Об этом пространнее скажет Григорий Булгаков, а мы желаем многолетнего царствования вашему царскому величеству».

Иными словами, грамота явилась своеобразным манифестом о выходе гетмана из подданства Москвы, но по возможности Выговский стремился избежать военной конфронтации с царскими войсками. Однако, открыть военные действия ему все же пришлось, так как в это время взбунтовалось Запорожье. Запорожская Сечь давно ненавидела гетмана, так как из-за его союза с татарами им запорожцам нельзя было совершать морские походы на Крым и в Черное море.

В начале января запорожцы послали на помощь царскому войску большой отряд под начальством одного из атаманов Силки. Силка явился в Зеньков и начал возбуждать восточную Украину против гетмана. Стараясь не допустить соединения сечевиков с Ромодановским, гетман выступил против него, но опасаясь удара в свой тыл со стороны князя, выслал Немирича блокировать того в Лохвице. 29 января 1659 года после небольшой стычки с московским ратными людьми, Немирич обложил ставку Ромодановского своим войском, а Выговский 4 февраля занял Миргород, убедив даже Степана Довгаля перейти на его сторону. Помогло гетману то обстоятельство, что местные жители слишком уж были раздражены бесчинствами московских ратников. Тем не менее, те были отпущены свободно из города и Выговский не стал никому мстить. Его кроткая и дружелюбная политика привела к тому, что местечки и села, одно за другим, сдавались ему и переходили на его сторону. Царские воеводы боялись за самого Беспалого, чтобы и он не отказался от своего гетманства и не перешел на сторону Выговского. Куракин из Лохвицы поспешил послать в Ромны отряд ратных пеших людей для защиты этого пункта нового казацкого управления.

Действительно, опасения эти имели под собой почву: став под Зеньковым, Выговский посылал к Беспалому предложение отстать от Москвы и соединиться с ним, но на это предложение от левобережного гетмана последовал категорический отказ. Да и те малороссияне, которые перешли на сторону Выговского уже вскоре говорили московским ратным людям: «Пусть только придет сильное царское войско, мы будем помогать вам против Выговского». Зеньков, где укрепились запорожцы с атаманом Силкою, на протяжении четырех недель отражал попытки Выговского захватить город.

Между тем, в Москве решили действовать теми же методами, что и гетман. Хотя грамота Выговского не оставляла сомнения в его окончательном разрыве с Московским государством, все же царское правительство не теряло надежды примириться с гетманом. При этом предполагалось добиться созыва генеральной рады, которая бы избрала либо вновь Выговского, либо нового гетмана. Лишь бы избежать войны царь был готов идти на серьезные уступки Выговскому, вплоть до заключения договора на условиях гадячского трактата. Правда, в Москве его никто не видел, поэтому предполагалось, чтобы Выговский сам предъявил его, а уж царские послы решат на месте, с какими статьями соглашаться, а с каким нет.

Но одновременно, в Севске сосредотачивались царские войска под общей командой князя Алексея Никитича Трубецкого, которому и поручалось договориться с Выговским о мире. В Севск князь прибыл 30 января, а 13 февраля ему было доставлено восемнадцать экземпляров царской грамоты, возбуждающей малороссиян против изменника и клятвопреступника Выговского, и по царскому приказанию 18-го февраля он послал Беспалому боеприпасы и ратных людей на помощь. В тайном наказе Трубецкому, от 13-го февраля, предписывалось сойтись с Выговским и назначить раду в Переяславле, с тем, чтоб на этой раде были все полковники и чернь, и эта рада должна была урегулировать конфликт в Войске Запорожском. До собрания рады боярин уполномочивался сделать Выговскому широкие уступки, — если окажется надобность. Трубецкой должен был снестись с Выговским, и, прежде всего, по обоюдному согласию с ним, ему следовало отвести назад своих ратных людей, а Выговскому отпустить от себя татар. Встретившись с Выговским, князь именем царя должен объявить ему забвение всего прошлого, а гетман должен будет предъявить ему статьи гадячского трактата.