Волчья сотня - Наталья Александрова

Борису показалось, что в глазах управляющего блеснули слезы. Старик отвернулся и пошел вперед. Дойдя до очередного поворота коридора, он остановился, огляделся по сторонам, как будто здесь мог быть кто-то еще, кроме них с Борисом. Возле стены стоял громоздкий дубовый буфет. Дверца его была слегка повреждена топором, но, видимо, дерево оказалось слишком прочным, и неизвестный вандал отступил, не закончив свою бессмысленную работу.

Борисоглебский осторожно повернул вокруг оси поддерживавшую верхнюю часть буфета деревянную колонну. Борис вздрогнул от неожиданности: огромный буфет вместе с частью стены отъехал в сторону, открыв темный проход.

Управляющий прошел внутрь и поманил Бориса за собой. Борис прошел следом и оказался в совершенно темном помещении. Старик поколдовал где-то впереди и зажег яркую керосиновую лампу.

Борис ахнул. Комната, в которой они находились, напоминала пещеру Али-Бабы. Видимо, старик управляющий понемногу собрал сюда все самое ценное, что было в имении, и сохранил это от хищных лап грабителей.

Здесь были прекрасная старинная мебель красного дерева, персидские ковры, изумительный севрский фарфор и средневековые китайские вазы, немецкие статуэтки и французские эмалевые табакерки, старинные японские безделушки и английское серебро. Ну и конечно, картины. Глаза разбегались от всего этого великолепия.

Но старик шел к какой-то одной, больше всего волновавшей его вещи.

Подойдя к стене комнаты, Борисоглебский повернулся к Ордынцеву и сказал ему голосом, выдававшим крайнюю степень волнения:

– Борис Андреевич, я потому открываю вам эту тайну, что вы родич матушки-княгини… И потому, что я… я помню матушку вашу, Александру Прокофьевну. Она приезжала однажды в «Дубовую рощу», давным-давно, до замужества еще… Как она была прелестна! – В голосе старика звучало сильное щемящее чувство; он продолжил после небольшой паузы, понадобившейся для того, должно быть, чтобы справиться с волнением: – И еще потому я открываю вам эту тайну, что боюсь… Жизнь стала такой страшной, люди совершенно одичали, стали хуже зверей. Я боюсь, что не смогу исполнить свой долг до конца. Меня каждый день могут убить какие-нибудь зеленые, или красные, или махновцы, или просто крестьяне из соседнего села. И тогда некому будет сохранить это…

Управляющий подцепил узким лезвием ножа, вынутого из кармана халата, край стенной панели. Панель отодвинулась, и он достал из-за нее обернутый в чистую холстину прямоугольный плоский предмет.

«Что же это такое, – подумал Борис, – если даже внутри этой потайной комнаты, наполненной сокровищами, произведениями искусства, драгоценными безделушками, в этой тайной пещере прячут в тайник?»

Старик развернул обертку, и Борис увидел картину.

Картина была не очень велика, но она казалась целым миром, наполненным людьми и событиями. И еще она была наполнена светом, цветом, ярким полднем юга. Борис узнал сюжет – это было «Поклонение волхвов».

Богородица стояла на пороге темного грота, держа на руках большого серьезного и недовольного младенца. На лице ее была печаль и умиротворение – она знала уже судьбу своего сына и смирилась с ней, смирилась с ожидающим его несоразмерным человеческому существу величием. У ее ног склонился первый из волхвов – седобородый внушительный старец, молитвенно сложивший руки, окутанный тяжелыми складками царственных алых одежд. Второй волхв стоял чуть позади него в живописной, слегка неестественной позе святого старинных русских икон – моложавый, импозантный, в таком же алом богатом кафтане, с ларцом в одной руке и яркой восточной шляпой в другой. Вся фигура его выдавала воина и путешественника, с легким недоверием ожидающего обещанной ему встречи с божественным младенцем, как нового приключения.

Позади него, чуть в стороне, стоял на коленях третий волхв – чернокожий, одетый в алый шелк и золотую парчу, сжимающий в руках драгоценный сосуд со святыми дарами. Лицо его было растерянно и потрясенно – он, может быть, один из всех понимал, что ждет его, и еще не готов был к тому великому событию, с которым ему предстояло столкнуться.

Дальше, за спинами волхвов, теснились их слуги – негры в ярких плащах и тюрбанах, восточные кочевники в светлых накидках. Верблюды важно переступали с ноги на ногу, высоко закидывали гордые уродливые головы, демонстрировали зрителю свою драгоценную поклажу… Цепочка вьючных животных и погонщиков, постепенно редея, извивалась по уходящей вдаль горной дороге, среди мрачных серых скал, поразительно гармонирующих с пышными нарядами людей и яркой сбруей верблюдов. А дальше синели разбросанные среди скал замки, выцветшей зеленью выглядывали из-за гор леса, и пейзаж постепенно терялся в синеватом тумане – знаменитом сфумато ранней итальянской живописи…

В небе над пещерой покоились, невозмутимые и отстраненные от всего происходящего, две группы ангелов – алые и золотые. Их спокойные детские лица не заключали в себе ни тайны, ни сочувствия – только непобедимое равнодушие красоты и справедливости…

Управляющий внимательно наблюдал за лицом Бориса, за пробегающими по нему «волшебными изменениями». Наконец, выждав какое-то время, он произнес охрипшим от волнения голосом:

– Я вижу, вы поняли все ее величие. Это – бесценное сокровище, «Поклонение волхвов» Андреа Мантеньи.

– Это – чудо, – взволнованно ответил ему Борис.

– Совершенно с вами согласен… И рад, что вы тоже это почувствовали. Но кроме того, что эта картина – великое произведение искусства, она представляет собой и очень большую материальную ценность.

– Вот почему Анна Евлампиевна не уезжает из Ценска и так хочет побывать в имении! – высказал догадку Борис.

– Вы совершенно правы, – кивнул Борисоглебский. – Может быть, вы возьмете на себя труд доставить картину княгине? Тогда она смогла бы отправиться… туда, куда сочтет нужным. Да и у меня, старика, вы сняли бы с души тяжкий груз…

Борис продолжал разглядывать картину. Услышав просьбу управляющего, он с сожалением оторвал от нее взгляд и ответил:

– Я был бы рад помочь вам и оказать услугу Анне Евлампиевне, но боюсь, что из этого не выйдет ничего хорошего. Здесь картина по крайней мере надежно спрятана, а я буду пробираться в Ценск среди стольких опасностей… Вы сами сказали – вокруг зеленые, махновцы, просто бандиты, да и каждый встречный сейчас опасен. Боюсь, мне не удастся донести картину в целости, а потеря ее была бы подлинным несчастьем. Кроме того, у меня есть мой воинский долг – я обязан догнать свою часть, от которой отстал из-за контузии.

– Да, я опасался, что вы не согласитесь принять на себя эту заботу… Я понимаю вас, – печально согласился старик.

– Может быть, на обратном пути, если наш рейд благополучно завершится и я буду возвращаться в Ценск с кавалерийским отрядом. Тогда я завернул бы снова к вам. В этом случае картина была бы в большей безопасности – среди большого отряда Добровольческой армии я смог бы доставить ее княгине.

– Что ж, – кивнул Борисоглебский, – может быть, вы и правы… Только что-то говорит мне – мы с вами больше не увидимся.

– Почему вы так думаете? – спросил Борис удивленно.

– Не подумайте, Борис Андреевич, что я сомневаюсь в вас – я уверен, вы сделаете все, что должно… и все, что возможно. Просто у меня есть какое-то смутное предчувствие, что я не доживу до вашего возвращения. Вокруг столько банд… столько лихих людей…

– Бросьте! – решительно махнул рукой Борис. – Не верьте предчувствиям!

Борисоглебский, что-то тихонько бормоча себе под нос, аккуратно запаковал картину, убрал ее за стенную панель. Они вышли из комнаты-тайника, тщательно закрыли дверь за собой. Управляющий посмотрел Борису в глаза и сказал:

– Во всяком случае, вы знаете теперь, где ее искать, как открыть тайник. Если меня… не будет, когда вы вернетесь, вы сами сможете достать картину и сделать то, что должно. И очень прошу вас – расскажите матушке-княгине обо всем, что вы здесь видели. Скажите ей, что Борисоглебский помнил свой долг и делал все, что мог…

Они возвратились в жилую комнату. Саенко как ни в чем не бывало спал в углу на полушубке и выдал внезапно такую оглушительную руладу, что Борис вздрогнул и подумал, не нарочно ли хитрый хохол изображает глубокий здоровый сон. Борис улегся снова на диванчик и, несмотря на все пережитые волнения, мгновенно заснул.

Снился ему летний жаркий день, деревенская пыльная улица. Борис шел по этой улице. Он был совсем маленьким, лет шести. Родителей не было с ним, они отчего-то оставили его одного, и маленькому Бориске было одиноко и страшно. Вдруг впереди на улицу вышла не торопясь большая лохматая собака. Мальчик остановился в испуге, но знал, что обязательно нужно идти вперед – там, впереди, в конце улицы, его ждало что-то важное, что-то хорошее… Он снова пошел, но собака тихо угрожающе зарычала. Потом из-за забора вышла еще одна – больше и страшнее первой. Мальчик задрожал от страха, еще немного – и он заплакал бы. Но тут рядом с ним появилась сестра Варя. Борис хоть и во сне, но отметил ту странность, что сестра была того же возраста, что и он, хотя на самом деле в то время, когда ему было шесть лет, ее еще и на свете-то не было. Сестра взяла его за руку и повела вперед. Борису во сне стало стыдно – она, девочка, не боится, значит, ему уж никак нельзя… Они шли вперед, держась за руки, и страшные собаки, скуля и пятясь, отступили с их пути…