Судный день - Адриан Д'Аже

— И отец твой был кобель! — продолжал ругаться Хозан, погрозив кулаком в сторону поржавевшей палубы у себя над головой. Это было безумием.

Из трубы «Вильгельма Колера» повалили клубы черного дыма, и старый грузовой пароход отчалил от пристани, уходя на середину Дуная. Гекоглан прихлебывал свой кофе, не обращая внимания на проклятия, адресованные ему из трюма, и на сирены, ревущие где-то в отдалении.

В темной сырой каюте на корме судна пахло прелым брезентом и мазутом. Когда пол закачался у них по ногами, Ребекка почувствовала, что ее вот-вот затошнит, и протянула руку к брату.

— Я боюсь, Ариэль.

— С нами все будет в порядке, Ребекка… Обещаю тебе.

Гауптштурмфюрер Брандт внимательно смотрел через наблюдательное окно на барокамеру. Подопытная, похоже, плакала, а в остальном все было довольно скучно.

— У вас тут пока мало что происходит, не так ли, доктор? — спросил молодой капитан СС, и в голосе его послышались нотки разочарования.

Ричтофф ухмыльнулся.

— Некоторое время так и должно быть. Сначала нам нужно снизить температуру до нуля градусов по Цельсию, а давление — до одной атмосферы: это мы называем стандартными давлением и температурой, моделирующими нахождение на уровне моря. В этих условиях нашему экземпляру тоже понадобилось бы какое-то время, чтобы умереть от холода, но в данный момент начало падать давление, моделируя подъем на высоту.

Большая красная стрелка манометра задрожала и медленно поползла вниз вдоль черных делений, отмечающих миллиметры ртутного столба.

Фон Хайссен следил за тем, как стрелка датчика температуры прошла отметку «0». Он по-прежнему злился из-за исчезновения детей, но в рейхе были хорошо известны его связи с Гиммлером, и он был уверен, что гестапо очень скоро вновь схватит беглецов. Границы перекрыты, а причалы в Вене будут тщательно проверены, точно так же, как и расписания отхода судов, направляющихся на Стамбул.

Сквозь слезы Рамона непонимающе смотрела на иней, который на глазах покрывал большие трубы у нее над головой, и отчаянно дрожала на голой металлической каталке. Голова сильно болела, а запястья время от времени словно пронизывало острой иглой. Смерть была бы желанным избавлением от страданий, но она знала, что должна держаться. Дети остались теперь без отца, и она будет нужна им; дышать, однако, становилось все труднее, и она чувствовала, как учащается ее пульс. Еще один приступ боли пронзил ее мозг, и она стиснула зубы.

— Двадцать тысяч футов, — заметил Ричтофф. — А эта оказалась покрепче, чем я думал.

Гауптштурмфюрер Брандт кивнул, не отрываясь от показаний датчика барометрического давления. Эксперимент длился уже двадцать минут, и красная стрелка прибора падала сейчас уже непрерывно. Шкала его для наглядности была проградуирована в футах: 20 000… 21 000… 22 000…

— Оно задергалось, — заметил Брандт, когда давление дошло до отметки 23 000 футов.

— Гораздо крепче, чем я думал, — сказал Ричтофф. — Пульс сейчас сто восемьдесят. Просто поразительно, как напряженно может работать сердце, перед тем как остановиться. Обратите внимание, как покачивается голова. И даже при такой температуре выступает пот.

Рамона отчаянно боролась за каждый вдох, в то время как тело ее сотрясали судороги.

— Мои дети, мои дети, — задыхаясь, шептала она.

— Я думаю, что оно наконец потеряло сознание, — небрежно заметил Ричтофф. — Дыхание замедлилось до критического.

— А на губах выступила пена, — возбужденно сказал гауптштурмфюрер Брандт.

Ричтофф обернулся к своему ассистенту.

— Сделайте пометку о появлении сильной синюшности. — Циркуляция крови, обедненной кислородом, сделала лицо Рамоны полностью синим.

— А сейчас остановилось и дыхание, — отметил Ричтофф. Через пять минут он повернулся к фон Хайссену. — Она мертва, но это совершенно поразительный образчик. Почти двадцать пять тысяч футов… Я не припомню, чтобы кто-то доходил до такой высоты, и не только среди женщин. Будем надеяться, что вскрытие предоставит нам новые интересные данные.

— Хорошо. Если вам понадобится еще что-нибудь, дайте об этом знать Гансу.

Фон Хайссен направился обратно к себе в кабинет, где его ждали две срочные телеграммы. Первая была от Альберто Феличи, в ней сообщалось, что он очень скоро отправляется в Стамбул по делам Ватикана. Во второй Адольф Эйхманн писал, что дети, по-видимому, находятся на борту фрахтовочного парохода, направляющегося к Босфору, и советовал напрямую связаться с военным атташе Германии в Стамбуле.

Фон Хайссен нажал кнопку звонка, вызывая своего адъютанта. «На этот раз не будет никаких ошибок», — пообещал себе он, решив присмотреть за всем лично.

— Herr Kommandant?

— Организуйте, чтобы я завтра утром первым рейсом вылетел из Вены в Стамбул, а эту телеграмму отошлите в Ватикан, — распорядился он, протягивая Брандту свой ответ Феличи, где предлагал тому встретиться в Стамбуле в отеле «Пера Палас».

18

«Вильгельм Колер»

Голодные, замерзшие и израненные, Ариэль и Ребекка жались друг к другу под рубкой «Вильгельма Колера». Ближе к корме по правому борту прятались под навесом другие дети. Поржавевшая палуба вибрировала под ногами в такт непрерывному глухому стуку пароходного двигателя — тумп-тумп-тумп. С юга, из-за Черного моря, небо заволокли дождевые тучи, но холодный воздух все равно был лучше, чем задымленная каюта. Из кармана, где лежали карты отца, Ариэль осторожно вынул печенье, которое он приберег после завтрака, и разломил его пополам. Когда он отдавал его сестре, на мостике у них над головой послышался крик.

— Три месяца я твержу вам, что коренные подшипники перегреваются! И вы все время хотите полные обороты, но, если продолжать в том же духе, их просто заклинит!

В черных глазах Барзани горела ярость. Все эти разговоры были такими же старыми, как и сам этот паровой двигатель. Для Барзани перегретые подшипники были синонимом катастрофы. А для старого турка на капитанском мостике любое снижение скорости означало плохое настроение у хозяина судна и потерю премии.

— На этом корабле капитан я, а вы, мистер, должны просто выполнять мои приказы. Держать полные обороты!

Барзани вихрем слетел с мостика; грязная роба вверху была расстегнута, и по темной волосатой груди стекал пот.

— Сукин сын, — пробормотал он, спускаясь по крутому трапу в машинное отделение.

Стук поршней, шипение пара и рев печи под котлом были оглушающими, но во всей этой какофонии звуков он заметил посторонний шум. Словно дирижер большого оркестра, чувствующий мизерную фальшь гобоя, среди всего этого грохота в машинном отделении «Вильгельма Колера» механик уловил легкое постукивание. От главного двигателя к корме во всю длину киля тянулся единственный блестящий ведущий вал, окруженный полукруглыми крышками опорных подшипников размером с небольшой автомобиль. Барзани проверил потемневшие манометры давления пара над печью и взял свою перепачканную ручную масленку. Он пошел назад, наклоняясь, чтобы пролезть через узкие переборки, окружавшие пульсирующий ведущий вал. Добравшись до первой из массивных крышек подшипников, он пощупал ее рукой. Она была горячей — слишком горячей. Барзани влил нужную порцию масла через горловину наверху громадного кожуха. Затем он остановился и погрозил кулаком в сторону мостика.

— Pic! Ублюдок! — выругался он и направился вдоль вала к следующему подшипнику.

«Вильгельм Колер» вошел в Босфор уже ближе к вечеру. Мустафа Гекоглан знал, что этот пролив был одним из самых опасных водных путей в мире. На протяжении семнадцати морских миль нужно было миновать шестнадцать мысов, к тому же здесь существовало поверхностное течение, направленное на юг из Черного моря в Мраморное; но из-за разности в солености воды этих морей на глубине работало другое течение, противоположной направленности. Гекоглан попеременно пыхтел трубкой и отхлебывал свой кофе, приправленный ракией, крепкой виноградной водкой, которую турки называют aslant sutu — «львиное молоко».

— Смотри, Ариэль, рыбацкая деревня, — сказала Ребекка, показывая на первый участок суши, который они увидели с тех пор, как вышли из Дуная.

«Вильгельм Колер» находился менее чем в трехстах метрах от берега. Перед рыбным рынком в Румели Каваги качались небольшие, ярко раскрашенные рыбацкие лодки. Дождь уже лил не так сильно, и на гребне горы позади рынка они увидели домики под платанами. Чуть дальше на горе высился громадный замок. Рыбацкие деревушки на европейской стороне пролива постепенно сменились деревянными особняками с башенками, тогда как на противоположной стороне на вершине пологого холма расположились многочисленные летние резиденции бывшего султана.