Вечная история - С. Г. Малиновски

и вытоптанным газонам обрывки газет и еще, бог знает какой, мусор. Людей на улицах почти не было, а те, кто встречался, выглядели озабоченными и унылыми. Не звучала музыка, не было слышно смеха.

В казарму я пришел молчаливый и подавленный, и долго пытался сообразить, что же все-таки происходит. Если верить газетам и телевизору, то мы идем вперед семимильными шагами. Кооперация процветает, очередной раз перевыполнен план по заготовке зерновых; хлопка в стране столько, что на каждого гражданина СССР можно сделать по пять ватных матрацев, а в магазине, между прочим, даже майки не купишь. Оставалось только грустно вспоминать песню Визбора:

«… А так же в области балета

Мы впереди планеты всей…

Хотя, судя по театральным афишам, с балетом у нас тоже началась напряженка. Балет, как-то очень радостно, перебежал в штаты. Туда же поехали спортсмены, ученые, писатели… Но был, к сожалению, и обратный поток. В страну хлынул вал диссидентов всех мастей и размеров. Кстати, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что без них воздух в Союзе был гораздо чище и здоровее.

Погрузившись в свои мысли, я даже не обратил внимания на подошедшего сзади наставника. Майор сел рядом и задал риторический вопрос:

– Что, Иванушка, не весел? Что головушку повесил?

– На Сетуни гулял.

– Интересно, что это тебя туда занесло?

– Хотел Москву посмотреть, в непарадных местах. Заодно на Киевский вокзал зашел, Пашку домой провожал.

– Хорошо, что прогулялся, – проронил майор, – теперь понял, о чем я тебе уже два года талдычу.

Я грустно вздохнул, а майор включил телевизор. Передача была какая-то странная. С экрана лилась прекрасная классическая музыка, по сцене легко порхала балерина в образе лебедя. Я растерялся, в голове вспыхнула непрошенная мысль: «Неужели Горбатый помер!».

– Ничего ты дурачок не понял, – произнес майор, – смотри, что дальше будет.

Музыку прервал экстренный выпуск новостей. У меня екнуло в груди. Зычным, хорошо поставленным голосом диктор объявил: «В связи с тяжелой болезнью президента СССР Михаила Горбачева, власть в стране временно, переходит к Государственному комитету по чрезвычайному положению. Выступление вице-президента Геннадия Язова, будет передано после окончания экстренного сообщения…».

Экран мигнул и высветил картинку. За длинным столом сидело четыре испуганных человека. Казалось, они так до конца и не поняли как рискнули на такой отчаянный шаг, а главное, почему именно они повелись на эту идиотскую затею. Исключение составлял министр обороны Язов. Лицо его было хмурым и решительным. В глазах крупнокалиберными стволами светились танки.

Один из них, заикаясь, начал читать по бумажке обращение к стране. Речь была рыхлая и абсолютно непонятная. В жеваных, рваных фразах с трудом угадывалось, что собравшиеся за этим столом люди – наше новое руководство, которое, вслед за тяжелой бронетехникой, приведет нас к царству демократии. Еще, они пытались объяснить, что Горбачев, в виду его длительной и тяжелой болезни, очень заблуждался в поисках верного пути, по которому должна идти страна.

– Так, – коротко процедил майор, – дождались.

Я с недоумением покосился на него. Судя по остановившемуся взгляду, учитель вышел на связь с Батей. Ответ пришел сразу, причем, Батя думал так громко, что даже я его слышал. А, может быть, он специально не экранировался, чтобы и я принял участие в беседе.

– Не ори! – недовольно прозвучал в голове голос полковника. – Я тоже телевизор смотрю!

– Что делать?

– А что уже сделаешь? Поторопились ребята. Не захотели подождать, пока мы все, что необходимо не подготовим. Теперь ситуация только усугубится. Развал не минуем.

– Ну почему они побежали вперед паровоза? – взмолился майор.

– Потому что рыцари тоже понимают, что мы не сидим, сложа руки. Поэтому и нанесли удар первыми. – Тут в его голосе наконец-то, прорвалась ярость. – Сволочи! Учуяли!

– Отец!

Я впервые слышал, как учитель называет полковника отцом. Столько боли и любви в его голосе я еще ни у кого не слышал.

– Отец! Что же нам остается?

– Только одно. Придет Борис. А там, подождем, когда наш план начнет работать. Жаль только, что собирать и восстанавливать придется почти с нуля.

– Но…

– Слушай, Петро, заткнись! Ты думаешь, ты один хочешь в истерике покататься? Или, что я сейчас отдыхаю на Багамах? Через час в кабинете Гроссмейстера!

С этими словами он прервал связь. Посмотрев в расстроенное лицо учителя, я не рискнул задавать вопросы. Я, почти физически, ощущал, как он волнуется и боится за Батю. Черт, мне тоже иногда хотелось назвать его отцом, но, что-то все время останавливало. Возможно, так я сумею его назвать в самый критический момент или через пару сотен лет, когда сумею отбросить ненужную сентиментальность и застенчивость.

– Ну вот, – наконец пробормотал учитель, похоже, он начисто забыл обо мне и говорил для себя, – остается только одно: сидеть, ждать и смотреть на все, что теперь будет твориться…

…В это же время, Ельцин, по примеру Ленина, забрался на броневик (танк) и, размахивая кепкой (кулаком), вещал, что землю надо отдать крестьянам – отобрать у колхозов, дать больше прав всем гражданам, и семимильными шагами идти к демократии, и в этом нам помогут друзья из Америки. «Крестьяне», всю жизнь прожившие в Москве и никогда не видевшие земли, а также борцы за правое дело, воодушевленные новыми призывами, скандируя: «Землю народу! Демократию людям!», воодушевленно бросались под гусеницы танков.

Эти кадры мы смотрели все вместе в кабинете у Бати. Здесь все последние дни, после ГКЧП, у нас шло постоянное совещание. А если точнее, весь командный состав сидел и внимательно следил за тем беснованием, которое царило в стране и в Москве, в частности.

– Смотрите, какая давка, – задумчиво протянул Каркаладзе, – да еще и темно. Кого-нибудь обязательно задавят.

Покрышкин соглашаясь, кивнул и добавил:

– О! Таки задавили! Только не пойму, одного или двоих.

Майор, глядя на экран, пожал плечами:

– Не фиг под танки прыгать. Что танк, что троллейбус, давят одинаково. Только танкист, в отличие от водилы, тебя не видит. А здесь такая толпа. И вообще, ночью надо спать или гулять, а не по дорогам перед танками бегать. Тем более что армия себя ведет более чем корректно и безразлично.

– Они что, пьяные? – не выдержал я. – Ведут себя, как дебилы!

– Скорее всего, кто-то толкнул, – откликнулся Батя, – и есть у меня сильное подозрение, что это черносотенцы постарались. Интересно, когда и как хоронить будут?

–