Перипетии. Сборник историй - Татьяна Георгиевна Щербина

них не нападает. И звери перестали любить Дриаду, они тоже привыкли, что никто не убивает, как бы само собой, и забыли свою заступницу.

И тогда Дриада, прожившая несколько жизней, превратилась в Эринию. А если учесть, что уже наступила эпоха Римской империи, то там она называлась Фурией. А когда у нее выросли крылья, греки, которые при этом никуда не делись, стали звать ее Немезидой, богиней, или нимфой, возмездия. И тут никому мало не показалось – ни в воде, ни на суше.

Восстание

Гравитационный скачок. Внезапно.

Люди, которые деловито шли по тротуару, выгуливали во дворе любимых собак, выходили из магазина с сумкой продуктов, поднялись в воздух. Вместе с собаками и продуктами.

Люди, которые ехали в автобусах, вдруг почувствовали себя в самолете, набирающем высоту. Водители всех континентов в один и тот же момент резко дали по тормозам, но это не помогло – автобусы взмывали все выше в небо. Пассажиры перепуганно смотрели в окна, за которыми болтались нелепые, длинные и толстые корни вековых деревьев, а стволы плыли горизонтально, будто по воде.

Дома, стоявшие на прочных фундаментах, оторвались от земли и, покачиваясь, висели в воздухе. Многоэтажные легли на бок, и все сидевшие за офисными и обеденными столами повалились на пол, пытаясь понять, что происходит. Было похоже на землетрясение или теракт, но это было другое. Снаружи о стекло ударилась чашка и разбилась. Мимо пролетела кошка.

Те, кто жил неподалеку от зоопарков, видели львов и крокодилов, которые беспомощно перебирали лапами по воздуху.

Летающие коровы казались зрелищем, смутно знакомым.

Промчался скоростной поезд, наперерез которому неслась кавалькада черных лимузинов. Поезда метро долго бились о потолок, но пробили его.

Апельсины и лимоны тут и там разлетались яркими вспышками салюта.

Нефть текла по небу черными вертикальными ручейками. Вода рек и озер встала витыми хрустальными колоннами, уходящими в бесконечность, а океаны – соляными столбами.

Знакомые и незнакомые купюры с цифрами мечты летали, как на свадьбах некоторых народов, а монеты мелькали сверкающими конфетти. Но это не был праздник.

Земля сбросила с себя все, не сделав ни одного исключения. На нее давили громадами небоскребов, сверлили, проникая все глубже, методично заковывали в панцирь, но главное – ее собирались взорвать. Теперь она свободна.

Нейро

В теле все интересное – спереди.

Сзади – трубы, канализация, черный ход, оборотная сторона, не решка, а орел, у которого обрублены крылья, обрубки называются лопатками, маленькими лопатами – копать диван, и ноги утяжелены так, чтобы не было шансов воспарить.

Но сзади – штатив, на который насажена голова, костяной шар с начинкой из галактики нейронов, восемьдесят шесть миллиардов. У слона больше, у остальных меньше. У нашей галактики нейронов, звезд, еще больше.

Между нейронами бегущая строка импульсов, миллионы строк – приказы, задачи, предложения, от которых нельзя отказаться, хотя кажется, что можно, мерцающие сигналы светофоров, зеленая улица, желтое предупреждение, красный стоп, пробки, засоры, черные дыры, заглатывающие отлаженный часовой механизм, до того бывший вечным.

Слон не самый умный, но самый укорененный на земле, нейроны его работают не на нервическое, зелено-желто-красное с провалом в черное, а на смену зубов – шесть комплектов за жизнь. Строки, набранные слоновьим кеглем, не бегут, а, подобно пищеварительным секрециям, переваривают двадцать три миллиона лет генетической памяти.

Интересное – спереди. Мимика, взгляд, вкус, запахи, ловушки и приманки для того, чтобы поддерживать экосистему, а у светочей разума их светящаяся и прочная, как гамак, нейросеть нацелена на то, чтобы творить и познавать, познавать и творить. И в конце концов выпустить чистый разум из костяного шара, тогда он станет бессмертным, и не будет ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, и штатив будет отброшен, только нейроны и импульсы.

Земля будет устлана черепами и скелетами, и они будут хрустеть под ногами-колоннами последнего слона, и он вострубит своим доисторическим, а теперь постисторическим, хоботом.

Но тогда не будет интересного. Хотя оно не только в теле, но и во всем человеческом – впереди, каким бы ни было.

Невидимая ворона

Три часа ночи, единственный звук – вентилятор ноутбука, перегрелась машинка, еще бы, двенадцать часов перед монитором. Он светит, единственное солнце. За окном не тьма – огни большого города подсвечивают небо, которое всю предыдущую историю служило обителью разным богам. И небеса эти были облегчением, невесомостью, свободой от тягот гравитации, но теперь там – космос, метеориты, космическая пыль и нечем дышать.

Катя Ворона выходит в «Фейсбук», как на тюремную прогулку, а так сидит в одиночной камере своей квартиры, рискуя высунуться на улицу только ночью. С каждым днем – сегодня шел десятый – с того рокового дня, когда Ворона согласилась принять участие в эксперименте, отчаянье вытесняло надежду, и жизнь «до» вспоминалась теперь как лучший на свете фильм, где все эпизоды были счастьем, даже те, где она обливалась горючими слезами, напевая, чтоб в них не утонуть: «Горюшко-горе, горюшко широко горе». – Но кино кончилось, а она все еще сидела в темном зале перед экраном, на котором тоже была жизнь, но без нее.

Ворона хотела писать только об одном – о том, что с ней произошло, просить помощи (хотя какая тут помощь!), но понимала, что никто ей не поверит. Потому просто сканировала старые фотографии и ставила их одну за другой. Начала на третий день после катастрофы, как она это назвала сама для себя. Поначалу фотографии всем нравились, а потом Ира, соученица по школе, написала ей: «Ворона, ты достала своим нарциссизмом». Катя ставила фото с собой – последовательно детство, отрочество, юность – других у нее не было, да и зачем другие, когда ее интересовала сейчас только собственная жизнь.

Катю прозвали Вороной еще в детстве, дома, потом в школе, в институте – всем приходило в голову это прозвище. Она сказала маме, когда та впервые взяла ее с собой на море и они устраивались в купе: «Не ложись на верхнюю полку – упадешь». «Что за глупости, – мама раздражалась в таких случаях, – я всегда сплю на верхней полке, взрослые люди не падают, а яйца курицу не учат». И все-таки упала, сломала два ребра и сквозь зубы, сквозь боль бросила привычное: «Ты накаркала, ворона». Катя сказала так потому, что никогда не ездила в поезде и ей показалось, что сверху легко упасть, но так происходило всегда: у Кати был резон сказать, предупредить, отсоветовать, может быть, глупый, но