Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

— Но разве их так легко взять?

— Ах, молчи! Теперь нам нужно отставного министра! Так. Его превосходительство? Хорошо. Теперь нам надо графа. Это труднее. У графов так много денег! Надо взять профессора! У тех немного денег! Есть ли профессора парусной езды? Это было бы хорошо для дела. Ну так, теперь все ясно! О, я забыл самое важное. Юриста! Члена суда! Ну, вот и он!

— Но у нас еще нет денег!

— Денег! На что деньги, когда основываешь общество? Разве не тот будет платить, кто страхует свои товары? Что? Или мы должны за него платить? Нет? Значит, он своими премиями!

— Но основной капитал?

— Выпустим облигации.

— Да, но надо же внести что-нибудь и наличными!

— Вносят наличные облигациями. Разве это не значит заплатить? Что? Если я тебе даю облигацию на какую-нибудь сумму, ты за нее получишь деньги в любом банке. Так разве облигация не деньги? Ну вот! И где сказано, что наличные — это значит кредитки? Тогда банковские чеки тоже не наличные! А?

— Как велик должен быт основной капитал?

— Очень небольшой! Не надо вкладывать больших капиталов. Один миллион! Из них триста тысяч наличными, а остальные облигациями!

— Да, но триста тысяч придется ведь внести кредитными билетами!

— О господи! Кредитки? Кредитки не деньги! Есть кредитки — хорошо; нет их — тоже хорошо! Поэтому и приходится заинтересовывать маленьких людей, у которых только кредитки!

— А чем же платят большие?

— Акциями, облигациями, векселями! Да все это после! Пусть только подпишут, об остальном мы позаботимся!

— Неужели же только триста тысяч? Да ведь столько стоит один большой пароход! А если застрахуешь тысячу пароходов?

— Тысячу? «Нептун» имел за прошлый год сорок восемь тысяч страховок, и дело шло хорошо!

— Тем хуже! А если дело пойдет плохо?

— Тогда можно ликвидировать!

— Ликвидировать?

— Устраивается конкурс! Так это называется! И что же из того, если над обществом будет учрежден конкурс? Ведь не над тобой будет конкурс, не надо мной, не над ним! А то можно выпустить новые акции или же можно изготовить облигации, которые потом в тяжелое время будут выкуплены государством.

— Значит, нет никакого риска?

— Нет! Впрочем, чем ты рискуешь? Есть ли у тебя хоть грош? Нет! Ну так вот! Чем я рискую? Пятьюстами кронами! Я не возьму больше пяти акций, видишь ли! А пятьсот это для меня вот что!

Он взял понюшку табаку, и этим дело кончилось.

Это общество осуществилось, верите или нет, и оно выдавало в десять лет своей деятельности 6, 10, 10, 11, 20, 11, 5, 10, 36 и 20 процентов. Из-за акций дрались, и, чтобы расширить дело, была открыта новая подписка; но тотчас после этого было общее собрание; о нем Фальк должен был написать для «Красной шапочки», где он состоял внештатным хроникером.

Когда он в солнечный июньский день вошел в маленький зал биржи, тот уже кишел народом. Это было блестящее общество. Государственные люди, гении, ученые, военные и гражданские чины высших рангов; мундиры, фраки, звезды и ленты; все, собравшиеся здесь, были объединены одним великим общим интересом: намерением человеколюбивого института, именуемого «морское страхование». И великая любовь нужна была, чтобы рисковать своими деньгами ради страдающего ближнего, застигнутого несчастьем; но любовь была здесь! Столько любви вместе Фальк еще никогда не видел сразу! Он почти удивлялся этому, хотя еще и не утратил всех иллюзий.

Но еще больше удивился он, когда увидел маленького проходимца Струве, бывшего социал-демократа, который, как паразит, ползал в толпе и которого высокопоставленные лица приветствовали рукопожатиями, хлопками по плечу, кивками и даже разговорами. Особенно бросилось ему в глаза, как Струве поклонился какой-то пожилой господин с орденской лентой и как Струве все же покраснел при этом привете и спрятался за чью-то расшитую спину. Но при этом он приблизился к Фальку, который его тотчас же остановил и спросил, кто это. Смущение Струве стало еще больше, и, собрав всю свою наглость, он ответил: «Этого ты должен бы знать! Это председатель присутствия по окладам». Сказав это, он заявил, что у него есть дело на другом конце зала; это было сделано так поспешно, что Фальк заподозрил: «Не стесняет ли его мое общество?» Бесчестный человек в обществе честного?

Блестящее собрание стало занимать места. Но кресло председателя еще пустовало. Фальк стал искать стол прессы, и когда он увидел Струве и репортера «Консерватора», сидящих за столом направо от секретаря, он собрался с духом и прошел через зал; но, когда он достиг стола, его задержал секретарь, спросивший: «От какой газеты?» Мгновенная тишина воцарилась в зале, и дрожащим голосом Фальк ответил: «Красная шапочка». В секретаре он узнал актуара присутствия по уплате окладов. Подавленное бормотание пробежало по собранию; затем секретарь произнес громким голосом: «Ваше место там, позади». Он указал на дверь, около которой действительно стоял маленький столик.

В одно мгновение Фальк понял, что значит консерватор и что значит литератор, когда он неконсервативен; с кипящим сердцем прошел он обратно сквозь насмешливую толпу; но, когда он оглянул их горящим взглядом, как бы посылая им вызов, его взгляд встретился с другим, совсем у стены; и эти глаза, очень похожие на другие, теперь уже угасшие, но когда-то глядевшие на него с любовью, позеленели от злости и старались пронзить его; он готов был плакать от горя, что брат может глядеть так на брата.

Он занял свое скромное место у дверей и не ушел, потому что это было бы бегством. Вскоре его спокойствие было нарушено господином, который, входя и снимая пальто, толкнул его в спину, а затем под его стул поставил пару калош. Вошедший был встречен собранием, поднявшимся, как один человек. Это был председатель акционерного общества «Тритон», но он был еще больше того! Он был маршал в отставке, барон, один из восемнадцати членов Шведской академии, кавалер многих орденов и т. д., и т. д.

Раздался стук молотка, и президент пробормотал при полной тишине следующую приветственную речь (которую он только что держал перед каменноугольным акционерным обществом в зале художественно-промышленного училища):

— Милостивые государи! Среди всех патриотических и приносящих человечеству благо предприятий немногие могут сравниться с человеколюбивым обществом страхования.

— Браво, браво! — раздалось в собрании, но это не произвело никакого впечатления на маршала.

— Что такое человеческая жизнь, как не борьба, борьба на жизнь и смерть против сил природы, и немногие из них избегнут рано или поздно вступить с ними в борьбу.

— Браво!

— Долгое время человек, в особенности в естественном своем состоянии, был жертвой стихий, мячом, перчаткой, которую, подобно щепке, бросало ветром во все стороны! Теперь это уже не так! Поистине не так! Человек решился на революцию, на бескровную революцию, не на такую, какую иногда предпринимали бесчестные изменники против законных своих государей; нет, милостивые государи, на революцию против природы! Он объявил войну силам природы и сказал: «До сих пор можете вы идти, но не дальше!»

— Браво, браво! (Аплодисменты.)

— Купец посылает свой корабль, свой пароход, свой фрегат, свою шхуну, свою барку, свою яхту… как ее там. Буря ломает судно! Купец говорит: «Ломай себе!» И он ничего не теряет! Вот великая точка зрения идеи страхования. Подумайте только, господа! Купец объявил войну буре — и купец победил.

Буря криков вызвала победоносную улыбку на устах великого человека, и у него был такой вид, будто эта буря ему очень приятна.

— Но, милостивые государи, мы не можем называть страхование деловым учреждением! Это не дело, и мы не деловые люди, ни в каком случае! Мы собрали деньги и готовы поставить их на карту, не так ли, господа?

— Да, да!

— Мы собрали деньги, чтобы держать их наготове для постигнутого несчастьем; ибо процент (кажется, один), который дает он, не может считаться взносом, поэтому он и получил правильное название премии; и я повторяю, я не могу верить (не тому, что кто-нибудь не согласится, об этом не может быть и вопроса), я не могу верить, чтобы кто-нибудь из вас, господа, испытал неудовольствие, если его взносы, как я назвал бы теперь — акции, употребятся на пользу дела.

— Нет! Нет!

— Я попрошу очередного директора прочесть годовой отчет.

Директор встал. Он был бледен, как будто пережил бурю; его большие манжеты с ониксовыми запонками не могли скрыть слабого дрожания его рук, его хитрый взор старался почерпнуть утешения и присутствия духа на бородатом лице Смита; он распахнул сюртук и выпятил широкую грудь сорочки, как бы готовясь встретить целый дождь стрел; потом он стал читать:

— Удивительны и поистине неисповедимы пути Промысла, — при слове «Промысл» добрая часть собрания побледнела, но маршал поднял глаза к потолку, как бы готовясь перенести тягчайший удар (потерю трехсот крон). — Только что закончившийся страховой год будет долго стоять в летописях, как крест на могиле несчастных происшествий, насмеявшихся над предусмотрительностью мудрейших и разрушивших расчеты осторожнейшего.