Пробуждение - Михаил Герасимов

Десять дней провел я в команде, наблюдая занятия и изучая различные приемы и сноровки, которыми так славились разведчики Муромцева. Сам Николай Петрович почти незаметно, в порядке обычных, как бы ни к чему не обязывающих бесед не только ввел меня в курс всех задач, выполняемых разведчиками, показал размах их работы, но и посвятил во все тонкости этого сложного и ответственного дела. Мне оставалось лишь запоминать, изучать и раздумывать над массой новых впечатлений. Вместе с тем и ответственность за выполняемую работу, опасности, возникающие во всех случаях боевых действий разведчиков, — все это стало значительно ясней для меня, чем было раньше.

Как-то в одной из бесед Муромцев сказал:

— Я думаю, вы на своей практике убедились, что далеко не каждый человек может быть разведчиком, хотя бы он был бесстрашен, ловок, силен, имел хорошо развитый слух и отличное зрение. В начале работы в разведке мне казалось, что так называемые «лихие ребята» наиболее подходят для разведки. Вскоре мне, однако, пришлось отказаться от этого мнения, так как я дорого поплатился за него потерей нескольких прекрасных людей. С той поры я очень недоверчиво отношусь к «лихим ребятам». Человек, стремящийся получить награду и ради этого готовый идти на самые рискованные дела, любитель сильных ощущений, теперь не находит места в нашей команде. Такие люди по своему характеру неспособны к длительной и скучной работе по овладению техническим мастерством. Они склонны к шумным предприятиям, эффектам, к позам. Ну а с такими качествами разведчиком быть нельзя.

— Позвольте, Николай Петрович, — не согласился я, — но ведь бесстрашие, дерзость, риск, бесшабашная удаль — все эти качества необходимы разведчику. Возьмите хотя бы исторические примеры: Сеславин, Фигнер, Давыдов в Отечественной войне двенадцатого года, матрос Кошка в Севастопольскую оборону, действия наших пластунов-кавказцев. Везде дерзость, риск, исключительное бесстрашие. Какой же смысл людей, отмеченных такими дарами природы, заменять тихими, скромными работягами? На одной технике выполнения приемов далеко не уедешь. Способность дерзать, все  ставить на карту — это лучшие стороны человеческого духа.

Муромцев, слушая мою горячую речь, спокойно курил, неторопливо прихлебывая свой любимый напиток — крепкий ароматный чай, и рассматривал то массивный серебряный подстаканник замысловатой работы, то, поднимая подстаканник к глазам, — цвет самого чая, но оставался серьезен.

— Видите ли, — дав мне закончить, все так же не торопясь продолжал он, — не всякий риск хорош и оправдан. Я не отрицаю допустимость риска, но бесшабашная удаль, как вы определили некоторые качества, необходимые разведчику, в большинстве случаев простое безрассудство. Разведчику нужно иметь горячее сердце, в этом я полностью согласен с вами, но наряду с горячим сердцем ему нужна холодная голова. Тогда и горячее сердце дольше будет биться в отважной груди. Кроме того, способность все ставить на карту — пользуюсь вашим выражением, Михаил Никанорович, — совсем не имеет ценности в моих глазах. Вы извините меня и не обижайтесь, но в ваших словах звучит открытая вера в предопределение, какой-то фатализм с примесью философии драгунского капитана, так хорошо схваченной Лермонтовым в «Герое нашего времени» — «Натура дура, судьба индейка, а жизнь копейка». С моей точки зрения, это очень слабая философия, говорящая о ленивом, неразвитом уме. Да и жизнь не такая плохая вещь, чтобы нищенски оценивать ее копейкой. А в наших действиях наша собственная жизнь всегда связана с жизнями наших подчиненных, которые верят нам и в нас, надеются на нас. Можем ли мы эти жизни ставить на карту? Я думаю, что нет. Главное же, Михаил Никанорович, заключается в том, что условия войны теперь совсем не те, что были даже двадцать лет тому назад, не говоря уже о весьма отдаленной эпохе Отечественной войны двенадцатого года. И техника военная, орудия убийства чрезвычайно усовершенствовались. Я отдаю должное отваге, героизму и самопожертвованию перечисленных вами героев. Но ведь Фигнер имел дело с ружьем, стрелявшим на двести шагов, а отважный Кошка пробирался в окопы англичан, к тому же плохих солдат, не встречая никаких препятствий, кроме необходимости преодолевать пространство. Нам же приходится иметь дело со скорострельным автоматическим оружием, с минометным огнем. На нашем пути проволочные заграждения, ракеты, прожекторы, дистанционные огни. Все это техника. А против техники нельзя идти с одним бесстрашным сердцем, с сильными руками да с готовностью «положить свой живот за престол и отечество». Дни военной романтики безвозвратно миновали. Поэтому, дорогой мой Михаил Никанорович, чтобы победить технику, нужно ей противопоставить по крайней мере такую же технику. И чтобы бороться с техникой, простите за повторение, нужен подготовленный во всех отношениях техник.

Я слушал строго логичную речь Муромцева, соглашался с ним, и моя военная романтика, которой я был, нечего греха таить, напитан, тускнела в моих собственных глазах, лишаясь своего еще недавнего обаяния. Голая, пусть неприглядная, но верная действительность во весь рост вставала передо мной. А Николай Петрович продолжал все так же неторопливо и спокойно:

— Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я людям, внешне блестящим, но неспособным к длительной упорной работе над собой, предпочитаю скромных тружеников, привыкших к повседневной работе, спокойных, хладнокровных, но, конечно, с высокими физическими и моральными качествами, необходимыми каждому настоящему солдату. Такие разведчики обычно дисциплинированны, работают осмысленно, не горячатся, выносливы и упорны. Никакие препятствия их не останавливают, они могут, если нужно, в болоте или грязи, в снегу часами лежать и свой долг всегда выполнят. Когда вы лучше познакомитесь с командой, вы найдете там в основном людей, принадлежащих к категории тружеников. Ну а «лихие ребята», как я уже сказал, для разведки подходят мало. Возьмите подпоручика Завертаева. Вот вам пример: бесстрашен, готов на любой риск, лишь бы было интересно, представлялся бы случай нервы пощекотать, помолодечествовать. Но упорно работать он неспособен и не хочет. Это, если можно так выразиться, человек праздников войны, не желающий признавать ее суровых будней. В ответственной разведке он потерял четырех замечательных людей, сам был легко ранен и контужен, много нашумел, но пользы делу принес, скромно говоря, очень мало. Пришлось  с ним расстаться. Теперь он в своей сфере: в команде конных разведчиков лихо летает на коне, вспоминая своих предков — казаков, бренчит шпорами, отрастил усы. Но так как его команда разведки не ведет, а используется только для ординарческой службы, то он для дела безвреден. Разведка — это постоянный, кропотливый и тяжелый труд.

Несколько таких бесед с Николаем Петровичем произвели значительное изменение в моих взглядах: я по-новому взглянул и на разведку, и на разведчиков. Убедился, что удача Муромцева в разведке в действительности есть результат большой и напряженной работы всей команды, высоких организаторских способностей самого Муромцева и отличных боевых качеств всех разведчиков, их изобретательности и инициативы. Однако это был совсем неоднородный материал: и охотники-сибиряки, и вятичи, и крестьяне разных губерний, и, наконец, рабочие и ремесленники, да и по возрасту люди разные. К моему удивлению, в команде почти не оказалось кадровых унтер-офицеров и солдат.

Во взводе, который подчинялся мне непосредственно, особенно внимательно я присматривался к разведчикам, обычно действовавшим с покойным Гусаковым.

Уже внешний вид Анисимова привлекал внимание: среднего роста, стройный и гибкий, он был светловолос, с черными бровями и синими спокойными, холодноватыми глазами. Небольшие усы темнели над твердым ртом с плотно сжатыми ярко-красными губами. Когда Анисимов улыбался, а это случалось нечасто, обнажались обычно скрытые ровные желтоватые зубы. Движения Анисимова были, как правило, неторопливы, мягки, эластичны и точны. Насколько я мог заметить, он никогда не делал ни одного лишнего движения. Его реакция, несмотря на кажущуюся медлительность, была поразительна. Всегда серьезный и внимательный, Анисимов больше слушал, чем говорил, не торопился отвечать независимо от значения вопроса и от того, кем он задан. Лишь после небольшой паузы следовал точный и краткий ответ. Команды и распоряжения Анисимов отдавал ровным, негромким голосом. Но было в нем что-то такое, что заставляло солдат и отделенных командиров выполнять его команды и распоряжения с возможной быстротой и усердием. Он был женат, но  о своей семейной жизни говорил неохотно. Сибиряк, по профессии охотник, Анисимов проучился, как он выразился, только «три зимы». Два Георгиевских креста и три медали были его наградами.

Друг и земляк Анисимова — Серых в противоположность первому был громоздкий, бородатый мужчина, с добрыми карими глазами, громадными руками и ногами. Казалось, он неловок, неповоротлив и медлителен. На самом же деле Иринарх Серых мог совершенно беззвучно пройти по любому грунту и по молодому ледку, как я убедился позже. Серых ползал, как ящерица, и ночью обладал способностью немедленно исчезать: отойдя на два-три шага, он как бы растворялся в пространстве. Серых любил поговорить, до смешного увлекался сказками и мог слушать их по нескольку часов подряд, неотрывно глядя на рассказчика своими доверчивыми глазами. Он был хороший гармонист, никогда не унывающий весельчак, запевала и первый плясун, несмотря на свою громоздкость и огромные ноги. Женатый человек и отец двоих детей, он трогательно рассказывал, как жил с семьей до войны. Имел такие же награды, как Анисимов.