Изгой - Сэди Джонс

И во время разговора чувствовалось, что они по-прежнему вместе. Наконец пара ушла, и Джини снова повернулась к нему.

– Сделай так еще раз.

Он снова взял ее за предплечье, касаясь большим пальцем внутренней стороны, где кожа нежнее всего, и тут же нахмурился, пытаясь понять, приятно ли Джини.

– Да, детка, именно так.

Они не делали ничего предосудительного, чего нельзя делать на людях, хотя ощущение было противоположным. Льюис видел, что и она чувствует его каждой клеточкой. Посетители расходились, а они продолжали сидеть, лишь изредка обмениваясь парой слов. Джини взяла его руку и стала рассматривать, затем они приложили ладонь к ладони, как будто сравнивали, потом он разглядывал ее кольца, а она рассказывала историю каждого.

– Мне некуда идти, – сказал Льюис.

– Очень смешно.

– Нет, правда некуда. Я опоздал на последний поезд.

– Мама хоть знает, где ты?

Его невольно передернуло.

– Нет.

– Она отпускает тебя шляться по городу?

– Нет.

– Ты знаешь, сколько мне лет?

Он покачал головой.

– Я все равно не скажу.

– Ну и ладно.

– Если хочешь, можешь переночевать на диванчике в кабинете.

Джини собралась уходить в два ночи. Льюис проводил ее до лестницы, и они на миг задержались в темном дверном проеме. Именно эта дверь привлекла его внимание несколько часов назад, когда он стоял на другой стороне улицы, отрезанный от всех и растерянный.

– Ты такой милый.

Было очень холодно, Джини забралась к нему под пальто и подняла глаза вверх.

Он поцеловал ее. Потом еще раз. Они целовались долго, заставляя таксиста ждать. Джини крепко прижалась к его груди, и Льюис потерял голову от желания; он хотел растерзать ее, как хищник добычу, с трудом заставляя себя быть нежным. И одновременно испытывал благодарность судьбе, едва смел касаться Джини, точно она была хрустальной вазой.

– Ты как ребенок. – Она зарылась лицом ему в шею, он ощущал ее улыбку и большего наслаждения в жизни не испытывал.

Пожалуй, его сто лет никто не касался так ласково, не говоря уж о том, чтобы сжимать в объятиях, и он почувствовал жалость к себе.

Когда Джини ушла, все вокруг сразу стало обыденным.

Льюис вернулся в бар, Джек отвел его в кабинет с диваном. Еще вчера он пришел бы в восторг от такого приключения, однако сейчас ночевка в клубе показалась совершенно рядовым событием.

Глава четвертая

На следующий день Льюис вышел из клуба на залитую солнечным светом улицу и, ежась от холода, зашагал на вокзал Виктория. Было воскресенье, и он едва не опоздал на единственный поезд: пришлось бежать по пустой платформе и запрыгивать на ходу. Казалось, что он единственный пассажир и что сегодня поезд едет особенно быстро.

По пути от станции домой было тихо и солнечно, и куда холоднее, чем в Лондоне. Под деревьями виднелись еще не растаявшие корки льда. В высоком голубом небе как никогда ярко сияло солнце. Льюис глубоко вдыхал морозный воздух, переполняясь радостью и жаждой жизни.

Кит всегда считала, что в церкви веет могильным холодом. Воздух тут был тяжелый, пахнущий камнем и сыростью, как на кладбище. Керосиновые обогреватели на колесиках угрожающе шипели, но толку от них было немного. Кит спрятала озябшие ладони под мышками. По мере того как прибывали люди, становилось чуть легче: теплое дыхание и запах парфюма разбавляли тягостную атмосферу склепа. Органист начал перебирать пальцами по клавишам, приветствуя вновь прибывших. Вошли Нэпперы и, перекинувшись парой слов с Дики и Клэр, уселись позади.

– Ну и холодина, – прошептала Джоанна.

– Убейте меня! – ответила Кит.

Наконец закрыли двери, и викарий прошел к кафедре. Джоанна захихикала, Кит закрыла рот ладонью, чтобы не фыркнуть.

– А где Гилберт и Элис? – спросила Клэр.

Кит огляделась. И правда, впервые в воскресенье на пасхальных каникулах в церкви не оказалось Олриджей.

У поворота Льюис решил срезать дорогу, перелез через ограду и направился к саду через лес, чтобы войти в заднюю дверь. Было позднее утро; обычно в это время отец и Элис еще в церкви. Льюис не знал, что им скажет, однако не особенно беспокоился на этот счет, а сосредоточился на простых желаниях – поесть и поспать.

Уже почти на пороге, заглянув в окно, он замер: в гостиной сидели Элис, отец и полицейский в форме.

Льюис боялся пошевелиться, но было уже поздно: они заметили, как он шагал через сад. Подойдя ближе, он открыл стеклянные двери и вошел в дом. Гостиная нагрелась на утреннем солнце, и Льюиса обдало волной тепла. Отец поднялся на ноги.

– Льюис?

– Да, сэр?

– Значит, все в порядке? – спросил полицейский, оказавшийся Уилсоном.

Льюис кивнул, но Уилсон обращался к его отцу.

Элис увела Уилсона в холл. Гилберт и Льюис молча стояли в гостиной лицом к лицу. Щелкнул замок, и они остались втроем. Ни в одном окрестном доме не было ни души, как всегда во время воскресной службы.

Элис вернулась в гостиную.

– Вы не в церкви, – сказал Льюис.

– Ты не пришел домой, и мы очень волновались, – тихим голосом произнес Гилберт. – Мы думали, с тобой что-то случилось.

– Ничего не случилось.

– Помолчи, пожалуйста.

Льюис молчал, безуспешно убеждая себя, что ему все равно, и все его мысли только о Джини.

– Тебя не было дома всю ночь.

– Да, сэр. Простите, пожалуйста.

– Если ты снова сбежишь, придется отправить тебя в специальную школу. Ты понимаешь, что это такое?

Гилберт подошел к сыну вплотную, пристально глядя в глаза. Теперь его голос звучал резче и громче.

– Ты меня слышишь? В таких школах никто с тобой нянчиться не будет, враз отучат своевольничать. Там держат в ежовых рукавицах, и домой на каникулы никто не отпускает, как сейчас. Там совсем другая жизнь, понимаешь ты или нет?! В последнее время ты ведешь себя безобразно, и со мной, и с Элис, а теперь еще и сбежал из дома. Я не намерен такое терпеть, ясно?!

Льюис так усиленно таращился на отца, что в глазах потемнело.

– В моем доме живут по моим правилам! Не согласен – тебя никто не держит. Вылетишь отсюда как миленький!

Льюис с трудом заставил себя кивнуть. Ему хотелось крикнуть: «Пожалуйста, не надо меня никуда отправлять!» Он взглянул на Элис, как будто ища поддержки, но та сидела, опустив голову, и рассматривала свои колени.

– А теперь иди наверх и подумай о том, что я сказал. Когда спустишься на обед – если вообще спустишься, – я хочу понимать, что ты осознал и готов исправиться. Марш наверх!

Комнатка с белыми стенами с детства принадлежала Льюису. Именно тут мама садилась к нему