Итоги № 21 (2013) - Итоги Итоги

— В Америке вы стали героем капиталистического труда, но, насколько я знаю, никаких государственных наград вам здесь не вручают.

— А мне и не надо. Хотя одну награду дали года три назад. Я получила ежегодную премию профессионального журнала Dance Magazine. Провели вечер, чествовали, вручили хрустальный приз. Это, конечно, приятно, но ничего не решает в моей ежедневной работе.

— И все же возникает досадное ощущение, что о вас знают в Америке меньше, чем о Михаиле Барышникове, Наталье Макаровой или уже давно ушедших Рудольфе Нурееве и Александре Годунове. Замечательной Макаровой, например, президент Обама недавно вручил ежегодную премию Кеннеди за выдающиеся творческие заслуги перед Америкой. Положа руку на балетный станок, скажите: Макарова как балерина лучше, чем вы?

— Может, и лучше. Она более драматична на сцене. В смысле чистоты, правильности и легкости движений я ей не уступаю.

— А может, здесь в какой-то степени сказался политический контекст? Они бежали от советской власти, их с восторгом встречали на Западе как невозвращенцев и мучеников режима. Вы же приехали по контракту, по-деловому, без скандала...

— Они не были мучениками режима, просто им хотелось танцевать без оглядки на власть, им хотелось полной свободы творчества. Поэтому они и оставались на Западе. С Барышниковым я танцевала в Ленинграде несколько партий, в том числе «Сотворение мира». Это одна из моих любимых партий. Нам с Мишей в этом спектакле сопутствовал большой успех. С Нуреевым мы танцевали только «Жизель», это и моя первая «Жизель», и его. Кстати, я хотела с Владиком танцевать «Жизель», но Григорович нам не дал. С Нуреевым мы мало общались. Помню, он ругал всех, отрицал все. А о себе был невероятного мнения. Это ему, кстати, помогло утвердить себя на Западе — здесь принято себя хвалить. Что касается Александра Годунова, он в тот роковой день августа 1979 года, будучи на гастролях в Нью-Йорке, принял решение остаться в Америке, а его жена (Людмила Власова — балерина, солистка Большого театра, в настоящее время хореограф танцев на льду. — «Итоги») отказалась и вернулась в Москву.

— Балетные фанаты старшего поколения помнят вас по блистательным выступлениям на сцене Мариинки, тогда Кировского театра, в «Жизели», «Раймонде», «Ромео и Джульетте», «Дон Кихоте», «Спящей красавице», многих других спектаклях. На протяжении длительного времени вы были прима-балериной своего театра...

— Я не знаю, что значит прима. Работала как все. Если уж кого и называть примой Кировского театра тех лет, то, наверное, Наталью Дудинскую. Она танцевала главные партии во всех новых спектаклях. Первая «Спящая» — она, первая «Жизель» — она. Потом этот приоритет немного размылся. Наши отношения с Дудинской не сложились, отчасти из-за того, что я и Владик много работали с Юрием Григоровичем. Григорович тяготел к современным трактовкам, а Дудинская и ее муж Константин Сергеев (в 50—60-е годы главный балетмейстер Кировского театра. — «Итоги») были традиционалистами. Когда Григорович уходил из Кировского в Большой театр, он звал меня с собой в Москву.

— Но вы остались в Ленинграде. Почему?

— Владик меня не поддержал. Он сказал: ты поезжай, а я останусь здесь. Нас уговаривали, обещали, что мы с Владиком будем танцевать то же самое, что и в Кировском. Но я осталась. Помню, как ряд балерин, и я в их числе, выступили против методов руководства Сергеева, устроили бурное профсоюзное собрание. Конфликт был серьезным...

— И все же без кислоты в лицо обошлось.

— Верно, другие были времена. То, что сейчас происходит в Большом, это прискорбно и ужасно. В наше время в театре тоже шла борьба самолюбий, но нам бы и в голову такая мерзость не пришла. Когда кого-то из нас обходили ролью, мы плакали, ходили к начальству, жаловались, просили. Кого-то не любили, не здоровались, обходили стороной. Ну и все. Волочкова говорит, что ей подкладывали иголки и бритвы. Не верится, что такое возможно. В мое время этого не было.

— Как вы объясняете этот сдвиг в криминал?

— Когда каждый день читаешь в газетах и слышишь по телевидению «заказное убийство», «заказное убийство», у вас тут (показывает на лоб) что-то перестраивается, и такое кажется возможным.

— Насколько правдоподобна версия про балерин, которых превращают в девочек по вызову для олигархов?

— Когда появляются слишком большие деньги, это может выродиться во что угодно. Я просто думаю, что если тебе предлагают подобное, но ты никак не хочешь на это пойти, то ты и не пойдешь. Тебе в отместку не будут давать какие-то роли, не будут брать на гастроли, но ты всегда можешь пойти и сказать об этом во всеуслышание.

— А вы не прослеживаете историческую аналогию с советскими нравами, когда с артистками балета водили «служебные романы» партийные боссы? Известно, что Киров был большим любителем по этой части, да и про вождя народов говорят всякое.

— Кто же не знает, что Сталин любил ходить в театр и смотреть на Ольгу Лепешинскую. И все. В советское время артистов балета любили приглашать на правительственные банкеты, другие торжества. Я тоже ходила на банкеты как Герой Соцтруда и депутат Верховного Совета, но мне никто не предлагал ничего после (смеется). А я была не самая уродливая.

— Мне не раз говорили американцы, что высочайшая репутация российской балетной школы автоматически дает фору всем артистам, хореографам и репетиторам из бывшего Советского Союза в плане получения работы. Это так?

— Когда я приехала, в Америке были балетные театры, которые терпеть не могли русских. Русская школа для них — пустой звук. Если ты не вышел на сцену и не показал, что ты реально можешь, забудь о контракте. Ты должен быть на голову, ну на полголовы выше тех, кто уже работает в труппе. Мы оказались намного сильнее, и у них нет другого выхода. Сейчас все изменилось, и в Америке нет ни одной крупной балетной труппы, где бы ни работали наши талантливые артисты и хореографы, ни одной серьезной балетной школы, где бы ни преподавали наши педагоги. В 1990-е годы в ABT не было ни одного guest artist из России. А в этом году приглашены Диана Вишнёва, Наталья Осипова, Иван Васильев, Полина Семионова, а в труппе работает в статусе ведущей балерины Вероника Парт из Мариинки. Наша мариинская труппа танцует Баланчина не хуже, а может, и лучше, чем американская труппа самого Баланчина. Американцы это признают. Русская школа классического танца позволяет осваивать и модерн, и неомодерн, и любые современные изыски.

Нью-Йорк

О, bella! / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

О, bella!

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Театр

На сцене Театра Ермоловой прошла премьера спектакля Сергея Юрского «Полеты с ангелом». Продюсер Леонид Роберман

После спектакля Сергея Юрского «Полеты с ангелом» очень трудно не заговорить сразу высоким штилем. Стихами, даже такими свободными, как написана пьеса Зиновия Сагалова, не умею. А от пафосных рулад удерживают пролитые в финале слезы, сдержать которые не смогла. Прошибло. Собственно, здесь можно было бы поставить точку. Плачущий рецензент — что тот комиссар. Но со слова «точка» спектакль-то как раз только начинается. «Ты хочешь, чтоб я сам поставил точку?» — спрашивает старик, сидящий лицом к мольберту. Мы не видим, что за картина в подрамнике, но узнаем за его спиной сгрудившиеся на заднике домики Витебска, а в музыкантах — уличных клезмеров. Да-да, перед нами — Марк Шагал. Кажется, физически ощущаешь, насколько он погружен в себя. Я бы назвала это эффектом Юрского — умение так сосредоточить на мгновение внимание зала и держать паузу ради того, чтобы мы почувствовали себя здесь и сейчас. Обычно такие мгновения приберегают к кульминации или к финалу. Но режиссеру Юрскому очень важно завладеть публикой сразу. Иначе расслабленная, пришедшая из буфета, она многое прослушает, не уловит жанр. Он не может ее упустить, потому огонь принимает на себя актер Юрский. В спектакле у него множество ролей — от поэта Сандрара до министра Луначарского. Но главная роль — Марк Шагал. Гений играет гения, великий рассказывает про великого? Не играет и не рассказывает. Собеседуют. Один художник, проживающий долгую жизнь в искусстве, с другим, дожившим почти до ста лет. Не надо сопоставлять масштабы, но можно почувствовать близость. Отсюда откровение и пронзительность финала, когда в ответ на заданный в начале вопрос герой взбирается по лестнице туда, где свободно и счастливо летали персонажи его знаменитых полотен, и замирает, воздев руки к небесам.