Повесть об уголовном розыске - Алексей Нагорный

Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:

– Эта казна для Кутькова - дороже жизни. Он за ней придет, а мы его - цап-царап!

– Приде-ет… - протянул Афиноген. - Долго ждать придется.

– Зачем долго, - спокойно возразил Никифоров. - Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!

– Поосторожнее насчет любви, - заметил Коля. - Противно слушать.

– Ой ли? - сощурился Никифоров. - А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.

– Уймись, - оборвал Никифорова Трепанов. - Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.

– Не знаю, как Маша, - вдруг сказал Коля. - А я ей запрещу участвовать в этом деле!

– Ты? - обомлел Никифоров. - Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!

– Подожди, - поморщился Трепанов. - В чем дело, Коля? Объяснись.

– А чего объясняться, - уныло сказал Коля. - Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?

– Я бы отца-мать не пожалел! - яростно крикнул Никифоров. - Революция требует - отдай! Кто не с нами - тот против нас!

– А вот тут тебя занесло, - усмехнулся Трепанов. - Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.

Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:

– Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность - спасибо скажем. Нет - тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.

Коля решил отложить разговор с Машей. "Может, и не понадобится ее помощь, - утешал он себя. - Так чего зря нервы трепать".

На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:

– Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? - И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.

Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:

– Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.

– Прости, я не поняла, - ответила она крртким, невинным взглядом. - Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, - в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. - Мы ведь суп-ру-ги. А это значит - пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?

– Нет такого слова, - буркнул Коля. - Корова называется.

– Спасибо, дорогой, - улыбнулась Маша.

…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все - Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят - они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.

– Марь Иванна, барышня! - крикнул Никифоров. - Не разбейте!

Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.

– Ее бы под водочку холодную, - пошутил кто-то.

Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.

– Заколотите, - приказал Трепанов.

Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:

– На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.

Маша смерила его презрительным взглядом.

– Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? - в тоне Маши была явная ирония.

– Да он пошутил, - вмешался Коля. - Ну скажи, что пошутил?

– Конечно, - мрачно пробурчал Никифоров. - Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.

Коля сжал кулаки.

– Не нужно, - тихо сказала Маша. - Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.

– Не дождетесь… - Никифоров ушел.

Афиноген, слыша все это, спросил:

– Что на него нашло? - и, покачав головой, добавил: - Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!

Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.

Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь - проверял, нет ли хвоста, - Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти.

– Здоров, Амир, - кивнул Никифоров. - Как она, ничего? - Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил:

– Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку?

– Нет, спасибо, - засмеялся Никифоров. - А ты разве чай пьешь?

– На водку у меня денег нет, - развел руками Амир. - Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. "Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…" А тут ты подвернулся, - улыбнулся Амир. - Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно!

– Ну. Дай бог! - искренне сказал Никифоров. - Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. - Никифоров внимательно посмотрел на Амира.

– Слыхал, - Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое:

– А деньги куда дел, случаем, не знаешь?

– Брось смеяться, начальник, - обиженно сказал Амир. - Уж не держишь ли ты на меня?

– Не-е… - сказал Никифоров. - Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. - Никифоров встал.

– Слушай, Никифорыч, не первый день знакомы, - остановил его Амир. - Говори прямо, зачем пришел?

– Зачем пришел - уже сказал, - улыбнулся Никифоров. - Прощай.

– Не могу поверить… - растерялся Амир. - Я ведь завязал. Неужто ты меня на дело навести пришел?

– Ты битый, умный. - Никифоров взялся за ручку двери. - Должен понимать больше, чем сказано. Кто Жичигиных-то убил?

– Кутьков… - Амир все еще не понимал.

– Ну вот! - обрадовался Никифоров. - Ты все и понял!

Амир задумался.

– Меня хотели пришить заезжие гастролеры, - тихо начал он. - Ты меня спас, собственной жизнью рискнул. Я с того времени другим человеком стал. Я, Никифорыч, все понял. Я добро помню и сделаю все, что надо. Иди и не сомневайся.

Никифоров ушел. Амир оделся, сунул в карман финку. Потом подумал и бросил ее в ящик буфета. Спустя двадцать минут он уже стоял перед вывеской трактира на Хитровом рынке; улыбающийся мужик в поддевке в левой руке держал штоф вина, а в правой - поднос с кругами колбасы. Витиеватая надпись гласила: "Вася, не жалей карман, будешь сыт и будешь пьян!" Амир толкнул дверь и вошел. Под потолком кольцами вился сизый махорочный дым, слышалось пьяное пение. Подскочил половой, но Амир не стал с ним разговаривать и спустился прямо в подвал. У двери на страже стоял чубатый парень с золотыми зубами. Он подозрительно посмотрел на Амира и загородил ему путь.

– Что, Бусой, все петуху хвоста вертишь? - Амир легко отстранил его и прошел в небольшое помещение со сводами. Там никого не было.

– А ты, я слыхал, большой скок подыбил, поделиться пришел? - заинтересованно спросил Бусой.

– Угадал, - снисходительно, как и полагалось отвечать тому, кто стоял значительно ниже на иерархической воровской лестнице, обронил Амир. - Кто внизу?

– Зайди, - Бусой почтительно распахнул дверь.

В следующей комнате стоял густой запах спирта. Шесть живописно одетых воров играли в "двадцать одно".

– Бог в помощь, - поздоровался Амир.

– Лучшим людям наше с кисточкой, - отозвался банкомет. - Что скажешь, уважаемый? Или дело есть?

– Есть, - сказал Амир. - Только мокрухой пахнет, а сам я на мокруху не иду, знаете…