Очерки из истории канонического права XI–XII вв.: Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон, Нерсес Лампронский - Андрей Юрьевич Митрофанов

чтобы ты сегодня таким же образом ввел в соблазн всех, вверенных тебе. Однако, мы верим, что Господь дарует тебе по сердцу твоему то, чего не обретает в поведении других по сердцу своему. Если же тебе более угодна другая дорога, по нашему позволению отложи в сторону свою поклажу, которую возложила на тебя одна только нужда без любви, и святыми молитвами твоими помоги мне, труждающемуся на другом корабле»[229].

Как видим, Ансельм вновь, как и в «Беседе о любви», использовал образ корабля для обозначения Церкви. Именно Ансельм в условиях императорского нашествия оставался единственным кормчим на этом корабле, единственным легатом папы Григория VII для всех стран, лежащих севернее Рима. Поэтому он противопоставлял нужду и оскудение любви, которые заставляли аббата уступить притеснениям сторонников антипапы и покинуть монастырь, любви, которая предполагает верность законному папе и послушание долгу. По меткому замечанию Дж. Форнассари, «корабль любви», на котором плыл Ансельм, отличался от «корабля нужды», который нес по потоку соблазна аббата Понцио[230]. По мнению ученого, Ансельм своим отождествлением любви как богословской добродетели и послушания как ее внешнего церковного проявления предвосхитил нравственное богословие Франциска Ассизского[231].

Сохранившаяся переписка епископа Ансельма Луккского дает нам возможность судить о том, как его представления о добродетели влияли на его отношения с людьми, чаще всего весьма высокого социального уровня. Но для суждения о том, как мыслил и воспринимал Ансельм духовную жизнь и молитвенный опыт, нам необходимо обратиться к его литургическим произведениям.

Пространные молитвы, составленные епископом Ансельмом для Матильды Тосканской (изданы А. Вильмартом в 1938 году[232]), представляют собой чрезвычайно важный источник для рассмотрения духовного облика самого Ансельма и его духовной дочери. Итальянская исследовательница С. Кантелли в статье, посвященной указанным молитвам, обращенным ко Христу и Деве Марии, выделила две основные, характерные для этих текстов темы[233]. Во-первых, в молитвах весьма отчетливо звучит мотив предстательства и заступничества Девы Марии за молящуюся (молитва была написана для маркграфини Матильды). В молитвах Ансельма, впервые в латинской аскетической традиции, идея духовного материнства Девы Марии по отношению ко всему роду человеческому была выражена наиболее явственно. Во-вторых, молитвы Ансельма и Матильды представляют собой, по сути, молитвы перед причащением. В них говорится не только о нравственном значении предстательства Девы Марии. В них находит онтологическое обоснование необходимость обращения с молитвой к Той, Которая родила Богочеловека, именно тогда, когда молящиеся готовятся к приобщению Тела и Крови Христовой. Подобное соотнесение Евхаристии и предстательства Приснодевы как условия для достойного причащения не было характерно для латинской литургической традиции в предшествующие века[234]. По мнению С. Кантелли, содержание и характер молитв соответствовали «новому» духовному настроению и благочестию, распространенному при тосканском дворе. Это благочестивое настроение разделялось Ансельмом и Матильдой под влиянием самого папы Григория VII, который в знаменитом письме Матильде от 16 февраля 1074 года указывал ей на то, что по возможности более частое причащение и сугубое почитание Девы Марии составляют основы подобающей христианской жизни[235].

Ансельм наиболее полно раскрыл эту мысль папы Григория VIΙ в первой молитве «на утешение госпожи графини Матильды», которая чрезвычайно насыщена по содержанию. В этой молитве маркграфиня обращается вначале ко Христу со смиренной просьбой не вменить ей в вину ее бесчисленные прегрешения. «Господи Иисусе Христе, Царю царствующих, Судие праведный, Пастырю добрый, Отче преблагий, Начальниче милосерднейший, Врачу прекроткий, Вседержителю страшный поклоняемый, Создателю всех, терпящий и истребляющий грехи наша через покаяние… Уже несмь достойна, Господи, во еже призывати Имя Святое Твое, ниже обратити к небесам падшие очи, яко оскверних храм твой святый, повредих образ твой…»[236]. Начало молитвы (по замечанию А. Вильмарта) напоминает молитвенный стих известного средневекового схоластика Беренгария Турского «Судие праведный, Иисусе Христе, Царю царствующих и Господи…», а также антифон св. Агнессы, полагающийся, по римскому обряду, на входную песнь (интроит) пепельной среды «Вседержителю, поклоняемый, страшный, благословлю Тя…»[237].

Затем молящаяся обращается к Деве Марии, прося Ее о предстательстве и о достойном причащении. По замечанию С. Кантелли, для епископа Ансельма евангельской основой признания заступничества Приснодевы как необходимого условия достойного причащения служил отрывок из Евангелия от Иоанна, в котором Христос вверил Деву Марию апостолу Иоанну (Ин. 19, 25–27). В этом отрывке Христос сказал апостолу: «Се матерь твоя», тем самым в лице евангелиста Иоанна весь род человеческий усыновлен Приснодевой. Поскольку же, приобщаясь Тела и Крови Христовых, христиане, по словам апостола Павла, «смерть Господню возвещают» подобно Деве Марии и апостолу Иоанну, стоявшим возле Креста, посему каждый раз в момент причащения усыновление Девой Марией рода христианского бывает засвидетельствовано Христом. Именно поэтому обращение к Деве Марии в тексте молитвы содержало воспоминание о вышеупомянутом евангельском эпизоде: «О честнейшая Госпоже моя, непорочная Мати Господа моего, не вем каковым души устроением дерзаю призывати помощь твоего заступления… Марие, – рече Иисус, – се сын твой, апостоле, се матерь твоя, да предстательствует преславная Матерь таковым благочестивым чувством за всех правую веру хранящих и сохранит сугубым попечением плененных [ныне же] искупленных, сделавшихся сынами в усыновлении…»[238].

Завершается молитва исповеданием веры в истинное присутствие Тела и Крови Христовых в Евхаристии: «Верую и исповедую, яко сей святейший хлеб содержит естество животворящей Твоея плоти и славу, юже ты составил и приял сообразно Духу освящения во чреве Девы Матери от плоти Ея. Ты, Христе, Единородный Сыне Отчий соедини себе [плоть сию во единстве лица [Твоего]… Вем бо, Господи Иисусе Христе, яко ты, седяй на небесех, пребываеши в сей гостии неизменным и непостижимым образом не токмо человекам, но и ангелам, и содержиши Себе всецело под сими знамениями и видами хлеба»[239]. Не исключено, что епископ Ансельм намеренно стремился подчеркнуть реальность присутствия Христа в Евхаристии, имея известия из Франции, где распространялось еретическое учение Беренгария Турского о символическом понимании причащения. Вместе с тем в тексте Ансельма нет упоминания о пресуществлении (transsubstantiatio), понятие о котором будет связано с попытками схоластического богословия в последующие века объяснить таинство Евхаристии. Ансельм ограничивается исповеданием веры в реальное присутствие Тела и Крови Христовых в Евхаристии.

В связи с приведенным отрывком невольно вспоминается византийская молитва перед причащением, автором которой был св. Иоанн Златоуст, который также ограничивался простым исповеданием веры в реальность присутствия Тела и Крови Христа в Святых Дарах: «еще верую, яко сие есть Тело Твое, и сия есть Самая честная Кровь Твоя».

В византийской литургической традиции – особенно в связи с полемикой против монофизитства – также очень часто подчеркивалось то, что Тело Христово было