Аниматор - Андрей Волос

Лева задумчиво покачал в ладони пустую чашку, потом резким движением перевернул и поставил на блюдце.

— Чертова Качария. Вот уж вечное спасибо отцу народов, будь он трижды проклят…

Белозеров вздохнул. Левину позицию он хорошо знал. Лева полагал, что проблемы, связанные с Качарией, имеют своим истоком выселение качарцев в Среднюю Азию и Казахстан в середине сороковых годов. Мол, вот их выселили ни за что ни про что, обрекли несколько поколений от мала до велика на униженное, гибельное существование. Потом разрешили вернуться на родину. А там за это время успела развиться новая жизнь… они оказались подвешенными между небом и землей… и вот так, дескать, слово за слово, одно к одному, дальше — больше: дожили… Сталинистом Белозеров себя не считал, но все же Левины речи на этот счет всегда его несколько коробили. Во-первых, что значит — ни за что? Совсем бы не было за что, так и разговору бы не пошло; во-вторых, если разобраться…

— Ахмед Гарипов пару дней назад в интервью газете «Репабблика» заявил, что в случае его прихода к власти, который, как ты знаешь, он считает законным и скорым, новое качарское правительство первым делом национализирует компанию «Качар-ойл». Слышал?

— Слышал, — лениво ответил Белозеров. — Действительно, заявил. И что?

На самом деле ход рассуждений был ему очевиден. «Качар-ойл» принадлежит Леве. В случае ее национализации и, соответственно, утраты Лева лишится примерно трети своего состояния. Правда, у него останется «Промнефтегаз», а это сила, мощь, это Сибирь-матушка, а не чахлые, испитые качарские скважины… Но все равно жалко. Между тем через три года выборы. И нынешний президент захочет продлить свои полномочия на новый срок. Для чего ему будут нужны деньги на предвыборную компанию. Он обратится к крупным предпринимателям. И те дадут, потому что хотят иметь в будущем некоторые преференции и надеются, что их не забудут. А Лева вправе заявить, что ни копейки не даст, — его-де разорили именно в пору правления нынешнего президента… Но это слишком прямо, а Лева не из тех, кто разъясняет простые истины. Да и куда ему деваться от выборов? Не на облаке живет… Нет, не то.

Лева взял чашку, стал разглядывать причудливые натеки кофейной гущи.

— Не то, — удовлетворенно сказал он, отставляя чашку. — Совсем не то.

— Что «не то»?

— Что ты подумал.

— А что я подумал?

— Ты подумал про выборы.

Белозеров хмыкнул.

— Подумал ведь? И неправильно подумал. От побора выборов… ха-ха!.. от выборов-поборов я все равно не отверчусь. Потому что только дети полагают, будто слово «олигархия» переводится как «власть немногих», а слово «олигарх», соответственно, — примерно как «представитель власти немногих». А ты человек взрослый и знаешь, что олигарх — это всего лишь кошелек власти. Верно? Власть вправе в него залезть в любую секунду и взять столько денег, сколько захочет. А если вдруг кошелек упрется и не отопрется, порезать его на варежки. Да что я тебе толкую, строишь из себя юношу… просто смешно.

Они помолчали.

— Тоже мне, Вольф Мессинг, — буркнул Белозеров. — Читатель мыслей.

Но ничего не попишешь: с Левой он всегда чувствовал себя немножко мальчиком. Иногда, конечно, и ему удавалось его урыть, но редко, до обидного редко. Не башка, а компьютер.

— А вот знаешь, — оживился Лева, — мне один немецкий художник как-то рассказал такую хохму. Знаменитый такой художник, весь мир объездил, все премии во всех странах получил. А в школе он учился с одним парнем — ну как мы с тобой, примерно, — которого в свое время подцепила Штази. Ты этих ребят знаешь.

Белозеров кивнул.

— Взяли его на крючок капитально. Доносить заставляли, всякие гадости делать, пользовали во все дырки. Так сказать, не обинуясь.

Ты понимаешь.

Лева вопросительно посмотрел на Белозерова. Белозеров неопределенно кивнул.

— Трижды пытался с собой покончить, мучился страшно… И в какой-то момент ему удалось из Восточной Германии сбежать. Как-то хитро сбежал, через Венгрию. Пробрался в Западную. И, представляешь, поселился ровно напротив своего прежнего дома — на другой стороне реки Панков. На другой стороне границы. В Берлине и район такой есть — Панков, — зачем-то добавил Лева, хотя отлично знал, что

Белозеров работал в Берлине несколько лет, и Панков этот знал как облупленный, и ребят из Штази, говнюков этих, тоже навидался, уж слава богу…

— А потом они встретились. Уже после того, как стену повалили. Уже в объединенной Германии. Какая-то там у них годовщина окончания школы случилась. И потолковали, разумеется. Кто как жил эти годы, то-се. И вот мне этот художник и говорит: «Я объездил весь мир — почти все страны, чего только не навидался, всюду меня встречали, показывали местные достопримечательности… А он всего лишь перебрался через реку. Но когда мы с ним беседовали, я отчетливо понимал, что его путешествие оказалось куда длиннее моего!..» Вот так он мне сказал…

— Интересно, — кивнул Белозеров, взглянув на часы.

— Торопишься?

— Хотел заскочить тут в одно местечко…

— «Заскочи-и-и-ить»! «Мне не к лицу и не по летам!»

— Вот воистину лестная фраза! — отметил Белозеров. — Две цитаты: одна из меня, другая из Александра Сергеевича.

— Слушай, а что-то мы давно не собирались по-хорошему, — снова оживился Лева. — Посидеть, стихи почитать… молодость вспомнить… с какими-нибудь такими…

Белозеров невольно сморщился: представил, что Лева сейчас спошлит.

Этого он в нем не то чтобы не терпел, а как-то боялся.

— С какими-нибудь такими… «тетрадками своих стихотворений…» а?

— Ладно, Васильич, — несколько грубовато сказал Белозеров. — Какие наши годы? Еще повидаемся. Я поехал? А что касается этих дел, то пойми меня правильно. Я на службе, понимаешь? Я как собака: служу. И знаю, что кому нужно. Государству нужна стабильность. Ты и сам это лучше меня знаешь. Слово «стабильность» можно понимать по-разному.

Одни могут считать, что стабильность возникнет только в тот момент, когда к власти в Качарии придет оппозиция — во главе с Ахмедом

Гариповым — и все в этой несчастной провинции перелопатит по-своему.

Нам неведомо, как именно перелопатит. То ли Качария отделится, то ли не отделится; то ли станет исламской республикой, то ли не станет, — не знаем. Другие полагают, что стабильность может быть обеспечена только полной победой над оппозицией. Качария остается в составе федерации, ислам занимает подобающее место, и вообще все идет по-прежнему. Я тоже так думаю. Но меня не спрашивают, Лева. Мне приказывают. А я — что? Я служу…

— Поехал, да? — бормотал Лева, как будто не слыша его слов. — Ну давай… что ж… если со старым товарищем посидеть нет минуты лишней… — Он хихикнул и, поднявшись следом за ним, взял Белозерова за пуговицу. — Я что хотел сказать-то… м-м-м… да! — и отступил на шаг, сделав большие глаза. — Самое главное забыл, вот голова садовая! У тебя же радость! С тебя, Валя, причитается!

— Что это вдруг? — насторожился Белозеров.

— Как! Я же им, мерзавцам, позавчера еще поручил: позвонить, сказать!.. Ах, разгильдяи! Ладно, я разберусь… ты извини. Я же говорю: у меня этих считальщиков, тирщиков, стреляльщиков, работничков, всякой твари по паре… Как микробов в воздухе!.. Я же почти Ной, Валя!.. А никто не соображает, честное слово. Так вот: ты теперь не два, а три процента будешь получать! А?

Белозеров чувствовал подвох… знал, что Лева деньгами просто так не бросается, в одних ботинках по пять лет ходит… Но магия чисел мгновенно увлекла его. Восемьсот тысяч долларов — это была, в сущности, единственная основа его благосостояния. Ну не считая кое-какой недвижимости. Фундамент, заложенный еще в начале девяностых, не без помощи Левы, великого хитреца и комбинатора. Он тогда вычислил одного парня из госкомпании, который поставлял государственный же еще алюминий во Вьетнам. Парень отдавал узкопленочным крылатый металл по бросовой цене, беря с них за это немалые «верховые». Лева научил Белозерова, и тот сел парню на хвост. Парень был готов на все — без штанов остаться, только бы выпустили. Но с него и штанов не просили: предложили лишь продолжать столь хорошо налаженную деятельность, оставляя себе десять процентов. Девяносто делили пополам — правда, Леве шестьдесят, а Белозерову тридцать. Потому что белозеровскую долю Лева тут же куда-то совал, и она прирастала Сибирью. Парень года через полтора все-таки свинтил от дел — сунул дурную голову в петлю, потому что на него вышли какие-то иные серьезные люди, действовавшие совсем не по-человечески, а вязаться с ними, крышуя парня, Лева запретил: не стоит того. Но Белозеров уже был обладателем кругленькой по тем временам суммы. Ныне значительно преумноженный (не без помощи Левы) и вложенный в Левины же предприятия капиталец приносил доход. Три процента в месяц — это… сколько же?.. Ну да, ровным счетом двадцать четыре тысячи вместо прежних шестнадцати… Ах, Левка, Левка!.. Так бы и расцеловал!..