Тюремная песнь королевы - Юлия Андреева

– Передайте моему господину, что я готов попробовать повторить ранее сделанные попытки, но пусть он, по крайней мере, сделает возможным встречаться с королевой с глазу на глаз, – кричал, теряя сознание на дыбе, Бертран. – Пошлите ей фальшивое письмо о том, что папа благословил развод, чтобы она не чувствовала себя скованной брачными узами. И тогда я с радостью выполню возложенное на меня поручение! Или пусть сам мессен Мишле отправляется к Энгебурге. Пусть убедится, что затащить ее в постель при таких условиях так же невозможно, как склонить кого бы то ни было к блуду посреди рыночной площади, кишащей народом!

Любые поползновения судейских добиться от Бертрана подтверждения того, что не только он, но и Энгебурга воспылала к нему страстью, были встречены со стороны рыцаря неизменным отпором. Но, когда Бертран понял, что от него ожидают в таком случае признать, что интимная связь с Энгебургой невозможна из-за природного уродства или проклятья, наложенного на королеву, рыцарь дал показания, что безумно желал обладать королевой. У него просто не хватило времени и возможностей для достижения этой цели.

Ни словом на допросах не обмолвился Бертран о своем друге Анри де Мариньяке. Впрочем, Фернанд Мишле и не настаивал на том, делая вид, что молодого гасконца будто вовсе не было в отряде ля Ружа.

Только через четыре месяца допросов и пыток Бертран был избавлен от истязаний и брошен в темницу, где вскоре о нем благополучно забыли.

Глава 28

О том, как Энгебурга спасла Марию, а Анри сдержал слово

Через девять месяцев после отъезда из монастыря отряда Бертрана ля Ружа Мария Кулер родила мальчика, которого окрестила в честь отца – Анри. Ей было позволено кормить ребенка грудью, но через год мать настоятельница потребовала отдать маленького Анри приемным родителям. Не помня себя от горя, Мария простаивала часы напролет на коленях перед кельей матери настоятельницы, умоляя ее оставить дитя с ней, но ничего не помогало.

Однажды Энгебурга заметила, как Мария с Анри на руках поднималась на башню, и, почувствовав недоброе, поспешила следом. Не заметив королеву, Мария подошла к краю смотровой площадки и, закрыв глаза ребенку, собралась шагнуть в пропасть. В последний момент Энгебурге удалось оттащить подругу, повалив ее и Анри на пол.

– Зачем мне жить?! – стонала Мария, прижимая к груди орущего от страха малыша. – Барон обещал вернуться через год или два, но, когда он приедет, что я скажу ему? Как я берегла его первенца? Как я смогу оправдаться перед ним?! Какая я мать, если позволяю увезти свое дитя?!

– Ему будет вдвое горше, если, приехав, он не найдет ни тебя ни маленького Анри. – Энгебурга нахмурила брови. В душе она считала себя виновной в том, что Мария не уехала с Анри де Мариньяком. Теперь бы та уже была баронессой, а ребенок не рос бы незаконнорожденным.

Энгебурга понимала, что Мари уже давно перестала быть только ее смиренной подданной, ее фрейлиной, переводчицей и преданной служанкой. Мария была ее лучшей подругой, а подругам сложно приказывать. Мари может повторить попытку самоубийства, и тогда уже на совести Энгебурги будет сразу же две смерти. А самое худшее, что ни Мария, ни ее сын не попадут в рай! Поэтому Энгебурга не спешила уговаривать Марию Кулер, изменить решение и подчиниться приказу матери-настоятельницы. Да и что ей, Марии, скажешь? Будешь пугать геенной огненной? Но разве ее жизнь на этой земле не подобна аду? Попробуешь упрекнуть в измене клятве? В том, что она, Энгебурга, не протянет без своей переводчицы? Но Мария прекрасно знает, что королева уже довольно сносно говорит по-французски. Начнешь заклинать дружбой?..

Оставалось последнее – сказать, что барон не может приехать за ней из-за творившихся в стране беспорядков. Несмотря на то что королева жила в заточении, она прекрасно знала, что неурожай прошлого года, произошедший из-за ураганов и ливней, теперь обернулся голодом. Что цены на еду увеличились в несколько раз, а в некоторых городах стало невозможным купить такие обычные вещи, как зерно, масло, соль и вино. Вместо хлеба ели лепешки, сделанные из виноградного жмыха вперемешку с толчеными корнями, вместо мяса – падаль.

Все это привело к вымиранию от голода и вспыхнувшим эпидемиям целых деревень. Оставшиеся в живых уже не могли рассчитывать на урожай со своих хилых участков, отправляясь разбойничать по дорогам. И Мария и Энгебурга постоянно видели толпы крестьян из Бувина и горожан из Турнэ, приходивших в монастырь к мессе, которые не могли уже передвигать свои опухшие от голода тела. Прихожане валялись у ворот монастыря дни и ночи напролет, ожидая раздачи подаяний, производившейся в час пополудни.

Мария не могла не видеть всего этого, так же как не могла не знать и того, что у Энгебурги и ее свиты едва хватает денег для того, чтобы покупать себе самое необходимое. Но в состоянии ли она была понять, что при всем своем желании добраться как можно скорее до монастыря Анри де Мариньяк может попросту застрять где-нибудь на пути к нему, задержанный теми же разбойниками? Его могли спешно вызвать на юг Франции, в родовое поместье, где требовался хозяйский догляд. Наконец, он продолжал служить французскому королю, который в столь сложных обстоятельствах мог не отпустить его в Сизуин.

Энгебурга посмотрела на притихшую Марию и вдруг с тоской в голосе произнесла:

– Иди с миром, дорогая. Никто не отберет от тебя маленького Анри. Обещаю тебе это. Иди и не греши больше! Скоро гость дорогой явится за тобой. Увезет тебя в свои палаты, в земли далекие, туда, где солнце, виноград да сладкое вино. Где девушки поют песни и танцуют с цветами в волосах. Иди, Мари, готовься к отъезду. А я за тебя Господу помолюсь! – Эта речь стала неожиданной не только для выслушавшей ее в полном молчании Марии, но и для самой Энгебурги. Словно и не она произносила слова, а кто-то говорил ее устами.

Сделав неровный книксен, Мария убежала в келью, не переспрашивая ни о чем королеву и сообщая всем и каждому, что очень скоро за ней явится барон Анри де Мариньяк, так что ей нужно спешно собираться в путь дорогу.

Энгебурга же посидела еще какое-то время на башне, слушая свое сердце и глядя вдаль. Слова привычной молитвы складывались сами собой, словно идущая откуда-то издалека знакомая песня.

Энгебурга отбила земной поклон в сторону заходящего солнца, как вдруг на дороге, ведущей к аббатству, показался небольшой отряд. С замиранием сердца королева вглядывалась в фигурки всадников, силясь разглядеть какой-нибудь герб… И лишилась чувств, когда перед воротами монастыря замаячили лилии французской короны и разящая пантера барона де Мариньяка.