Рукопожатный изверг - Кирилл Казанцев

И тем не менее те немногие, которые все же доходили до адресата, были этаким глотком свободы, надеждой на перемены, не дающей Лидии Федоровне окончательно зачахнуть в стенах следственного изолятора.

Совсем недавно Погорелова получила и первое письмо от Андрюшки, который толком-то и писать не научился. А потому на листе формата А4 он вывел неровным почерком только три слова: «Скорее возвращайся, мама!» И под этой трогательной надписью нарисовал цветными фломастерами не менее трогательный рисунок. Солнце с лучиками, парящие под ним галочки птиц, травка и стоящий в ней квадратный домик с треугольной крышей. В окне, перечеркнутом крестиком, улыбающиеся овалы лиц — одно поменьше, а два других — побольше. Тогда Лидии Федоровне почему-то показалось, что этим самым рисунком ее сын изобразил теперешнее непростое положение их семьи. Мол, все хорошо, солнышко светит, птички летают, травка зеленеет, а мы вместе с бабушкой не можем этим любоваться, сидим в каком-то зарешеченном доме, словно какие-то заложники. Ну а почему улыбаемся? Так ведь всегда нужно оставаться оптимистами и не унывать, что бы ни происходило. Хотя вряд ли Андрюша имел в виду именно это, а скорее, хотел показать своим рисунком, что ждет скорейшего воссоединения и скучает по даче, где он проводил целое лето.

Буквально на днях к Погореловой заглянул и адвокат. Они долго разговаривали, тот убеждал ее, что стоит немного потерпеть, и в скором времени она окажется на свободе, так как никаких улик против нее нет. Даже намекнул, что руководство тайной антикоррупционной организации бросило все свои лучшие силы, чтобы вывести фальсификаторов этого уголовного дела на чистую воду. Женщина, естественно, приободрилась, воспряла духом. Под занавес встречи адвокат хотел было сообщить своей подзащитной неприятную весть, что ее возлюбленного Виктора повесили, инсценировав самоубийство, но в последний момент передумал, решив, что может произойти нервный срыв…

…В душной камере с малюсеньким зарешеченным окошком, сквозь которое едва просачивался солнечный свет, царила умиротворяющая тишина. Оно и неудивительно — в это послеобеденное время насытившиеся арестантки по обыкновению лежали на нарах и занимались своими делами. Кто-то читал журнал или газету. Кто-то спал. Лишь староста камеры — уголовница с богатым тюремным стажем Надя Чуракова по кличке Арлекино да Погорелова все никак не могли улечься и разговоры разговаривали:

— …Раз адвокат так сказал, значит, тебе не о чем беспокоиться. Освободят прямо в зале суда. Правда, если сторона обвинения никаких новых улик против тебя не накопает, — пыхтела папиросой Арлекино, выдувая густой и едкий табачный дым в крохотное окошко. — Но ты же того коммерса не чикала. Следовательно, не накопают. И все, гуляй, подруга, расти сынишку. Хороший адвокат всегда поможет правды добиться, даже если ты и виновата.

— Хотелось бы в это верить, — вздохнула Лидия Федоровна и посмотрела на приклеенный скотчем к стене рисунок Андрюши. — Надя, а у тебя дети есть? — неожиданно спросила она у сокамерницы.

Казалось бы, абсолютно безобидный вопрос, который подразумевал плавный переход разговора о тюрьме к семейным ценностям, вызвал у Арлекино неприкрытую злость. Было видно, что ей крайне неприятна эта тема.

— А какое тебе дело? Я не поняла, — зашипела ядовитой змеей Надя Чуракова.

— Да… просто… полюбопытствовала… — растерялась Погорелова.

— Любопытной Варваре на базаре манду оторвали, — сквозь редкие прочифиренные зубы процедила уголовница.

— Ты это… меня извини, если я что-то не так сказала, — пролепетала Лидия Федоровна и поспешила ретироваться на свою шконку.

— Эй, погоди, — уже спокойным голосом произнесла Арлекино и тронула медсестру за плечо.

Погорелова повернула голову и с удивлением увидела, что в глазах старосты нет уже ни злости, ни гнева. Одна лишь печаль и грусть. Ей даже показалось, что Чуракова вот-вот пустит слезу. Но нет, та только шмыгнула носом, сглотнула. Ее веки на какую-то долю секунды опустились. А когда она вновь открыла глаза, то эта была уже та самая Надя, которую привыкла видеть Лидия Федоровна: уравновешенная, сильная и уверенная в себе женщина, этакая «железная леди», которую трудно вывести из себя.

— Это ты меня извини, — металлическим голосом отчеканила Арлекино. — Просто ненавижу, когда меня о детях спрашивают. Убить готова. А все из-за того, что собутыльники моего папаши, когда он нажрался и отрубился, ко мне в комнату вломились и изнасиловали. Я тогда еще в шестом классе училась: ни сиськи, ни письки. Чего они ко мне полезли, до сих пор не пойму. В общем, какая на хрен разница? Порвали мне все там на британский флаг, ничего живого не оставили. С того момента я детей и не могу иметь. Вот такие дела, подруга. А папашка так и не проснулся.

Вдруг из тюремного коридора стали доноситься приглушенные шаги. С каждой секундой они становились все громче и громче. Надя Чуракова и Лидия Погорелова настороженно переглянулись.

Обменялись напряженными взглядами и их сокамерницы. Кто-то даже перекрестился. Оно и неудивительно — никому из арестанток не хотелось, чтобы шли именно по ее душу.

Но загремел засов. Массивная металлическая дверь с «кормушкой» медленно и с противным скрипом отворилась. Угрюмая конвоирша ввела в камеру мужеподобную плечистую бабу: наголо бритую, всю в наколках, с рельефными мышцами, которым бы позавидовал любой качок. Под левой рукой «бодибилдерша», а именно такую кликуху сразу же дала ей Арлекино, стоило лишь той переступить порог камеры, держала скрученный в рулон полосатый матрас.

— Ванеева, пакуй вещи! — приказала тюремщица худосочной девице с глянцевым журналом в руках, соседке Погореловой по шконке.

— А чё, уже освобождают? — неудачно пошутила та.

— Ты мне тут не чёкай! — оборвала ее конвоирша и тут же холодно добавила: — Переселяют тебя. Маринка, так что давай в темпе. Я жду.

Узнавать причину, по которой ее вдруг сгоняют с «насиженного» места. Маринка не стала. Ведь раз уж администрация СИЗО так решила, то так тому и быть, и ничего уже не изменишь. А потому она молча принялась запихивать в небольшую сумку свои пожитки: спортивный костюм, полотенце, зубную пасту, кусочек мыла, туалетную бумагу. Тем временем тюремщица почему-то решила представить арестанткам новую сокамерницу, хотя такой традиции в СИЗО «Текстильщики» не водилось:

— Валя Петрушевская. Прошу любить и жаловать, — и тут же предупредила, не преминув при этом ухмыльнуться: — Только вы мне ее не обижайте, очень уж хрупкая и ранимая натура.

Как только конвоирша и Маринка скрылись за металлической дверью. Арлекино, как и подобает в таких случаях старосте камеры, кивком указала Петрушевской на освободившуюся шконку — мол, это твое новое место, располагайся. Однако та никак не отреагировала — продолжала стоять в узком проходе, будто к полу приросла. Да при этом еще и нос морщила — дескать, сама туда перебирайся, а я козырное займу, под окошком, то бишь твое. Это был вызов Наде Чураковой. И не принять его она не могла. Иначе ее авторитет в глазах сокамерниц моментально бы упал.

Однако, будучи женщиной дипломатичной. Арлекино все же попыталась урегулировать возникший конфликт мирным, а не силовым путем.

— Я сказала — садись. Или тебе особое приглашение нужно? — прикрикнула на татуированную бабу староста.

И вновь никакой реакции. Складывалось впечатление, что Петрушевская специально нарывается на неприятности.

Что ж, пришлось действовать. Чуракова неспешно поднялась, расправила плечи, хрустнула костяшками пальцев и подошла к Вале — женщины уперлись друг в друга бюстами. Со стороны это выглядело немного комично: почти двухметровая накачанная баба и противостоящая ей низкая Надя — худая, но жилистая. В общем, этакие слон и моська. При этом никто из арестанток, молча наблюдавших за происходящим со своих шконок, не спешил делать прогнозы относительно предстоящей схватки. Кто-кто, а они-то знали, на что способна их сокамерница Арлекино. Ведь та и не таких бой-баб на лопатки укладывала.

— Чё-то я не поняла?! — произнесла свою коронную фразу Чуракова, глядя на Петрашевскую снизу вверх. — Ты что, в уши долбишься? Какое у тебя не слышит: правое, левое? Или сразу оба? Ты говори, не тушуйся. Я мигом излечу.

Внезапно татуированная баба резко запрокинула голову, а затем таким же резким кивком вмазала своим высоким лбом по носу Нади Чураковой. Дала той так называемого «бычка». Из ноздрей старосты полилась кровь.

— Да я тебя… — Арлекино сжала пальцы в кулаки.

И снова Петрушевская нанесла мощный удар — только на этот раз уже боковой — с локтя и в челюсть. Любая другая арестантка после такого на ногах бы не устояла, но Арлекино лишь тряхнула головой и демонстративно сплюнула кровь на ботинок своей сопернице. Вот это и разъярило Валю. Она буквально сорвалась с цепи, начав размахивать своими огромными кулачищами.