Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун

характерно для западного общества, эта волна патриотизма не объединяла людей, а разделяла их. Самыми громкими патриотами конца IV века были непоколебимые язычники. Симмах, например, почитал Рим как святой город. Языческие обряды, обеспечивавшие успех империи, сохранялись здесь вплоть до 382 года (когда император Грациан «распустил» весталок и убрал языческий алтарь из здания Сената). Потом Симмах неоднократно обращался к христианским императорам с просьбой продлить негласное соглашение, по которому Риму дозволялось сохранять статус привилегированного оазиса язычества – своего рода языческого Ватикана. Кафолические епископы отреагировали на эти притязания крайне враждебно: начиная с писем Амвросия, написанных в ответ на просьбу Симмаха в 384 году, и заканчивая огромным «Градом Божьим» Августина, начатым в 413, в христианском обществе шел суд над «Римским мифом». В этом суде Рим получил лишь условное освобождение от ответственности. Большинство христиан-мирян удовольствовались тем, что перевернули идею Симмаха с ног на голову. Рим, ответили они, конечно, был святым городом, а Римская империя действительно пользовалась особым божественным покровительством; но причиной этого было то, что тела апостолов – Петра и Павла – покоились на Ватиканском холме. Идеология папства конца IV века и культ святого Петра в Западной Европе многим обязаны осознанному соперничеству с языческими последователями римского мифа. Парадоксальным образом Симмах невольно стал архитектором средневекового папства.

Но даже самый восторженный патриот-христианин вынужден был признать, что культ Рима святого Петра отчасти был попыткой изгнать призрак прошлого. Последние язычники Рима в самый последний момент напомнили христианам о непреодолимом языческом прошлом империи. Они наполнили миф Roma aeterna зловещими ассоциациями. Все Средние века за фасадами города святого Петра таилась, как неизгладимое пятно на воображении христианина, идея о том, что Рим был «городом дьявола». В Константинополе Римская империя была воспринята, вне всяких сомнений, как империя христиан. В сравнении с этим епископы средневекового Запада смогли измыслить лишь бледное подобие «священной» Римской империи.

Общество западных провинций Римской империи было расколото. В конце IV века границы стали более жесткими; усилившееся чувство идентичности способствовало росту нетерпимости по отношению к чужакам. Сенаторы, принимавшие участие во впечатляющем возрождении высоких стандартов латинской литературы, совершенно не собирались терпеть «варваров». Епископы, которые могли похвастаться, что их собратьями были Амвросий, Иероним и Августин, также не были склонны терпеть тех, кто пребывал вне кафолической Церкви. В результате варварские племена попали в общество, которое не было достаточно сильным, чтобы держать их под контролем, но и не было достаточно гибким, чтобы «пленить своих завоевателей», вовлекая их в римскую жизнь.

Вот в чем заключается значимость так называемых «варварских вторжений» начала V века. Эти вторжения не были непрерывными, разрушительными набегами; в еще меньшей степени их можно назвать организованными завоевательными кампаниями. Это была скорее «золотая лихорадка», наплыв переселенцев из слаборазвитых северных стран в богатые земли Средиземноморья.

Варвары были уязвимы. Их численность и военный потенциал могли принести им победу в битве – но не могли принести им мир. В 376 году вестготы пересекли границу у Дуная, а в 402 году под предводительством короля Алариха обратили взоры на Италию. В 406–409 годах вандалы проникли в Галлию и Испанию. Бургунды после 430 года поселились в долине среднего течения Роны. Это были впечатляющие и абсолютно неожиданные победы. Но победившие племена были разобщены – и между собой, и внутри себя. В каждом возникла своя военная аристократия, вкусы и амбиции которой сильно отличались от вкусов и амбиций простых людей. Представители этих военных аристократий были вполне готовы бросить своих «недоразвитых» соплеменников и приобщиться к престижу и роскоши римского общества. Теодорих, король остготов (493–526), любил повторять такую фразу: «Хороший гот хочет быть похож на римлянина; только худой римлянин хотел бы быть похож на гота»127.

Константинополь вполне усвоил урок, полученный римскими военными экспертами в IV веке. Разумное сочетание грубой силы, звонкой монеты и способности приспосабливаться нейтрализовали последствия вестготской иммиграции на подконтрольной Константинополю части Балкан. Вестготская военная аристократия была «интегрирована» за счет того, что ей либо предложили должности в верховном командовании, либо поставили выполнять задачи, которые служили целям восточноримской дипломатии. Когда Алариху пришлось переключить внимание с Балкан на Запад, он столкнулся с обществом, которому недоставало ни силы, ни хитрости. Сенаторы перестали платить налоги и предоставлять рекрутов для римской армии, и, когда им предложили в 408 году заплатить за дипломатию, которая предполагала выплату субсидий Алариху и могла бы компенсировать их военную слабость, Сенат отверг это предложение как отдающее «соглашательством» с презренными варварами: «Это не мир, а договор о рабстве»128. Благородные слова; но два года спустя этим патриотам, чтобы заплатить вестготскому королю выкуп за их собственный город, пришлось отдать в три раза больше, чем их просили пожертвовать изначально. Крайняя степень шовинизма и категорический отказ от переговоров с варварами привели в 410 году к разграблению Рима Аларихом. Это было явно неблагоприятное начало для грядущего столетия римско-варварских отношений.

От римских сенаторов перейдем к кафолической Церкви. Ее епископы были выразителями предрассудков среднего горожанина Средиземноморья. Горожане испытывали ужас перед варварами – но не меньшую неприязнь они испытывали к своим собственным солдатам. Их христианство было не то чтобы пацифистским, оно было решительно гражданским. Сульпиций Север сделал очень многое, чтобы скрыть тот факт, что его герой, святой Мартин Турский, был римским офицером; только в гораздо более милитаризованном обществе Средневековья художники охотно изображали его в образе рыцаря. В латинских общинах IV века не было места для святого воина, и, как можно предположить, они не испытывали большого энтузиазма по отношению к римской армии.

Что касается варвара, он наследовал римскому воину: он был заклеймен как человек войны, заражен «свирепостью души» посреди миролюбивых «овец Господа». К тому же он был еретиком, поскольку дунайские племена приняли арианскую форму христианства, сильную в этом регионе.

Поселившись на Западе, варвары одновременно почувствовали свою силу и столкнулись с невозможностью ассимилироваться. Вокруг них возвышалась глухая стена ненависти. Они не смогли бы отказаться от своей прежней «племенной» идентичности, даже если бы хотели, потому что были заклеймены как «варвары» и еретики. Именно поэтому нетерпимость, с которой была встречена варварская иммиграция, непосредственно привела к формированию варварских королевств. Когда тебя тихо ненавидят 98 процентов твоих ближних, сложно не сохранить свою идентичность – идентичность правящего класса. Вандалы в Африке с 428‐го по 533‐й, остготы в Италии с 496‐го по 554‐й, вестготы в Тулузе с 418‐го и, позднее, в Испании, вплоть до их обращения в кафолическую веру в 589 году, эффективно правили в статусе королей-еретиков именно потому, что их здорово ненавидели.