Червь-2 - Антон Лагутин

врезались опьянённые свободой кобылы. Врезались своими задами, бились головами. Никто не хотел без боя лишаться свободы. Мы как гладиаторы, загнанные на арену. Как спартанцы, окружённые персами.

— Давай же! — умолял я про себя. — Беги! Беги прочь отсюда!

Облако пыли, в котором мы варились, лезло в глаза, в рот. Я пригнулся, прильнув к могучей шее кобылы. Сжался от страха, понимая, что это всё… конец…

Но вдруг…

Рывок…

— Схватите девчонку! — крикнули мне в спину. — Не дайте ей уйти!

Рывок…

Я оглянулся. Трое мужчин с матовыми телами из-за налипшего песка, смогли усмирить черного скакуна. Коня схватили за гриву, держали за хвост, накинули верёвку на шею.

Рывок…

Снова кто-то кричит, не жалея своей глотки:

— Схватите девчонку, сейчас уйдёт!

И я вроде уже был готов чуть расслабиться, осознавая их беспомощность, но воздух вспорол мужской голос, источавший невероятный поток уверенности. И вот услышав его, я приуныл.

— Не уйдёт! — кинули мне в спину.

Кто это?

Я снова обернулся.

Выбежав из конюшни, к усмирённому чёрному мерину на всех парах несся кудрявый.

— Она моя! Не уйдёт! — кричал он.

Половина руки и плечо кудрявого прятались под огромным седлом, напоминающим гигантский наплечник кожаных доспех. Во время бега оно чуть подпрыгивало, и готово было слететь, но седовласый мужчина, доказывающий мне, что возраст далеко не показатель силы, крепко прижимал его к своему телу.

Я труханул и попросил кобылку ускориться. Попросил дать гари, да такой, какой она еще никогда не давала и никого с такой скоростью не катала.

Прохладный ветерок, не забыв подхватить с земли щепотку песка, ударил в лицо. В глазах защипало, я зажмурился. Ускорение приятно вдавило меня в седло. И тут же отпустило, но не до конца. В следующее мгновение новый рывок и снова меня вжало в седло. Внутри всё сжалось. Затем разжалось. Напомнило качели. Ничего страшного, главное — держаться, крепко. И ни в коем случае не прыгать! Иначе качели вернуться вам в лоб и превратят ближайшие полгода в каникулы на больничной койке с диагнозом: сотрясение мозга. Бесконечное желание выблевать содержимое желудка, надоедливые вертолёты, слабость, ухудшение слуха и зрения — и это малый список новых функций вашего организма, полученных в награду за вашу невнимательность и распиздяйское отношение к словам любящих родителей. Катетеризация мочевого пузыря — это когда из вашего члена выходит прозрачная полуметровая трубка. Она заканчивается в полулитровом пакете, который будет висеть у вас на поясе и греть вашу ляжку каждый раз, когда вы помочитесь. Каждый день симпатичная санитарка (но, как правило, полувековая барышня с густым слоем красной помады на губах) будет смазывать зелёнкой вашу иссохшую головку члена. А по вечерам макать в марганцовку, чтобы не дай бог она не почернела и не отвалилась. Поэтому мой вам совет — держитесь в жизни за всё до последнего, не отпускайте, чтобы потом не макать конец во что попало.

С конца капает на пол.

Крепко держась рукой за гриву, я позволил себе протереть глаза от пыли. Открываю глаза, как младенец сразу же после рождения. Мимо пронеслись казармы. Впереди, по обе стороны дороги, еще пару казарм, но уже за ними, виднеется огромная арка из переплетённых между собой веток двух огромных дубов, тянущихся прямиком в космос — это из-за пыли в глазах, не берите в голову.

Осталось совсем чуть-чуть.

— Держите лошадь! — раздался голос кудрявого где-то далеко за спиной.

Я обернулся. Там, как мне показалось, в дали, медленно уменьшающаяся фигурка седовласого мужчины накинула на чёрную лошадь седло. Застегнула ремни. Без посторонней помощи уселась в седло.

Прохладная тень арки нежно отсканировала меня и моих спасителей, словно мы нырнули в пещеру, прячущуюся за водопадом.

— Свобода! — на радостях крикнул я.

Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

Глава 10

Прохладный ветерок приятно хлестал по щекам.

Ох уж этот пьянящий вкус свободы. Накатывает как экстаз. Лёгкий озноб по телу — это отпустил адреналин. Но лучше бы, если меня отпустил цистит. Зараза, мучает и мучает, скручивая мочевой пузырь в узел боли.

Песчаная дорога, тянущаяся хер знает куда, извивалась между высоких сосен и необъятных дубов, сменивших своей тенью жару на еле заметную прохладу. Ушла духота. Липкое от пота тело начало просыхать. Мы неслись вперед что есть мочи!

— Теперь куда? — спрашиваю я у крыс, уютно разместившись за пазухой моей рубахи.

— Туда, откуда прискакали сюда.

— Отлично! Еще бы дорогу знать…

— Я знаю! — раздалось от куда-то спереди.

Неожиданно! Лошадка решила с нами поговорить?

— Я рада, — говорит она, — что вы меня освободили. Моя спина ломилась от жопы жирдяя, жиреющего не по дням, а по часам. Каждый раз, когда он взбирался на меня, мне хотелось вскочить на дыбы и скинуть эту тушу на землю! Каждый раз, когда он просовывал свою лапищу в стремя, ремни седла так сильно сдавливали мои рёбра, что у меня тут же начинался приступ удушья. Я специально мочилась, когда он стоял на построениях. Гадила на дорогу, когда он пересекал ворота местных деревень. Но теперь всё позади.

— Я могу на тебя положиться? — спрашиваю я.

— Можешь, — отвечает кобылка.

Да, теперь точно всё позади.

И вроде, всё хорошо.

Всё спокойно.

Я вырвался. Я свободен. Мне хочется узнать у крыс все подробности об авантюре, на которую я подписался. Мне хочется получить гарантии, что они помогут отыскать маску. Так мне станет спокойнее. Я смогу выдохнуть. Смогу думать о будущем.

О будущем? Я сейчас серьёзно это прокрутил в голове? Да какое будущее может быть у скользкого солитёра, паразитирующего в чужом теле? Мне кажется, что моя жизнь мне не принадлежит. Даже когда ты пытаешься её оборвать — нихуя не получается. Нынешнее существование и жизнью-то назвать сложно. Бултыхаться в горячих кишках, разбухших от скопившихся фекалий — такая себе жизнь. Но всегда надо помнить, что кому-то в этой жизни приходится еще хуже. А еще хуже — если нет цели. Это прямо совсем пиздец. По этому, всегда ставим цель!

Цель…

Какие сейчас могут быть у меня цели? Благородные? Разрушительные? Но ведь как нас учит старшое поколение: цель — это твоя дорога по жизни. Нет цели — нет дороги. Нет дороги — нет жизни. И вот тут наступает прозрение, что потеряв всякую надежду, утратив какое либо стремление в жизни — ты быстро подходишь к черте,