Смех дракона (сборник) - Генри Олди

На улице прибавили звук:

– Мелькают день за днем, как фотовспышки,

Ночам бессонным потерялся счет,

Красиво все бывает только в книжках,

А в жизни часто все наоборот!

Он нутром чуял – внизу, точно так же, как он, расхаживает жлоб. Хвост разъяренно колотит по мощным ляжкам. Конский глаз играет, косит уже не на парикмахерскую – на его балкон, на дверь подъезда. Ладно, к чертям. Какой там хвост? Какой конский глаз? Это все ерунда. Мелкая шпана, дешевка, явилась к «жене бандита»: постричь, побрить, отлакировать. Пижонит, строит из себя Аль Капоне. Бригада, блин.

Закрыть окна?

Шансон разгуливал по квартире, издеваясь. Гоцен-тоцен-первертоцен. Давай, ныряй, намекал шансон. Потолкуем за музон. Хер кучерявый. Как идут козлы? Козлы идут лесом.

Он зашел в туалет. Здесь было тихо.

* * *

Решился он не сразу.

Страх – я схожу с ума! – вцепился в рассудок цепкими коготками, всякий раз заставляя сворачивать в другую сторону. Так запутывается в волосах летучая мышь. Вот уже час он кружил по парку. На центральной аллее загорелись матовые луны фонарей. Боковые дорожки тонули в чернильном сумраке. Бродить по ним было жутковато. Поди знай, что за компания заправляется пивом на скамейке: мирные студенты или гопники-отморозки? По жеребячьим голосам, по уголькам сигарет, рдеющим во мраке – не разберешь.

Как сомнамбула, он мерил аллеи шагами. Спотыкался на выбоинах, чертыхался вполголоса. Десять минут торчал у древнего тира, наблюдая за стрелками. Старик-тирщик предложил ему семечек; он отказался. Из открытых кафе накатывали волны шансона, черт бы его побрал, и техно-дэнса. В какой-то момент сквозь какофонию прорвалось сипловатое: "Взлетая выше ели, не ведая преград, крылатые качели летят, летят, летят!.. " – и он, словно под гипнозом, двинулся на звук.

Сквозь прорехи в зарослях пробилась радуга. Он выглянул из-за поворота – и увидел карусель. На миг она показалась ему аттракционом-ловушкой из трэшевого ужастика "Клоуны-убийцы из открытого космоса". Слишком весело мигают огни. Слишком громко звучит музыка. Слишком празднично вращается карусель.

Все – слишком, все – чересчур.

Я смотрю глазами взрослого, сорокалетнего человека, подумал он. Если подойду ближе – вновь увижу облупившуюся краску, отломанное ухо льва, неровный белый скол… Ребенок видит все иначе. Ребенок верит, что чудо – рядом. Что еще минута, и конь оживет, а космический корабль, взревев дюзами, устремится в черные просторы Вселенной. Карусель – для тех, кто верит. Что я здесь делаю?

А главное – что здесь делает она ?

На спине оленя, словно Герда, скачущая по владениям Снежной Королевы, восседала дама – его ровесница. Очень, надо сказать, ухоженная дама. Даже верхом на олене она смотрелась, как на обложке журнала «Компаньон». Он огляделся. Рядом с будкой билетерши обнаружился мрачный бугай, одетый как на похоронах: черная "тройка", темный галстук. Поодаль маячил его брат-близнец.

Телохранители.

Осторожно, чувствуя себя Чингачгуком на тропе войны, он сдал назад, под прикрытие буйно разросшегося жасмина. Ни к чему смущать Герду. Ему бы тоже не понравилось, возьмись кто-нибудь подглядывать за ним из кустов. Хотя эту, пожалуй, смутишь! Все равно, не стоит тут ошиваться. Громилы проявят бдительность, и – мордой в асфальт.

Как магнитом, его тянуло обратно. Он вновь принялся нарезать круги по парку, в опасной близости от карусели. На ум пришло сравнение с акулой, кружащей около пловца. Акула, как же! Скорее уж привязанный к колышку ослик топчется на объеденной им же лужайке. Интересно, Герда тоже что-то видит?

Что? Вряд ли – звон, ржание, безумие скачки…

Наконец музыка смолкла. Радуга, моргнув, погасла. Раздалось басовитое урчание мотора, хлопнула дверца. На аллею вырулила глянцевая махина, облив его слепящим светом фар. Он шарахнулся в сторону, и джип с наглой медлительностью проехал мимо. Сквозь тонированные стекла ничего не было видно.

Герда добралась до чертогов Снежной Королевы, подумал он. Добралась – и осталась, выгнав Кея на мороз. Сложила из ледышек слово "Вечность", получила награду: все сокровища мира и серебряные коньки с тюнингом. Зачем ей глупый олень, зачем лошадки в яблоках, когда у нее под капотом этих лошадей – сотни три!

Но ведь за каким-то бесом она сюда ездит?

– Добрый вечер.

Тетка уставилась на него, не моргая:

– Здрасьте…

– Вот, пожалуйста.

Почему купюры в его руках всегда оказываются мятыми? Размышляя над этим феноменом, он втиснулся в космический корабль. Колени только что в подбородок не уперлись. Ничего, переживем. Внизу лязгнул механизм, приходя в движение.

"Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…"

…с этой минуты он уже видел перед собой только стену гусаров и драгун, и летел на нее, гонимый могучею силой.

– Слава! – загремело над полем.

Ответил всем сердцем, всем дыханием, сколько было в груди:

– Слава!

А затем перед ним, точно из-под земли, выросли два драгуна, и один замахнулся саблей. Подчиняясь какому-то дивному чувству, владевшему им, он скатился с седла под брюхо коня, держась за стремена руками и ногами. Драгунская сабля черкнула седло, и тогда он появился в седле с правой стороны и, перекинув саблю в левую руку, внезапным ударом свалил драгуна с коня…

В прошлом году они всей семьей выбрались в Крым. Море, жара, фрукты. Пиво под креветки и вяленый катран. Вино на разлив. Бахчисарай, Воронцовский дворец, Никитский ботанический сад. Катание на гидроциклах. Под конец – конная экскурсия в горы. Он впервые сел верхом на лошадь. Низкорослый жеребчик пегой масти меланхолично взбирался по горной тропе, а он вцепился в повод, с опаской косясь на тридцатиметровый обрыв справа. Тропа – шириной метра полтора. Слева – гладкая скала. Недаром говорят: "Конь о четырех ногах – и то спотыкается". Не дай бог, копыто соскользнет…

Костей не соберешь.

Наверху, на ровном плато, он вдруг расхрабрился, захотел пустить пегого в галоп, или хотя бы рысью. Жеребчик со скепсисом покосился на горе-всадника, продолжив идти шагом…

– Еще!

…в эту минуту конь под ним споткнулся, и он скатился через голову коня на землю. Он не успел подняться, как на него замахнулся рейтар. Он видел над собой багровое лицо, осатанело выпученные глаза. Отклоняясь от удара, он защитил себя саблей, выставив ее наискось. Но, наверное, ему пришлось бы худо, если бы Семен Лазнев не налетел, как вихрь, на рейтара сбоку и не свалил его с ног ударом в лицо…

– Еще!

…он дал шпоры коню и несся, как вихрь, по полю, на железную стену рейтар – они с колена били из мушкетов по казацкой лаве. Недалеко впереди размахивал саблей полковник, что-то кричал, но он ничего не разобрал: в этот миг загрохотали пушки с польского берега, и только по взмахам полковничьей сабли он понял, что тот приказывает спешиться и залечь…

* * *

– Который? – спросил он.

Сын молча указал пальцем.

– В рваных джинсах?

– Ага…

Он прибавил шагу, зная, что сын за ним не последует. Возле школы, на спортивной площадке, толклись пацаны. Тот, что в рваных джинсах, что-то с жаром втолковывал приятелям. Размахивал руками. Приплясывал. Здоровый, гад. Жирный. На полголовы выше Алешки. И в плечах шире.

Такой повалит, сядет сверху…

Поймав себя на том, что разглядывает жирного, как перед дракой, он смутился. Мальчишка, семь лет. И ты, взрослый дядька. Стыдись. Воспитательный процесс, не более. Алешка тихий, его вечно обижают. Еще с садика. Надо заступиться. Объяснить словами, все такое.

– Иди сюда.

– Зачем? – с подозрением спросил жирный.

Остальные мальчишки зашептались, толкая друг друга локтями. Кое-кто ухмыльнулся. Один, мелкий шибздик, застучал мячом оземь. Ритм – дробный, нервный, с намеком. Видимо, слава у жирного была соответствующая.

– Ну иди, не бойся. Поговорить надо.

– А я и не боюсь…

Он отвел жирного подальше, к бетонному парапету. Не хотелось заводить разговор при всех. Жирный сунул руки в карман, и он тоже сунул было, но вовремя опомнился.

– Ты зачем Белова тиранишь?

– Ничего я не тираню…

– Не ври мне! Ты вон какой вымахал. А Белов маленький, в очках…

– И ничего он не маленький…

– Ты знаешь, что такое бить человека в очках? Это как бить слепого!

– И ничего он не слепой…

Шурша шинами, мимо проехала машина. Черная, блестящая; похожая на жука. «Ой, Лена-Леночка, такая вот игра…» – плеснуло из окна. Он вздрогнул. На миг показалось: памятный жлоб стоит напротив, руки в брюки, и он, покинув безопасный, спасительный балкон, доказывает жлобу, что бить козлов, которые идут лесом…

– Ты бы стал бить слепого?

– А чего он заедается?

– Нет, ты ответь! Тебя дома учат мучить слабых?

Он понимал, что унижает Алешку. Всем этим разговором, нелепыми аргументами, самим звуком своего голоса. Жирный, кажется, что-то почувствовал. Выпрямился, сверкнул наглым взглядом. Махнул рукой приятелям: я сейчас, скоро!