На берегах Ганга. Раху - Грегор Самаров

На внутреннем дворе, примыкающем к комнатам Дамаянти, отделили квадрат, окруженный высокой каменкой стеной с поддувалами, внизу защищенными железными решетками, похожий на громадную печь. Все пространство внутри стен наполнили навозом и мелко изрубленным деревом, пропитанным горючими составами и благовонными маслами. По одной стороне костра воздвигли золоченую трибуну, убранную дорогими коврами и с шелковым навесом. В середине трибуны находилась выдававшаяся вперед широкая доска, обтянутая дорогой материей и прикрепленная сзади железными крюками к полу трибуны.

Ночью посвященные в дело слуги зажгли костер священным огнем, принесенным из храма, подкидывали стружки, раздували пламя мехами, и обнесенное стеной пространство представляло море огня. Стены украсили гирляндами цветов, цветами лотоса и манго усыпали лестницу и трибуну.

Дамас со множеством жрецов пришел ночью из храма и ждал начала церемонии в большом приемном зале, где еще горела лампа со дня смерти Нункомара. В это время главные прислужницы в ярко освещенных комнатах Дамаянти одевали ее, украшая цветами и драгоценностями. Хитралекхи заплетала ей косы — самая почетная услуга, какую только может оказать служанка своей госпоже. Ее руки дрожали, когда она расчесывала роскошные волосы, вплетая в них стебли цветов. Дрожь пробегала по телу, но мрачно сверкавшие глаза неподвижно смотрели на жертву, которую она украшала для смерти, а на губах ее иногда мелькала улыбка дикой радости. Дамаянти же и при подготовке к такому жуткому обряду оставалась равнодушной: она как будто не ощущала страха, ее руки спокойно лежали на коленях, она давала надевать на себя кольца, браслеты, сидела, не поднимая глаз, и только иногда глубокий вздох вырывался из ее груди.

Дамас вошел и принес ей в золотой чаше банг — крепкий экстракт индийской конопли, который действует притупляющим образом и дается вдовам перед сожжением, чтобы они равнодушно относились к страшной смерти и не поколебались в своем решении. Дамаянти осушила сосуд, не сказав ни слова, ее глаза стали еще неподвижнее, взгляд помутился, но если эссенция конопли подействовала, то только притупила сознание об утраченной любви, ко всему остальному она относилась совершенно безучастно.

При первых лучах солнца явились приглашенные гости, впустили собравшихся нищих и всех слуг дома; вооруженные слуги стояли у ворот и следили, чтобы никто из вошедших не вышел из дома.

Скоро двор был переполнен, наружные ворота заперты и наконец открылись двери жилых комнат. Сначала появились слуги со всеми разнообразными инструментами индусского оркестра; они разместились на задних местах трибуны, и музыка ни на минуту не прерывалась. Затем шли брамины, жрецы в своих дорогих одеждах. Одни несли жаровни со священным огнем и сосуды со священной водой, другие держали четки и все громко читали молитвы. Потом шел Гурдас с обритой бородой в знак печали; голова его была опущена, руки сложены на груди, глаза устремлены в землю. Но никто не обращал внимания на него, все взоры привлекала бегум, которая появилась за Дамасом. Ее приветствовали таким взрывом восторга, что даже музыку не стало слышно. Дамаянти шла медленно, опираясь на Хитралекхи.

Когда Дамаянти вошла на трибуну, слуги начали раздувать огонь и казалось, что море пламени гонит свои волны навстречу жертве. В середине трибуны на выступающей вперед доске стояло золоченое сиденье на колесах.

Жрецы заняли места по обеим сторонам, Гурдас подошел к сиденью, Хитралекхи и другие служанки встали сзади, а Дамаянти безмолвно и равнодушно села в кресло. Гурдас положил ей на колени кошелек с золотом, Хитралекхи взяла руку бегум, заставила ее бросить несколько монет, потом служанки бросили остальные монеты в народ.

Жрецы начали громко петь и молиться, поливая в огонь священную воду, наконец Гурдас и Дамас встали перед креслом Дамаянти.

— Благородная бегум, — громко говорил жрец, пока музыка смолкла на минуту. — Твой супруг, великий и благородный магараджа Нункомар, уже отошел в блаженные обители, где Ямас, неумолимый судья, дал ему венец благочестия и святости, но душа его здесь, чтобы принять тебя в священном огне, из которого ты вознесешься к блаженному покою для созерцания богов. Прими посвящение священной водой и молись за всех нас, остающихся в земных тревогах и сомнениях.

Он вылил священную воду из сосуда на голову Дамаянти, которая оставалась неподвижна, как статуя. Жрецы возобновили пение, а прислужницы подошли, чтобы выдвинуть кресло госпожи до середины костра. Но не успели они еще взяться за золоченую спинку, как со двора послышался страшный шум, заглушивший даже возобновившуюся музыку. В ворота посыпались сильные удары, они распахнулись, и Вильям ринулся во двор с обнаженной саблей в руке. За ним шли английские солдаты со штыками. Он разгонял толпу саблей, пролагая себе дорогу. Напротив него сидела Дамаянти в кресле. Музыка прекратилась, пение жрецов смолкло. Служанки отступили. Испуг на минуту парализовал всех.

— Дамаянти, — позвал Вильям, — Дамаянти, выслушай меня… Я пришел спасти тебя…

— Кто смеет врываться в мой дом?! — с дико разгоревшимися глазами закричал Гурдас. — Кто дерзает нарушать священный обряд в доме друга Англии, который находится под ее защитой?!

— Я именем губернатора запрещаю жестокое убийство, готовящееся здесь, именем его и верховного судьи я требую освобождения бегум Дамаянти, а кто не повинуется моему приказанию, тот будет убит!

Он подал знак. Солдаты двинулись, за ними подходили все новые сплоченные ряды. Дула ружей были направлены на толпу, которая испуганно расступалась. С жалобным криком разбегались прислужницы, жрецы подались в сторону. Гурдас потерял самообладание; он понимал, что всякое сопротивление будет пагубно для него. Только Дамаянти сидела неподвижно и безжизненно. Напиток банг оказал свое действие и притупил ее мозг. Хитралекхи стояла рядом и широко раскрытыми глазами смотрела на Вильяма, которого считала мертвым.

Он жив не для нее, он пришел за Дамаянти, и, если ему удастся ее спасти, счастье, которого она страстно жаждала, достанется все-таки ненавистной! Глаза ее страшно сверкнули, с силой, которой нельзя было от нее ожидать, она покатила кресло дальше трибуны.

— Дамаянти, Дамаянти, — кричал Вильям. — Ты должна жить, я тут, чтоб спасти тебя…

Гурдас оттащил Хитралекхи. Дамаянти не шевелилась, дрожь пробежала по ее телу, мутные глаза оживились. Она встала, ярко освещенная горящим пламенем и протянула руки.

— Это кажется его голос, — проговорила она, точно пробуждаясь от сна. — Да, да, это он… Он тут… он любит меня… это правда… Меня обманывали, говоря, что он презирает меня.