Мятеж против Ельцина - Владимир Исаков

Председательствующий. Ваше время истекло. (Шум в зале.)

Исаков В. Б. Видеть, как, прикрываясь самыми святыми словами, под грохот барабанов демагогии идет новая диктатура и не сказать об этом — значит совершить преступление перед народом, перед своей собственной совестью. Мы сказали. Думайте. Спасибо за внимание. (Аплодисменты. Шум в зале.)»

В прениях — выступление Собчака, оскорбленного упоминанием своей фамилии и пренебрежительно назвавшего меня «провинциальным юристом». Резонанс — самый неблагоприятный для Собчака. Надо же додуматься: на съезде провинциалов оскорблять провинциалов!

Царапнул Волкогонов: Исаков порвал с традициями русской интеллигенции. Не знаю, может быть. Но Волкогонов порвал с ними раньше.

Параллельно начинается сбор подписей в защиту «шестерки». К концу съезда их — более пятисот.

С трудом удалось добиться, чтобы наш законопроект о мерах по выходу из кризиса раздали депутатам.

По итогам обсуждения первого вопроса принимается постановление. Шахрай (со ссылкой на меня!) предложил совершенно нелепую процедуру голосования: председательствующий ставит на поправку голосование, один — за, один — против, голосуем. Получилось: комментирует председательствующий, затем — председатель редакционной комиссии (А. Г. Гранберг), затем получает слово автор и завершает Шахрай. Полная невозможность что-либо объяснить. Наши поправки к проекту постановления поместили в самом конце блока (страницы 59–60). До них, естественно, дело не дошло.

Рассказывают, что на предсъездовских демократических тусовках обсуждались две линии поведения Ельцина на съезде. Одна — повторить опыт Октябрьского пленума 1987 г.: подать в отставку, чтобы через некоторое время въехать в Кремль на волне народного гнева и утвердиться там надолго. Вторая: пойти в бой, попытаться смять противников на съезде. Ельцин выбрал «боевой» вариант.

Неожиданно он внес проект постановления о «дополнительных полномочиях», которого даже не было в повестке дня. Это был ультиматум и вотум доверия одновременно: добавьте мне прав и я наведу порядок. Согласно этому постановлению, Председатель Верховного Совета получает право издавать обязательные распоряжения, снимаются ограничения на изменения Конституции, перетасовку должностных лиц, размывается компетенция государственных органов. По сути дела, это президентские полномочия. Съезд поражается, но голосует — «за». (Коммунисты тоже «за», комментируют: «И пусть сломает себе голову»).

Измором берется следующий вопрос — о выборах Президента РСФСР. Предложение голосуется раз шесть и в конечном итоге тоже проходит: очередной съезд состоится 21 мая, а выборы Президента —12 июня, в день принятия Декларации о государственном суверенитете.

После этого вопросы о Союзном и Федеративном договорах идут с ветерком — чувствуется, что главная задача решена.

Один из наиболее важных моментов съезда — попытка раскола коммунистов со стороны А. Руцкого. В группу «коммунисты за демократию» вошло около 70 человек (на съезде называлась другая цифра —170). На мой взгляд, этот шаг эффектен, но бесперспективен: раскол произошел как бы «поперек» линии напряжения — скорее на личной, нежели на идейной основе. Выделилась группа коммунистов, недовольных Полозковым, но идейно ничем не объединенных. К тому же Руцкой — видный мужчина, умеющий толкать зажигательные речи, но далеко не идейный лидер.

В заключительном слове, выдержанном в торжественном ключе (победитель!), Ельцин бегло ответил на некоторые замечания, прозвучавшие в моем содокладе, по крайней мере, создал впечатление, что ответил.

Более подробно к вопросу о «шестерке» он вернулся на пресс-конференции: «Я считал, что у них все еще период адаптации, и не требовал так, как я могу требовать, как надо требовать за выполнение тех пунктов, которые на них возложены. Вот с учетом четкого разграничения обязанностей, четкого выполнения этих функций и будем строить работу. Будут они способны, докажут они своей работой — именно работой, а не политической игрой — тогда, конечно, я не буду держать зла на сердце…»

Итоги съезда на свой лад подвела «демократическая» пресса. Вот одна из типичных публикаций:

«Совесть — редкая гостья в политике… Заблуждение!

Политик должен маневрировать, не говорить все, что думает, это верно. Но он должен помнить о цели, ради которой это делается. Если цель — будущее и настоящее страны, людей, которые ему поверили, то он политик. Он может ошибаться, но он заслуживает уважения. Если же цель — спасение доходов, привилегий, карьеры, положения, то он не политик вообще. Он просто шкурник.

Нашей страной, к великому несчастью, 73 года правили шкурники и, понятно, они не хотят уходить и сейчас.

Шесть предателей, облепивших Ельцина, молчали полгода. Они выступили, когда он посмел потребовать отставки Горбачева. Значит, вы — сторонники Горбачева? Ложь. Выставленный вами содокладчик Исаков брякнул: «Горбачеву надо уйти в отставку» и даже пост ему подобрал «по дипломатической части». И коммунисты аплодировали! Ваш генсек должен уйти с поста президента, так? Ложь. Они и во сне об этом не думают. Что же тогда? А ничего. Просто — демагогия, для привлечения избирателей.

Горячева, выйдя на трибуну, ищет все новые ругательства в адрес Ельцина. Кроме кухонной брани она вообще ничего не говорит. Ельцин получает чрезвычайные полномочия. Товарищ Горячева, теперь вы уйдете в отставку, вы перейдете в оппозицию к фашисту, диктатору, преступнику, который не щадит ни женщин, ни детей?

По доброй воле коммунист никогда не уходит. По доброй воле ушел с высшего поста только один коммунист — Борис Николаевич Ельцин. За это его и ненавидит лютой ненавистью вся свора.

Член номенклатуры держится за власть всегда. Он не имеет ничего, кроме власти. У него нет профессии, таланта, привычки работать, а не «осуществлять руководство». А главное, он лишен совести.

Разумеется, это относится не ко всякому человеку, у которого в кармане партбилет. Тот же Герой Советского Союза Руцкой — он был избран вовсе не по спискам «демократов». Он член ЦК РКП. Но у него есть совесть. Не любовь к «Демроссии», не полное (вероятно) согласие с теми или иными ее программными заявлениями, а только — совесть. Он убедился сам, кто работает, а кто саботирует работу, кто думает об избирателях, а кто — о карьере. И если у человека есть совесть, он не может — из любых соображений — оставаться с теми, кто лжет, как воду пьет. Даже если те или иные высказывания тебе близки — тебе стыдно, когда они это говорят. Когда они бесстыдно марают те слова, к которым прикасаются.