В твой гроб или в мой? - Жаклин Хайд

— Ты не видел мой телефон?

— Так красиво.

— А?

Словами не описать, как он смотрит на мою вагину. Его глаза горят, и мое тело начинает таять под этим взглядом. Клитор пульсирует, увеличиваясь в размерах, и я снова удивляюсь тому, что хочу большего после стольких ночных ласк.

Я покачиваю бедрами, и он ухмыляется, выражение лица напоминает большую акулу из «В поисках Немо». Живот сводит, и в нем порхают бабочки. Сосредоточься, женщина! Отвлекись от мыслей о том, как это хорошо. Член позже.

— Он продолжал издавать этот непрекращающийся жужжащий звук, поэтому я выключил его, — бормочет Влад.

Улыбка исчезает с моего лица, и сердце замирает в груди.

— Что ты сделал?

Я не знала, что он был выключен! Я должна была поискать его, но вся эта история с «Думаю, он помер» испортила все утро.

Я хлопаю себя по лбу. Черт! Бернадетт меня убьет. Она заставила меня поклясться перед отъездом, что я буду писать каждый вечер, и я собиралась это сделать после ванны.

Одеяло спадает на колени, и я с трудом поднимаюсь с кровати.

— Где он?

Глаза Влада темнеют, но он вздыхает и отвечает:

— На комоде.

Я сдергиваю простыню, чтобы прикрыться, и бегу к нему. Хватаю телефон и включаю его, беспокойство накатывает волной. Я годами не выключала его больше чем на час.

— Ведешь себя так, будто наступит конец света, если это устройство постоянно не будет в твоих руках.

Мой взгляд следует за его голосом. Он сидит в кресле в другом конце комнаты, подперев подбородок рукой и опершись локтем о подлокотник. Боже мой, как он красив. Стоп. Как я могла не заметить, что он двигался?

Натянув простыню поплотнее, я подхожу и сажусь в кресло напротив.

— Это подруга Бернадетт, у нас есть договоренность, чтобы я проверяла сообщения каждый вечер. Вчера я этого не сделала, потому что была занята… другими делами.

— Ах, понятно. Тогда поговори с подругой, — в его глазах пляшут веселые искорки, и он обводит меня взглядом, практически тлеющим от жара. Затем он поднимается на ноги, и у меня пересыхает во рту при виде его расстегнутой рубашки. В следующее мгновение я вздрагиваю от неожиданности, когда он наклоняется, чтобы коснуться моей щеки. — Обри?

— Ммм? — спрашиваю я, не в силах подобрать слова.

Я сглатываю, когда его взгляд сужается, а выражение лица становится жестким, словно в ярости.

— Надень что-нибудь, пока я тебя, блядь, не съел.

Тепло разливается у меня внутри от таких слов, и я прикусываю губу. Он целует меня в нос, и я откидываюсь назад, ошеломленная. Рот открыт, на щеках вспыхнул румянец, как у идиотки, когда я смотрю, как он идет к двери и поворачивается, подмигивая на выходе. Боже мой. Я в опасности.

— А что там с объятиями? — кричу я. — Возможно, мне уже лучше.

Я слышу его смешок из коридора и улыбаюсь, прикусив губу.

Лучший отпуск в жизни.

Глава 14

ВЛАД



— Я не могу в это поверить, — говорит Дойл, расхаживая по ковру кабинета, как будто он встревоженный родитель, а я — подросток, нуждающийся в нравоучениях.

Я оглядываю комнату, взгляд останавливается на мебели из темного ореха, большая часть которой — антиквариат, если, конечно, это кого-то волнует.

Даже кресло передо мной — средневековое. Резьба по дереву и инкрустация металлом делают его одним из моих любимых.

— Вчера вечером нам нужно было кое-что обсудить, но ты предпочел развлекаться с Обри.

Дойл со своими постоянными причитаниями становится занозой в заднице и раздражает все больше. Он остановил меня, когда я собирался забрать продукты из кладовой, настаивая на том, что нам нужно кое-что обсудить, и теперь я хочу, чтобы он поскорее покончил с этим. Обри, должно быть, злится из-за того, что я не давал ей покоя большую часть ночи, и Дойл мешает мне вернуться к ней, чтобы продолжить уход. Хотя Дойл действительно выглядит более взволнованным, чем обычно.

Он подходит к арочному окну и отдергивает занавеску, отчего луч солнечного света попадает мне на предплечье, и я с упреком шиплю.

— Прекрати, мудак. Это больно.

— Так тебе и надо, придурок, — надменно говорит он, скрещивая руки на груди, которая, кажется, выросла за ночь.

— Ради всего святого, я еще не намазался солнцезащитным кремом, — ворчу я, помахивая рукой, пока она заживает. — И почему ты выглядишь так, будто вот-вот порвешь рубашку?

— Извини, — бормочет он в ответ, уменьшаясь до нормального размера и продолжая вышагивать как тигр в клетке. Как странно.

Я выгибаю бровь, глядя на него, прежде чем усесться в кресло. Исходящее волнами раздражение и враждебность забавляют. Должно быть, все дело в женщине. О, как все изменилось, старый друг.

— То, что мне нужно было сделать с Обри, было гораздо приятнее, чем то, что нам нужно обсудить, уверяю тебя, — говорю я ему. И скажу снова, если он оставит меня в покое.

— Будь серьезнее, Влад, — говорит он с беспокойством на лице, и его рот сжимается в жесткую, тонкую линию, так непохожую на обычный приветливый оскал.

Я машу рукой взад-вперед перед носом.

— Кто ты такой, и что ты сделал с Дойлом?

Волчьи клыки, слишком большие для его рта, вытягиваются вниз, глаза начинают светиться ярко-желтым, а на висках и щеках разрастается шерсть. Его лицо становится диким от ярости.

— Это важно, и если ты не сможешь выслушать меня в течение пяти минут, что ж, я думаю, ты получишь по заслугам.

— Что, черт возьми, это должно означать?

Дойл громко вздыхает, и я наблюдаю, как гнев проходит, оставляя лишь усталость и беспокойство.

— Это значит, что к нам едут новые гости, и тебе нужно держать себя в руках рядом с ней.

Мое тело напрягается, и я теряю спокойствие, которое нахлынуло на меня прошлой ночью. Он смеет делать мне замечание?

— Держать себя в руках или что?

Он стискивает зубы, и его ноздри раздуваются.

— Пожалуйста, Дойл, скажи мне. Держать себя в руках или что, блядь? Я нашел тебя в канаве, в лондонской дыре триста лет назад. Ты был неуправляемым и потерянным, а теперь у тебя хватает наглости говорить мне, чтобы я держал себя в руках?

Прошло так много времени с тех пор, как у кого-то хватило смелости задавать мне вопросы, и то, что он вообще осмелился это сделать, заставляет меня вздрагивать от желания поставить его на место.

Кровь бурлит в венах, и я понимаю, что в какой-то момент выпустил клыки. Воздух сгущается