Кукла в чужих руках - Алексеева Наталия

— Что случилось? — крикнула я.

Возвращаться не хотелось — мысли занимал разговор с Кирюхой, но Алиев так настойчиво размахивал руками, что я пожалела его усилий и поплелась наверх.

— Тебя завуч зовет. — Дамир шмыгнул носом и утерся тыльной стороной ладони. — Давай скорее!

Выглядел он, будто только что пробежал десять кругов по футбольному полю, а потом отжимался, одетый в два спортивных костюма и пуховик.

— Чего ей надо, не знаешь?

Дамик пожал плечами и отвернулся, а потом, подойдя к кабинету, услужливо приоткрыл мне дверь. Когда я вошла, то поняла две вещи. Первая — что Танкера там нет. И вторая — что я реально попала: аквариум, который стоял возле окна и был предметом гордости Александры Яковлевны, оказался разбит вдребезги! Остов его оставался на месте, а осколки стенок валялись на полу. Ковер пропитался водой, а на паркете растеклись лужи. В ужасе я смотрела на потемневшие паркетные доски, на которых в агонии бился красный меченосец. Звук шлепающего о влажное дерево тельца оглушал. Я брякнулась на колени.

— Соня! — Дамир испуганно таращился на меня из-за двери. — Что ты наделала?!

— Дурак, что ли?!

Я чуть не выронила меченосца из рук. Заметалась в поисках, куда бы пристроить несчастную рыбку, и не нашла ничего лучше, как бросить ее в чашку на столе. Быстро плеснув туда воды из бутылки, я кинулась на выход. Алиев стоял словно страж средневекового замка — хмурый и незыблемый. Ногой он придерживал створку двери.

— Дамик, ты чего?

— Я не могу, Иванова. Прости!

Такой подставы от Алиева я не ожидала! Он мог вспылить, мог нахамить, но вот так — держать на месте преступления, которого я не совершала?!

— Дамик, отпусти дверь! Пожалуйста! — Я билась об нее так же отчаянно, как минуту назад умирающий меченосец об пол. Не веря, что Алиев так подло поступил со мной, я остановилась и через щелку заглянула ему в глаза. — Дамир, Танкер меня сто процентов выставит из школы, если ты меня не отпустишь. Тебе это зачем? А ведь я ни в чем не виновата, Дамик!

На мгновение на его лице появилось страдальческое выражение, и он отставил ногу. Пулей я вылетела из кабинета и помчалась прочь. За спиной топал Алиев.

Весь следующий урок я провела в ожидании того, что меня вызовут к директору и распнут. Я испепеляла взглядом спину Алиева, но тот сидел, запустив руку в волосы, и не оглядывался.

Но ни в тот злосчастный урок, ни после никто не предъявил мне обвинений в умерщвлении живых существ и порче имущества. Однако меня не оставляло чувство, что за мной пристально наблюдают.

А вот на последнем уроке весь класс, каждого по очереди, вызывали к Танкеру на допрос. В уже прибранном кабинете она подробно расспрашивала, кто и где был во время большой перемены. Очень строго расспрашивала. Не хватало только настольной лампы, направленной в лицо, и детектора лжи, прикрученного к руке.

— Иванова! Во время большой перемены тебя видели возле моего кабинета! — прогрохотала Танкер.

— Я Кирилла ждала, — нашлась я, — а потом была в туалете.

Танкер смерила меня взглядом, пробормотала что-то вроде: «Силенок бы не хватило», и пообещала, что, когда она найдет виновного, тому не поздоровится.

После уроков я прижала Алиева в гардеробе.

— Слышь, Дамир, ты что-нибудь рассказал?

Он помотал головой.

— Надо пойти к Танкеру и во всем признаться!

— Сдурела? — Он замер в наполовину надетой куртке. — В чем?!

— Что мы видели, как кто-то разбил аквариум. Но это не мы. А то вдруг кто-то видел, как мы выходили из ее кабинета? Будет хуже…

— Ты себя слышишь? Кто-то, кого-то, когда-то, — передразнил он. — Сама себя хочешь сдать?

— Алиев, ты совсем дурак, что ли? Я тут при чем?!

— Ты думаешь, Танкер разбираться станет? Сама сказала — вышибет тебя! И меня заодно. Я на такое не подписывался. И так сделал для тебя все, что мог! Молчи, Иванова! Молчи, если не хочешь еще бо́льших проблем!

И раздраженно застегивая на ходу куртку, он ушел.

Глава 16. Мертвая рыбка и мертвая девушка

Оставшийся вечер я маялась. То мне казалось, что я просто обязана обо всем рассказать, то вдруг я понимала, что время упущено. Долго ворочалась в постели, крутилась с боку на бок, и мама даже цыкнула на меня, чтобы я прекратила и не мешала ей спать. А когда я наконец угомонилась, то во сне увидела мертвую рыбку.

Красный меченосец лежал в луже красной крови, вязкой и густой как нефть. Потом кровь на самом деле превратилась в нефть, и я наклонилась, чтобы удостовериться в этом, но нефтяные лужи превратились в алиевские глаза. Они были черные, завораживающие, и я наклонилась еще ниже, потом еще, а через мгновение ухнула в бездонную пропасть. Дыхание сбилось, и я проснулась. В печи жутким голосом завывал ветер, а железные листы на крыше ходили ходуном, будто угоревший от каминов и печных труб Санта-Клаус скакал по ней вместе со всей упряжкой.

Откинув одеяло, я поднялась с кровати. Выбралась из своего угла и тихонько, стараясь не шлепать босыми ногами, прошла на мамину половину. Мама спала, отвернувшись к стене, и ее сонное сопение, отчетливо слышное в темноте, успокаивало.

Я налила из чайника холодной воды и со стаканом в руке устроилась на низком подоконнике. За стеклом мела первая метель — не поземка, не предупреждающие о грядущей зиме снежинки, а самый настоящий снегопад. Я смотрела на мятущиеся белые хлопья, подсвеченные желтым фонарным светом, и это было похоже на гипноз: они кружили, кружили, кружили. Как черно-белая спираль. И я глядела на нее, и голова моя тоже кружилась. Спираль пленяла, тянула за собой, манила заглянуть за край. Но из щели в окошке дуло, и, отставив стакан в сторону, я сползла на пол к батарее. Прямо передо мной стоял мольберт, укорял белизной листа, и мне внезапно страшно захотелось нарушить ее.

С глянцево-белым мог справиться только бархатно-черный. Я взяла уголь и задумалась. Но вдруг словно кто-то подтолкнул меня под руку, и я начала рисовать. Я даже не думала, что именно хочу изобразить. Казалось, рука сама выводит линии, штрихует, придает тень, ребром ладони стирает лишнее. А я отрешенно смотрела, как порхают пальцы, стискивая карандаш. И вот на листе появился портрет. Девушка сидела вполоборота. Высокие скулы, тонкие сжатые губы и колючий взгляд. Темные блестящие волосы гладко зачесаны назад, в ушах маленькие серьги, очень похожие на те, что подарил мне Кирюха. Девушка была одета в белую блузку с высоким тугим воротничком, по блузке частыми бусинами сбегали вниз пуговки. Выглядела девица совсем несовременно: словно из позапрошлого или из самого начала прошлого века.

Рисунок был закончен, я выронила уголь и отступила, рассматривая портрет. На мольберт падал тусклый свет из окна, и снежная пляска привносила оживление в его ровное свечение. Женское лицо на бумаге казалось живым и ужасно знакомым!

Из щели над подоконником свистело. Звук сливался с воем ветра в печи, и было ужасно холодно. Я огляделась в поисках пледа, чтобы укрыться, а когда снова посмотрела на портрет, мне показалось, что девушка нахмурилась и чуть подалась вперед. Я замерла. Я рассматривала ее, а она меня. В испуге я протерла глаза: девушка оставалась неподвижна, но на всякий случай я стянула с себя плед и накинула на рисунок. Потом шмыгнула к маме под одеяло, уткнулась носом в теплую спину и заснула.

Утром я не стала снимать плед с мольберта, и моя не самая усердная в уборке мама тоже не сдернула его. Весь день я вспоминала свое творение, и оно необъяснимым образом не давало мне покоя. Как нагноившаяся царапина: до ужаса хочется содрать корочку, но сделать это можно только там, где нет посторонних глаз.

Все уроки и перемены я думала только о ней. И так погрузилась в свои мысли, что Мишин оклик застал меня врасплох.

— Соник! Куда ты опять бежишь? — Он хозяйским жестом бросил руку мне на плечо. — Пойдем в кино? Не в дешманский тэцэ, а в нормальный кинотеатр? Хочешь? Или, может, ко мне? — и, притянув меня к себе, заглянул в лицо.