Большая книга перемен - Алексей Слаповский

Что за история любви жены Павла к Леониду – или Леонида к жене Павла? Дортман сказал, она хотела уйти от мужа, но это ему так помнится, а как было на самом деле?

Впрочем, не обязательно идти прямо по следам событий, важны масштаб и драма того, что произошло. И это может оказаться могучим произведением, которое вберет в себя всю горечь поражения поколения, народа, страны.

Главное теперь – не торопиться, не спешить. По словечку, по страничке… Эх, если бы не газетная работа… Но деньги-то ведь есть! Они дадут возможность хоть на целый год взять отпуск за свой счет. А потом… Потом будет потом. Сказать свое слово – и хоть умереть, не жалко.

«Сотворю великое и наслажуся им», – вспоминались чьи-то слова. Очень известные, чуть ли не Пушкина, но откуда, Немчинов в горячке не мог вспомнить[5].

15. ЦЯНЬ. Смирение

____ ____

____ ____

____ ____

__________

____ ____

____ ____

До самой земли склонилась ветвь дерева под тяжестью снега, но скоро она вновь выпрямится и займет прежнее положение.

Шура (на самом деле Шора), водитель и охранник Костякова, широкоплечий высокий казах, который служил у Павла Витальевича уже двенадцать лет, хорошо знал повадки своего хозяина. С утра тот молчал, хмурился, потом стал нервный, по телефону кричал. С Шурой не разговаривает ни про что, не улыбается совсем. Значит, чешется ему сорваться в запой. Он давно уже хочет, только причину ищет. Сегодня будет причина, будет у Шуры неприятность – возиться с пьяным хозяином, тащить его в машину на руках, как младенца, а Шура хоть и сильный, но в Павле Витальевиче килограммов сто живого веса, не меньше.

Недаром он врача друга своего позвал, Сторожева. Хотя, когда удержаться хочет, тоже его зовет. Сегодня вообще всех позвал. В здании вокзала возвели часовню, вот и позвал. Павел Витальевич ее построил на свои деньги, следил за строительством. Сегодня приехал пораньше, чтобы все было хорошо. Шуре нравилась эта часовня, нравилось то, что она полностью в помещении, в здании. Необычно и красиво. Маленький такой домик, как игрушка. Белые стены, золотой купол с крестом. Вошли внутрь, Павел Витальевич увидел какую-то недоделку, что-то там такое на стене. Сердито сказал бригадиру, бригадир, тоже казах (в приграничном Сарынске много казахов), закричал на рабочих, они прибежали, испуганные, стали исправлять. Бригадир стоял и смотрел. Потом подошел к Шуре, улыбнулся и что-то коротко сказал. Шура тоже улыбнулся и кивнул. Который уже раз это в жизни: он стесняется признаться, что не знает казахского языка. Надо, что ли, выучить. А как его знать? Жили среди русских, дома говорили по-русски, отец хотел, чтобы сын стал начальником, заставлял учиться. Шура учился как мог, закончил школу, но начальником не стал. Ему и так хорошо. Даже лучше. Шура любит не торопясь подумать, посмотреть вокруг, а начальнику это некогда. Когда Шура ждет в машине или сидит в своей комнатке в доме Костякова, или при думском гараже, когда Павел Витальевич заседает, ему хорошо, мысли текут сами собой. Он думает о жене, о детях, о своем доме, то есть о хороших вещах. Надо уметь все время думать о хороших вещах, и все будет хорошо.

Съехались гости, которых пригласил Павел Витальевич. Большие люди. Все знают и уважают Павла Витальевича, не могут не приехать.

Шура стоял у входа, смотрел вокруг, как положено. На самом деле он хоть и считается охранником, но на Павла Витальевича пока еще никто не нападал, охранять по-настоящему не пришлось. Раньше, до Шуры, в середине девяностых, говорят, что-то было, а теперь давно уже нет. Кто будет нападать, зачем? Если кто чего не поделил, это мелкие люди, а большие давно всё поделили, нечего уже делить. Это и лучше, спокойнее.

Появилось, как обычно в таких случаях, местное телевидение, молодой человек с микрофоном встал перед камерой и быстро заговорил:

– Сегодня открылась часовня во имя Святителя Николая Чудотворца для православных пассажиров. Региональная дирекция железнодорожных вокзалов предоставила Сарынской епархии площадь в аренду на безвозмездной основе. Теперь все желающие могут здесь помолиться, поставить свечи, приобрести православную литературу, нательные кресты, лампадное масло и другие предметы церковной утвари. В часовне также можно заказать молебен. В комнате для молитв множество икон, среди которых икона Христа Спасителя, Пресвятой Богородицы Казанской, Николая Чудотворца, Пантелеймона Целителя. Чин освящения часовни совершил владыка Александр. Отдельную благодарность он высказал тому, на чьи средства, собственно, была выстроена часовня, а именно Павлу Витальевичу Костякову. Среди присутствующих были…

Корреспондент долго перечислял имена, орудуя языком на удивление ловко, а в конце сказал:

– После освящения владыка Александр обратился к присутствующим со словом, в котором поздравил работников вокзала и всех собравшихся с освящением часовни и вручил Павлу Витальевичу Костякову образ святого благоверного князя Александра Невского, аналогичный образ был вручен начальнику Сарынского железнодорожного вокзала Розе Семеновне Гризяевой. Или начальнице? Костя, как правильно? – спросил он оператора. – Начальнику Гризяевой – как-то не то.

– Понятия не имею, – ответил оператор.

– Руководительнице? Тоже не очень. Ладно, сойдет.

– Там стык плохой, переговори.

– С какого места?

– Аналогичный.

– Аналогичный образ был вручен начальнику Сарынского железнодорожного вокзала Розе Семеновне Гризяевой.

На этом корреспондент закончил свой репортаж. Оператор спросил:

– Дожидаться не будем?

– Нет. Возьми несколько общих планов, я потом за кадром еще что-нибудь скажу. У меня такой же репортаж с Павловской часовни, вставлю кусок оттуда, там все те же самые были, никто не заметит.

– Дело твое.

– Если хочешь еще три часа тут ошиваться, давай ждать.

– Да нет, зачем…

Прибыл владыка Александр, о котором говорил корреспондент, служба началась.

Шуре очень нравилось пение владыки и его помощников, нравилась их одежда – расшитые широкие балахоны до пола, с золотыми лентами, нравилось, что все было серьезно, прилично. Лучшие люди собрались здесь – начальство города и железной дороги, бизнесмены. Все крестились, когда крестился владыка и его помощники, хотя, быть может, не все верили. Но Бог, считал Шура, он, как болезнь, веришь ты в нее или не веришь, а она есть, пусть даже ты еще о ней не знаешь. Нет, это плохое сравнение. Бог – как только что зародившийся ребенок, о котором женщина тоже не знает, а он тоже уже в ней есть. А потом она узнает, и все становится на свои места. Это сравнение лучше.

Павел Витальевич крестился так, будто бил себя пальцами в лоб, в живот, в плечи, весь раскраснелся, глаза красные и мокрые. Его братья стояли рядом тоже торжественные, Петр смотрел на владыку, как на Деда Мороза, даже рот приоткрыл. Он постоянно будто терял память, упускал момент, когда нужно креститься, а потом, очнувшись, оглядывался, как бы спрашивал: «А? Что?» – и торопливо наверстывал. А Максим крестился формально, Шура знал, что Максим не очень-то верит в религию. Максим даже тут посматривал быстрыми глазами на окружающих женщин, искал красивых и симпатичных. Вот тоже мужчина, не может успокоиться в этом вопросе никак. Уже сколько у него было неприятностей из-за женщин, а он все продолжает. Шура, когда пришел из армии, у него было что-то похожее. Прямо бешенство, только об этом и думал, и если бы первая девушка, которая попалась ему в руки, вдруг стала бы отказываться, он бы ее просто убил. Вот так преступления и случаются. Но она, к счастью, догадалась, что нельзя дразнить человека, когда он в таком состоянии, уступила. Хорошая была девушка, хоть и очень худая.

Шура тоже потихоньку крестился, не поднимая руки, держа ее под грудью и двигая пальцами, собранными в щепоть. Он не видел в этом ничего такого: чужого Бога надо тоже уважать. Да и не чужой он, говорят, просто относятся к нему в разных религиях по-разному. Шура не совсем это понимал и не хотел понимать. Главное – есть что-то, что зависит от человека, а есть то, что от него не зависит. Вот то, что не зависит, и есть Бог.

Только несколько татар из местных больших людей (татар в Сарынске еще больше, чем казахов) стояли, не крестясь, а достойно сложив руки на груди и склонив головы: уважая, но не имея возможности полностью присоединиться. Наверное, они были крепкие мусульмане, не как Шура. Шура тоже мусульманин, но не совсем правильный, в мечеть не ходит. А они ходят. Но и сюда вот пришли – а как не придешь, если все тут, если Павел Витальевич тут? Куда Павел Витальевич скажет, туда они и придут, хоть в баню с голыми девушками. Правда, бани с голыми девушками остались в прошлом, о них Шуре только рассказывали, при нем их уже не было. А жаль.

Валерий Сторожев тоже не крестился. Он стоял неподалеку от Шуры, сзади всех, слушал, что поют, но не крестился. Он врач, а врачи считают, что они сами боги, подумал Шура. Или просто они, врачи, слишком часто и много имеют дело с людьми, а когда слишком часто имеешь дело с людьми, портишься. Шура имел дело только с Павлом Витальевичем, его друзьями и знакомыми и со своей родней, своими друзьями и знакомыми, поэтому характер у него хороший, спокойный. А двоюродный брат Айдар работает в милиции и все время имеет дело с людьми, поэтому у него характер испортился, стал плохой, злой, нервный.