Синие глаза (рассказы) - Николай Гревцов

— Спасибо. Я и так за двоих управляюсь.

— Не знаю уж, как смелости набрался предложить ей замуж за меня пойти. Года два не решался. Что и говорить: какой я для нее был муж. К тому же и не умею за женщинами ухаживать. У другого в голове торичеллиева пустота, а гляди, как около женщин увивается. И не совестно, что сам-то дурак дураком… Сколько уж я ради того, чтобы хоть немного ей подстать быть, ночами книг перечитал. Как услышу, бывало, от нее или кого другого незнакомое слово, или фамилию писателя, название книги какой — на следующий день с утра в библиотеку. В общем у меня словно крылья выросли. Да ведь оно так всегда: если любишь человека, дорожишь его близостью — стремишься лучше стать, ни в чем хорошем не уступать ему. Сейчас вот на третьем курсе горного института заочно занимаюсь. А она в аспирантуре заочно учится… Чай пить будем?

— Можно стаканчик.

Самсонов ушел на кухню. Петр снова взял фотографию Людмилы, долго и пристально всматривался в знакомые полузабытые черты.

— Вероятно, не любила она меня так, как я любил, — продолжал Самсонов, разливая чай. — Но по степенно привыкла, поняла, как дорога она мне. Увидела, что настоящего друга во мне нашла. Может, и сейчас нет у нее такой любви ко мне, как та, о которой в романах пишут. Ну, так что делать? Мне на нее обижаться не за что, а ей на меня и подавно: живем дружно, как говорят, в ладу и согласии. Больно, конечно, когда увидишь этак невзначай: лежит, вроде бы спит, а глаза открыты. Вспоминает все. Юность, она у человека одна…

Самсонов замолчал, потом тихо, но очень убежденно добавил: — Если жив тот человек остался — не достоин он ее любви. Как можно было такую девушку не разыскать! Уж я б, кажется, всю землю перевернул, а нашел бы.

«А ведь точно, такой не отступит, не подведет, не разменяет чувства. И коль протянет руку— навсегда».

Петр поблагодарил за обед, встал.

— Вам, пожалуй, отдохнуть надо.

— Это не обязательно. Пока хворал — и отлежался, и отоспался.

— Все равно часок-другой перед ночной сменой соснуть следует. Не буду мешать.

— Ну что ж. Тогда до завтра. — И Самсонов протянул руку.

…Выйдя из подъезда, Петр не торопясь пошел по улице, которая вывела его на окраину поселка. Шоссе, ведущее к шахте, было пустынно. Петр побрел по асфальту, затем на полпути свернул в сторону и по утоптанной тропинке направился вдоль посадки, убегающей куда-то в степь.

Через час, насвистывая, он возвращался обратно к поселку. В сумрачном небе низко проносились черные лохматые тучи. Порывами налетал ветер, влажный и уже тепловатый. Кое-где у обочины шоссе, между остатками прошлогодних трав и бурьянов, проглядывали тоненькие стебельки молодой травки.

«Я как будто бы снова, возле дома родного…» Да ведь это «Офицерский вальс». Вот и снова вернулся забытый мотив… А в Забайкалье, наверное, пока еще снега и морозы. Туда весна доберется не скоро…»

— Прикурить, товарищ, не найдется?

Петр от неожиданности вздрогнул, поднял голову. Перед ним стоял парень лет двадцати двух-двадцати трех. Из-под маленького козырька кепки выбивались задорно кудрявящиеся русые волосы.

— Пожалуйста! — Петр достал из кармана коробок спичек, протянул его незнакомцу.

— Спасибо, — парень прикурил, возвратил спички Петру.

— Не то время для прогулок выбрали. В мае степь наша хороша… Воронцы да маки как зацветут — смотрел бы и не нагляделся.

— Да, сейчас, пожалуй, не разгуляешься. Того и гляди дождь пойдет. Небо ни к черту не годится.

— Ну, это вы, дорогой товарищ, зря так о небе. Может, если на него из окошка посматривать, оно и не радует. А когда на небо вот так смотришь — здорово!

Шахтер вскинул голову, раскинул руки в стороны, глубоко вздохнул. По губам его скользнула тeплая улыбка, радостно сверкнули глаза, окаймленные мерными от въевшейся угольной пыли краями век.

— Серое оно, неприветливое, — пояснил Петр. — Света мало. А впрочем, наверное, после того, как из шахты на-гора выедешь— какое бы небо ни было, все равно оно хорошим кажется.

— Конечно, работа у нас, прямо скажем, слава богу. Не каждому она по плечу. Но зато уж кто-кто, а шахтеры знают, как надо дорожить всем, что жизнь человеку дает. И даже такое сумрачное небо ценить. К тому же сегодня — тучи, а завтра — солнце. Так вот. Ну, а за огонек — спасибо.

Парень пошел к шахте. Петр невольно повернулся я вслед, проводил его взглядом.

Шахтер шел не торопясь, засунув руки в карманы демисезонного пальто. Обыкновенный парень. Сколько таких ходит по нашей земле, вот такой же хозяйской походкой, так же уверенно и спокойно.

И вроде бы не сказал он ничего особенного. Действительно откровение: на земле лучше, чем под землей. И тем не менее слова шахтера почему-то задели Петра, и он поймал себя на мысли, что завидует убежденности этого парня в правильности своих поступков.

К школе Петр подошел около восьми часов. «Действительно, какое хорошее новое здание. А что тут было раньше? Пустырь. Каких-нибудь три года назад он проезжал здесь на «Красную звезду», а как за эти годы неузнаваемо изменился поселок. Так вот и все меняется… Любопытно: а Людмила и теперь также увлеченно говорит о поэзии?.. Помнит ли симоновские стихи? Когда-то ведь мы наперебой читали их друг другу:

Искал хотя б прохожую,Далекую, неверную,Хоть на тебя похожую…Такой и нет наверное…

Людмила, казалось, не шла, а бежала. И от ее быстрых и легких шагов еще томительнее сжалось сердце Петра.

Не забыла!

Да, Людмила не забыла.

Она, несомненно, помнила все. Но как действительно добрые, отзывчивые и честные люди, Людмила прежде всего помнила хорошее.

Пусть нелегко сложилась ее жизнь, опаленная беспощадным огнем войны. Но она не ожесточилась, не зачерствела сердцем, не растеряла светлую веру в глубину и искренность человеческих чувств. Быть может, лучше многих других Людмила знала: в жизни есть немало тяжелого, плохого, гадкого. И все же она никогда не сомневалась в том, что жизнь прекрасна, а подавляющее большинство людей — хорошие, честные, благородные люди.

И она, конечно, была права. Ведь даже в трамвае и часы пик, когда тебя со всех сторон толкают, жмут, наступают на ноги — полно хороших людей.

Сколько крови, если говорить откровенно, попортил Людмиле ну хотя бы Витя Стародуб — этот веснушчатый, задиристый мальчуган из шестого «Б». И тем не менее, когда на педсовете встал вопрос об исключении Стародуба из школы, Людмила первая вступилась за него. У хулиганистого парнишки не отымешь смелости, любознательности, интереса к технике. Кто знает, быть может, именно ему суждено стать одним из тех, кто первым полетит открывать неведомые человечеству миры. Вырастет, поумнеет, остепенится и будет хорошим, уважаемым всеми человеком.

Встреча с Петром ошеломила Людмилу. Она давно уже не только смирилась с мыслью о безвозвратной потере, но и твердо решила: если когда-либо придется встретиться с Петром, она ни словом не обмолвится о прошлом. Былое — умерло, возврата к нему быть не может. Мало ли что волнует человека в юности; каждой поре присущи свои радости, свои ошибки, свои порывы и свои заблуждения.

Сейчас жизнь обрела определенность, вошла, как говорится, в берега. Смешными и наивными кажутся мечты и желания семнадцатилетней девушки, некогда влюбленной в молодого лейтенанта.

И тем не менее, придя домой после встречи с Петром, Людмила долго не могла заснуть. Спала беспокойно, тревожно. Еще сильнее чем обычно щемило сердце от сознания, что до сих пор нет у них с Сергеем детей…

— Ты знаешь, я весь день сама не своя. И время как будто остановилось. Думала, никогда не дождусь восьми часов.

С болезненным любопытством смотрел Петр на Людмилу, слушал ее взволнованный голос и чувствовал, что не находит в ответ искренних и простых слов.

О том, что он познакомился с ее мужем, Петр решил не говорить. Сказать о Самсонове несколько теплых слов, похвалить его — к чему? Людмила сама хорошо знает цену этому человеку. К тому же что ни говори, а обидно и больно: не ты, а он близкий Людмиле человек.

— Ты любишь мужа? Счастлива?

— Сергей очень хороший человек. Не я одна — все так считают. Знаешь, пожалуй, лишь с годами, когда все внешнее отходит на второй план, начинаешь правильно оценивать людей… Ну, а ты как?

— Радоваться, если честно сказать, нечему. Никто, правда, в этом, кроме меня самого, не виноват… Кстати, тебе никогда не попадала в руки репродукция моей картины «Юность не забывается»?

Людмила медленно покачала головой.

— Нет, я ее не видела.

— Жаль… Юность действительно не забывается.

Людмила идет рядом, молчит, задумчиво склонив голову.

О чем думает она сейчас? Что вспоминает?

— Ну, вот мы и пришли, — Людмила остановилась, и вместе с ней остановился Петр.