Комендантский час (сборник) - Эдуард Хруцкий

Ту, их единственную, первую и пока последнюю ночь они не сомкнули глаз. Она пронеслась удивительно быстро, и настало утро, утро разлуки. На перрон они протолкнулись с трудом. Потом тащили чемодан к поезду, пробираясь сквозь плачущих и целующихся людей. Но все же даже здесь существовал свой порядок, строгий и непреклонный. То и дело репродуктор бросал в толпу слова команды, и люди, взяв вещи, уходили на посадку. Состав найти было нетрудно: вокруг него толпилась молодежь. Уезжали институты, причем эвакуировались только девушки, ребята всеми правдами и неправдами оставались в Москве, старались уйти на фронт.

Инну немедленно окружили однокурсницы. Сразу же начались какие-то неотложные общественные дела. И пока Игорь помогал матери и бабушке устроиться, пока заталкивал на полки тяжелые, словно набитые кирпичами чемоданы, жену у него увели в штабной вагон. Потом Инна прибежала, смущенно посмотрела на мужа и скрылась, словно растаяла.

– Совсем девчонка, – сквозь слезы произнесла мать, – ну просто ребенок еще. И вот тебе на, замужем. – Она посмотрела на Игоря.

И ему стало нехорошо от этого взгляда. И неловко почему-то стало.

– Я покурить пойду, – сказал он.

– Поди, сынок, поди, – улыбнулась бабушка, – подыми, а то когда еще тронемся.

Она уже обжила место у окна, разложила на столике свои многочисленные кулечки и пакетики.

Муравьев вышел на перрон, и снова его окружила вокзальная неустроенность. Казалось, весь город тронулся в путь. И невеселой была эта дорога.

Внезапно состав дернулся, залязгал буферами.

– Паровоз прицепили! Паровоз! – закричал кто-то.

Люди бросились к вагонам, начали торопливо прощаться.

Где же Инка?!

Вот уже бабушка стучит в окна вагона.

Где же Инка?!

– Граждане! Граждане! Поехали! – стараясь перекрыть шум толпы, кричит кондукторша.

Где же Инка?!

В конце перрона закричал паровоз, тоскливо и гулко.

Где же Инка?

Он увидел ее, когда поезд медленно поплыл вдоль перрона. Увидел ее заплаканное лицо, тонкую руку, машущую ему. Но вагон прошел, а бежать за ним не давала толпа. Мимо него промчались пассажирские вагоны и теплушки. Промелькнули сотни лиц, и наконец показалась последняя, тормозная площадка. Поезд набирал ход.

С вокзала он поехал в управление. Трамвай долго кружил в лабиринтах улиц. Игорь читал знакомые названия, и как будто ему становилось легче.

До этого он вообще не знал, что такое разлука. Ну, мать уехала, сестра, муж ее, племянницы. Но это было как-то незаметно. Словно они поехали на дачу и должны вернуться через неделю. Отъезд жены (какое непривычное слово «жена»!) впервые породил в нем какую-то непонятную пустоту. Муравьев еще не знал, чем он ее сможет заполнить.

Сидя в кабинете Данилова и отвечая на бесконечные звонки, он все время видел лицо Инны и ее машущую руку.

Ну до чего же нудная работа – дежурить у телефона! Ужас прямо какой-то. Целый день звонят, и все не по делу. Игорь успел уже несколько раз поговорить с дежурным, поругаться с начальником АХО, внимательно выслушать начальника НТО Рассказова. Да, скучное это дело – дежурство. Вот и папиросы кончаются. Кого бы попросить сбегать? Игорь потянулся к телефону, и в это время он зазвонил.

– Да!

– Это я, – услышал Игорь Мишкин голос.

Двое держали его за руки. Держали крепко. Но Мишка и не пробовал вырываться. Все равно, если заподозрили, значит – каюк. На диване у окна сидел незнакомый человек в военной форме. Свет падал на его начищенные до блеска сапоги, и по голенищам бегали черные зайчики. Почему-то Мишка видел только эти сапоги с маленькой, изящной колодкой.

– Ну-с, – Резаный вошел в комнату, – значит, пришел к нам в гости, Михаил?

– Ты мне руки прикажи отпустить, тогда я с тобой говорить буду. – Мишка дернулся.

Но слишком уж крепки были эти чужие руки, словно стальным обручем сжимали они его.

– Ах, Михаил, Михаил, когда тебя звали – не шел, а теперь сам прибежал.

– Я не к тебе бежал, а вот к нему. – Мишка кивнул на Харитонова. – Ты мне лучше скажи, чего твои шестерки мне руки крутят? А?

«Эх, давай, давай, Мишенька, заведись. Я сейчас такой концерт устрою!»

– Ну скажи, гад! – крикнул Мишка с надрывом, взвинчивая себя. – Скажи!

– Тихо, – внезапно сказал сидевший на диване, – вам здесь не милиция и не домзак. Помолчите. Действительно, Андрей Николаевич, – он повернулся к Резаному, – что это за дешевая мелодрама? Что вы от него хотите? Если вы ему не верите… отпустите, но, конечно, вечером. – Он, прищурившись, поглядел на Мишку, и тому нехорошо стало от этого взгляда. – Ну а если это наш человек, зачем же нервы трепать?

Внезапно с необычайной остротой Мишка понял, что от ответа Резаного зависит, останется он жить или нет.

Широков подошел к столу, взял папиросу из пачки, не торопясь размял ее, прикурил.

– Человек он, конечно, наш. Только несговорчив больно. Что, Михаил, с нами останешься или отпустить тебя вечером?

– Куда пускать, кровь на мне, милиционера-то я добил. Теперь мне дорога с вами.

Сказал и почувствовал, как распался стальной обруч рук.

– Ну вот и ладно. Вот и хорошо. Пойди умойся, да подзакусим самую малость. Небось отощал на казенных?

– Что есть, то есть. Только ты, Резаный, мне водки дай. Хоть немного…

– Этого добра сколько хочешь будет. Пей не хочу. Иди рожу ополосни, а то ты как будто из топки вылез.

Потом они выпили, и Мишка сразу уснул на старом, продавленном диване. Точнее, провалился куда-то, а когда очнулся, то в комнате было темно, только из дверей пробивалась узкая полоска света. Мишка решил повернуться на спину, но диван немедленно предательски зазвенел, протяжно и громко. Сразу же в соседней комнате смолкли голоса, послышались шаги, и кто-то распахнул дверь.

– Отоспался. – В светлом квадрате стоял Харитонов. – Вставай, брат, спал-то ты почти полтора суток. Небось жрать хочешь?

И только теперь Мишка почувствовал нестерпимый голод. Он встал, нашел под кроватью ботинки и пошел в соседнюю комнату.

Мишка, щурясь от света, разглядывал стол, заставленный закусками, людей, сидящих вокруг него.

– Ты на себя погляди, Михаил, – сказал Широков, – шнурки болтаются, морда опухшая, неумытая, волосы…

– Ты что, Резаный, ко мне в няньки нанялся? Может, мне еще и зубы почистить?

– Не мешало бы. Ты блатные замашки брось. Теперь ты член нашего отряда.

– Какого еще отряда? Банда и есть банда.

– Иди умойся, потом я тебе все объясню.

Ох и тяжелый был этот разговор! Все Мишкино существо кричало беззвучно Резаному: «Сволочь!» Хотелось взять бутылку из-под портвейна и ударить его по набриолиненным волосам. Но вместе с тем он испытывал чувство какого-то необъяснимого азарта. Он замирал от слов собеседника, и сердце его словно падало глубоко-глубоко!

Мозг его цепко и жадно воспринимал все, что говорил ему Широков. Он отбрасывал ненужные, лишние детали, оставляя самое главное. Сейчас Мишка действовал от имени Данилова и поэтому старался представить его на своем месте, старался быть таким же, как этот спокойный, уверенный в себе человек.

Да, тяжелый был разговор. Но Мишка выдержал все и теперь чувствовал себя сильнее, потому что это был его первый экзамен, и Резаный поверил ему.

– Что ж, – сказал Мишка, – деваться мне действительно некуда. На фронт, лоб подставлять – дураков нет. Дома вся муровская псарня ждет. Бери меня в свою банду, только помни – я вор. Как немного поутихнет, я опять по-старому жить начну.

– Когда поутихнет, – усмехнулся Широков, – тогда тебе воровать не надо будет. Те, кому мы помогаем, отблагодарят. Всего хватит.

– Ладно, я пойду опять спать лягу, а то мандраж у меня после нашей беседы. Прямо как после разговора с прокурором.

– Ну иди, только не бойся и приведи себя в полный порядок. Дисциплина у нас, брат, военная. Так что без истерик.

– Я постараюсь, – сказал Мишка и опять ушел на свой диван.

Лежа с открытыми глазами, он вглядывался в темноту и думал о разговоре. Значит, вот зачем Резаный собрал банду. Пускать ракеты во время бомбежек, сеять слухи и панику, продовольственные магазины грабить, склады поджигать. И убивать, конечно, потому что не такой он человек, чтобы обойтись без этого. Мишка знал, что на Петровке ждут его звонка круглые сутки. Теперь надо было как можно быстрее позвонить Данилову.

Однако это на первый взгляд простое дело оказалось самым сложным. Все дни рядом с ним были люди. Ему никак не удавалось остаться одному. Наверное, никогда в жизни у него не было таких удивительно длинных и страшных дней. Он томился в этой проклятой квартире. Наконец Резаный сказал ему:

– Сегодня ночью налета ждем, поедешь с ребятами. Ракетницу освоил?

– Теоретически.

– Практика – штука несложная. Так что давай.

– Ты меня в город выпусти.

– Зачем?

– В баню хочу, а то чешусь весь.

– Только смотри, не больше чем на два часа.