Ледовое побоище - Наталья Павлищева

Конные, поняв, что у этого берега делать больше нечего, бросились вдогонку за удиравшими на другой. До самого Соболичьского берега гнали немцев, и били, били, били, не жалея. Пусть надолго, навсегда запомнят, что воевать русских нельзя!

Бой закончился, к тому же вот-вот начнет смеркаться…

Рыцари кто утонул, кто беспомощно валялся на земле, не в силах подняться, кто все же успел удрать. Их кнехты тоже частью погибли, частью оказались плененными, частью бежали.

А на поле боя новгородцы, ладожане, суздальцы, переяславльцы, владимирцы уже собирали своих раненых и убитых. Кому можно, помогали сразу, кто двигаться сам не мог, того везли на щитах, несли на руках, собирая в одно место, чтобы отправить в Псков. Практичные новгородцы принялись стаскивать в кучу рыцарей. Они цепляли крючьями беспомощно барахтающихся немцев и тащили по льду как санки. Никоня, раненный, но не желавший ни убрать оружие, ни уйти отдыхать, наскоро перевязал кровоточащую голову куском, оторванным от подола собственной рубахи, и принялся вместе со всеми собирать оружие и битых рыцарей. Их связывали по трое-четверо и усаживали рядком. Митяй, увидев, что один из рыцарей пытается освободиться от пут, погрозил ему пальцем:

– Но-но! Я тебе! – И зачем‑то объяснил Никоне: – Во дурак! Убьют ведь.

Никоня, зацепив крюком за шпору на ноге, тащил здоровенного рыцаря, совершенно не желавшего подчиняться такому насилию. Немец барахтался, пытаясь подняться, как мог отбивался от новгородца. Тот с трудом справлялся с беспокойным пленником. Приглядевшись, Митяй расхохотался:

– Ты его хоть переверни, мордой же вниз тащишь!

Никоня тоже глянул внимательней, стукнул по шлему, пытаясь определить где у этого ведра перед. Рыцарь отозвался, он действительно лежал на животе. Никоня чуть подумал и махнул рукой:

– И так сойдет!

Латы загрохотали по льду дальше. А немец, похоже, смирился, он уже не брыкался, болтался в своей броне, как ведро с гвоздями.

Русские поспешно собирали брошенное оружие, доспехи, связывали меж собой пленных, выстраивая их для путешествия в Псков. Задерживаться было нельзя, вот-вот тронется лед и наступит весенняя распутица. Русское войско, тяжело груженное добычей и обремененное пленными, двинулось к Пскову.

Князь Александр собрал у себя воевод, тысяцких и сотников. Прежде всего разыскивал глазами тех, кого хорошо знал и кем дорожил. Брат Андрей жив и даже не ранен, хотя бился отчаянно смело. «Потом поругаю за безрассудство», – подумал князь. Недосчитался и кое‑кого из тысяцких, и сотники не все, воевода Миша ранен, но жить будет, нет многих знакомых по первому походу на шведов людей. Но он знал, что так будет, был готов к этому. И все равно больно и жалко. Сам князь тоже ранен, но легко, от рыцарского меча спасла кольчуга, да еще ловкость любимого коня, вовремя метнувшегося в сторону, точно почуявшего опасность для своего хозяина. А может, и правда чуял? В бою конь со всадником одно целое, жизнь обоих от обоих и зависит.

Тысяцкие уже пересчитали людей, теперь рассказывали, у кого сколько погибло. Больше всех пострадал, конечно, Передовой полк и чело. Это было понятно, но русичи взяли дорогую плату за свои жизни. Погибло много рыцарей, много взято в плен. Огромное количество доспехов, оружия, кузнецам работы хватит на год. Князь, поговорив о людях, распорядился:

– Пленных не добивать, отправим в Новгород.

– Зачем они тебе? – чуть сморщился князь Андрей. Ему совсем не хотелось тащить эти груды железа так далеко.

– Из доспехов вытряхнуть, связать и вести в Новгород следом за собой. Пусть все видят, что такое пленный рыцарь. А мы на них псковских заложников выменяем. А рыцарей не посчитали, сколько побито и в плену?

Отозвался тысяцкий Евсей:

– Убитыми, княже, четыре сотни, а раненых не ведаю.

– Сколько? – изумился Александр.

– Четыре, – подтвердил тысяцкий.

Кулак князя резко опустился на наспех сооруженный в шатре стол. Не выдержав, доска треснула. Все даже вздрогнули. Глаза Андрея беспокойно впились в лицо брата, чего это он? Неужели мало? Нет, глаза вон как блестят.

– Разбили ливонцев! Разгромили! – Видя, что никто не понимает, пояснил: – Их всего‑то было восемь сотен! А мы половину положили!

Меня все же пару раз крепко приложили, болела рука, снова многострадальный бок, уже получавший свое в боях с ордынцами, и голова. Но знамя я так и не выпустила, даже когда все закончилось. Сползла с коня и уселась прямо на лед, потому что ноги не держали и перед глазами все плыло. Сидела, привалившись к чему‑то, но крепко сжимая в руках драгоценное древко, нет, даже сейчас стяг не должен опуститься, упасть. Тем более сейчас! Это знамя победы.

В голове страшно гудело, явно получила сотрясение мозга. Ладно, пройдет. Правый глаз заливала кровь… Что это, моя? Нащупав рукой рану, я убедилась, что она не смертельна, скорее большая ссадина, которая сильно кровила. Наверное, я размазала кровь по лицу, потому что ко мне наклонился какой‑то мужик:

– Что, девонька, ранена? Пойдем, помогу до телеги добраться.

Я помотала головой, отчего перед глазами замелькали черные мушки:

– Нет, я немного посижу и встану. Пройдет…

– Давай, стяг‑то заберу. Или сама князю отдашь?

Только тут я сообразила, что до сих пор крепко сжимаю древко стяга. Во какая героиня – так и не дала ему упасть!

Голова постепенно стала проясняться, и сразу возникла мысль о Вятиче. Этот герой погнал рыцарей до самой Риги и поэтому до сих пор не разыскал меня?

Чуть посидела, соображая, что надо подниматься, потому что сижу попросту в большой луже на льду. Вдруг стало по‑настоящему тревожно из‑за Вятича. Где это он? Я была совершенно уверена, что погибнуть муж не мог, у него наверняка настолько сильный оберег, что если уж меня не смогли укокошить эти громилы с ведрами на головах, то его тем более ни один меч не возьмет.

– Настя, – я подняла голову на голос князя Александра, он показал своему оруженосцу, чтобы тот взял у меня стяг, и чуть смущенно крякнул: – Вятич там…

«Там» означало телеги, на которые грузили убитых! Что?! Мушки перед глазами разлетелись в стороны сами собой и больше не посмели показываться, в одно мгновенье я оказалась перед санями, на которых поверх еще кого‑то действительно лежал Вятич.

– Вятич!

У меня перехватило дыхание. Это не мог быть Вятич, но это был он. Лицо белое, в нем ни кровинки, дыхания не видно. Я вцепилась в мужа, как сумасшедшая, принявшись трясти его, как грушу:

– Не смей подыхать, слышишь?! Не смей помирать! Если ты умрешь, я придушу тебя собственными руками!

Я орала что‑то несусветное, и наплевать, что думали обо мне вокруг. И вдруг… нет, мне не почудилось, что‑то действительно дрогнуло.